Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 2. Белый Ворон приходит сам

– Сдаюсь.

Покачал, растопырив пальцы, поглядел на Зайца.

– Что? – спросил сурово. – Ты победил. Камнем в лоб меня достал, оружие отнял, парней разогнал. Белого Ворона… – Он погрозил пальцем и повторил низко, звучно, веско: – Белого Ворона отбил. Сам я теперь в плену. И вольный сторож меня сторожит.

Он огляделся. – Где он? Не вижу. Халтурит, – проворчал он. – А если я руки опущу?

– Ладно, – сказал снова.

И вдруг ухмыльнулся. Лицо его стало почти добродушным. – Но всё ж мы его сначала поймали.

– Поймали мы тебя? – бросил в сторону печки. Сам же ответил: – Поймали, без спора. А за это – желание полагается, – заключил, опуская руки.

И тишина.

В тишине лязгнула дверца печки – тот, что смотрел в посеревшие угли, словно не было ничего более интересного, захлопнул ее. – Что ты хочешь? – спросил он через плечо.

– Первое, – сразу сказал Быкмедведь.

Посмотрел себе на ладонь, плюнул в нее и загнул большой палец. – Пусть будет дом в пять этажей. На первом этаже баня. Шведская стенка и боксерский зал. – Он загнул второй палец. – На второй я буду на коне въезжать, и там у нас будет стойло. – Он загибал палец за пальцем. – На третьем спальня, на четвертом к о н с е р в а т о р и я, а на пятом о б с е р в а т о р и я. – Рука сложилась в кулак.

– А вокруг дома, – рявкнул он, и помахал кулаком. – Будет сад, в том саду цепь. А на цепи у меня… пусть этот пёс сидит. В железном наморднике.

– …Меня куда посадишь?

Заяц сидел на лавке, вцепившись обеими руками в рукоятку меча.

– С… с-с… спор это шум, дерись да кончай.

Он весь дрожал – не от страха, от гнева: – Со мной дерись, – сказал он Быкмедведю. – М… м… мало я тебя м… м-мултуком приделал? так я еще м… могу – совсем, в… видно, мозг растерял. Ростом с тебя, а разумом с теля – это про тебя с-с… сказано. У самих дома семь дураков, а т… тут еще один свалился на голову. Велик бык – да в суп попал. А про тебя, – он повернулся к человеку: – Не поет, так свищет; не пляшет, так прищелкивает. Я вас и знать не знаю, кто вы такие и что у вас за т… торг, – а его я вот таким знаю. Никакой он не сторож. И на цепь его – поди, посади – сам рядом ляжешь. – Заяц совладал с речью.

– Утро уже, – сказал он. – Вам тут надают обоим, и запрут в турму. Идти так идти. А то вы до ужина, вижу, собрались разговаривать.

– …Молодец.

Железные клещи сжали его плечо, придавили к лавке.

– Стыдно мне было! за трусов своих – от кого сдрыснули? калека да собака! А теперь вижу – не стыдно. Держи руку, малой! – я тебя сделаю сержантом! Лови его! Держи вора!!! Фас!

Оттолкнув Зайца, он обернулся к печи – и надвинулся всей тушей: – Вор и врун, – заревел он. – Ты зачем девку упёр?

Человек поднял голову:

– Она спит, – сказал он.

Быкмедведь остановился, как громом пораженный. Стоял, качаясь, туда, сюда, будто не мог сдвинуться с места. Нагнул голову. Медленно стащил с нее рогатую шапку.

И с полного оборота всадил ее в окно.

БАБАХ.

…Когда рассеялась пыль и труха, там, где была стена – с окном, оконной рамой, карнизом и подоконником, – открылся широкий вид.

Светло.

Посреди обломков досок и бревен, и щепок, во дворе – стол. Он уцелел. Он лежал ножками вверх, и на него сыпался дождь. За завесой дождя, вдалеке, сидел пес. На дороге; и глядел в сторону леса.

В доме все стояли.

Первым пошевелился Быкмедведь.

Он посмотрел на потолок.

Тогда все услышали треск.

Потолок накренился и повисал над вынесенной стеной. Три остальные поддержали его и не дали совсем упасть.

И не может вечно стоять, как часовой на честном слове, сроду не видавшая ремонта одинокая избушка на краю деревни.

В два коротких шага Белый Ворон оказался у тахты и склонился к ней.

– Просыпайся. Пора идти.

Секунда – и черный плащ отлетел в сторону. Девушка уселась и спустила ноги на пол.

Некоторое время она сидела неподвижно, словно не могла привыкнуть к тому, что не спит. Затем нашарила на полу свои ботинки. Сунула в них ноги и, не зашнуровывая, встала и направилась к двери.

Остальные поступили проще: они покинули дом через стену.

По дороге, разрезающей деревню напополам, мимо всех дворов, где, несмотря на погоду, уже наблюдалось обычное утреннее оживление: хлопали двери, звенели ведра, и где-то мычали, где-то стучали, где-то кричали, а где-то бухал топор, – неслись вприпрыжку, ухая и хрюкая, хлюпая и плюхая и награждая друг друга звучными шлепками по голым спинам, – Улам и Бедан.

Эти Улам и Бедан – они были сыновья дяди Дика, а бегали они так каждое утро, зимой и летом, голые до пояса, из конца в конец деревни, – потому что у них силы девать было некуда! Силы у них было ровно столько на двоих, сколько у дяди Дика на одного, зато резвости у каждого – в два раза больше; и если они не занимались тем, что уже описано, то они запинались так: тузили друг друга во время деревенских драк; иногда Улам выступал за левую половину, а Бедан за правую. А иногда наоборот. Так что деревня могла не беспокоиться, что когда-нибудь останется без полицейских; а если вспомнить, что у обоих уже было по паре сыновей, то деревня скорей могла бы побеспокоиться о чем-нибудь другом. Сыновья, правда, еще ползали, – ну, а Улам с Беданом вскачь приближались к тому краю деревни, который почти прикасался к лесу, и вот тут они остановились: сперва Улам, а потом и Бедан.

– Гоп-ля! – крикнул Улам, и как двинет Бедана между лопаток кулаком. – Смотри-ка, Бедан, ты видишь?

– Еще бы не видать, – отвечал его братец, сопровождая свои слова подзатыльником, – не слепой!

После этого оба приумолкли и, кривясь и моргая от дождя, стали глядеть на выходящих со двора их друга детства… как, бишь, его звать?

Первым шел пёс. Но это был еще не повод молчать; конечно, если первый раз увидеть, то тогда – конечно; но уж тогда это были бы не Улам и Бедан, которые, можно сказать, провели в потасовках с его хозяином лучшие годы, – но за псом!..

За псом двигалась странная процессия: сперва так себе средний, потом маленький; а за маленьким – такой здоровый, каким был во всей деревне только Уламов с Беданом папаша! Но это не был дядя Дик.

А двое первых – это не были

ни Дымарь и Пипопар – ни братья Мисюгины,

ни Шиян, ни Лерь Лурнист, что играет на лурне,