Три лица февраля

– А-а-а, да-да, – голос хозяйки дрогнул, но затем после того, как она рассмотрела Долорес, слегка потеплел. – Вы пришли устраиваться секретарём к моему мужу? Он не ждал вас так скоро. Извините, сегодня его не будет. И завтра тоже. Но вы оставайтесь, поможете мне с одним делом. Норман, займитесь, пожалуйста, багажом мисс… Макнил.

– Ничего, у меня только одна сумка, – поспешила сообщить Долорес, так и не успевшая за проведённые в Лондоне полгода обзавестись светскими нарядами и вечерними платьями.

Долорес уже хотела честно признаться, что у неё совсем небольшой (а, точнее, никакой) опыт работы секретарём, но оказалось, что поначалу и этого опыта от неё не потребуется. Чем тогда она могла быть полезна хозяевам дома?

Она не сразу смогла сообразить, остаться ей или же убраться восвояси, пока не поздно. Только после того, как вызванная старым лакеем служанка взяла её одежду и попросила следовать за ней, Долорес решила посмотреть, что будет дальше, и перешла в отведённую для неё комнату. В комнате было темновато и жарко, при том, что окна были приоткрыты. Виноватыми оказались неподвижные тяжёлые шторы, которые будто впитывали всю до капли влагу с улицы. Судя по многим приметам, дом имел довольно древний возраст, не только по стилю, но и по общей изношенности, намекавшей на необходимость ремонта, и в нём было так много комнат, что в некоторых из них давно никто не жил, как в той комнате, которую предоставили в распоряжение Долорес. Ей стало неуютно от духоты и сгущавшегося на глазах мрака, но как только служанка зажгла люстру и Долорес освободилась от багажа, очень скоро её пригласили в столовую, где миссис Уэндерли попросила великодушно составить ей компанию и поужинать вместе. Столовая тоже выглядела не вполне уютной из-за слишком больших размеров, огромного стола с дюжиной стульев вокруг него и таких же тяжёлых штор, почти не пропускавших естественный свет. Кроме миссис Уэндерли и Долорес и, разумеется, пары прислуживавших им женщин, за ужином никого больше не было. Миссис Уэндерли заметила кислое выражение на лице Долорес и поспешила утешить её:

– Зовите меня просто Дора. А я буду звать вас Долорес, если не возражаете. Мы с мужем в этом доме недавно, он достался нам от его дяди, скоропостижно скончавшегося пару месяцев назад. Поэтому мы не успели здесь ничего поменять. Но я дам вам в помощь служанку, и вы сможете обустроить свою комнату, как вам будет угодно. Она уберёт пыль, приготовит вам постель, принесёт лампу с модным абажуром, а вы пока примете ванну, которая находится прямо за стеной от вас. И завтра мы поговорим о делах.

– Позвольте, но, если вашего мужа не будет в ближайшие дни, то чем я могу быть вам полезной? – задала Долорес остро интересующий её вопрос.

– У меня есть для вас первое поручение. Через два дня у моего мужа день рождения. Юбилей, ему исполняется пятьдесят лет. Нужно связаться с теми, кого он пригласил, чтобы уточнить их планы и подготовить дом к их приезду. Вы сможете это сделать? Праздничный стол готовит наш повар и прислуга, но за ними тоже нужно приглядеть, а у меня на всё не хватает сил. К несчастью, у меня слабые лёгкие и я быстро устаю. А как ваше здоровье?

– Спасибо, пока не жалуюсь, – ответила Долорес, подумав, что в такой обстановке и самой заболеть недолго. Нужно поскорее очистить дом от стойких запахов тлена и запустения. И как только муж – мистер Уэндерли – может быть таким невнимательным, чтобы не следить за здоровьем своей жены? Её нужно на курорт отправить, а не держать под замком в пропитанном вековой пылью склепе.

– Эдвину некогда, он весь поглощён своими делами, поэтому он ночует в офисе, а здесь бывает редко, – как будто прочитала мысли Долорес миссис Уэндерли и тут же добавила мечтательно: – Но он обещал мне до лета покончить с самыми срочными из них и тогда мы отправимся в путешествие, может быть даже в кругосветное…

«Как же она живёт здесь в одиночестве? Даже поговорить не с кем, – продолжала размышлять Долорес. – Словно птица в золотой клетке». Долорес по-своему понимала преимущества от обладания богатством не как жизнь в окружении баснословно дорогих вещей, а как свободу от желаний иметь их. Не как возможность удивлять окружающих, демонстрируя атрибуты роскоши, а как жизнь на природе, в отсутствии толпы, на своей земле, со своими любимыми людьми и только с теми предметами, которые приносят радость. А у Доры Уэндерли, судя по окружавшей её обстановке, не было такой свободы в желаниях. Эти стены душили её. Она не могла уехать так далеко, где бы её никто не смог найти, но куда бы ей очень хотелось, и делать то, что хочется, не спрашивая ни у кого разрешения.

А этот муж её, Эдвин, живёт в офисе, как бездомный.

– Не лучше ли будет мне тогда вернуться в город, чтобы помочь мистеру Уэндерли поскорее закончить все его срочные дела? – спросила Дору гостья.

– Нет, не лучше, – лаконично ответила хозяйка.

Уж не ревнует ли она? Долорес сделала предположение, что от хозяйки веяло холодом потому, что она сама ни от кого не получала тепла. «Я бы так не смогла, сбежала бы куда глаза глядят», – повторяла про себя Долорес каждый раз, когда сталкивалась с тоскливым настроением миссис Уэндерли. Но, будучи на своём месте, она решительно отказалась от мысли покинуть Дору по крайней мере до возвращения её мужа.

За два дня очистить от пыли и грязи целый замок вряд ли кому-то под силу, если, конечно, речь не идёт о мисс Долорес Макнил. Если уж она берётся за дело, то будьте уверены, что лучше неё с ним никто не справится. Особенно много пришлось повозиться со шторами, как она и предполагала. В них скопилось столько пыли, что они потяжелели как минимум вдвое. Наверное, их сто лет не снимали и не вытряхивали. Как и ковры. Долорес проявила немалые организационные способности, объединив усилия всех домочадцев, за исключением хозяина, которого дела задержали в городе. Но зато хозяин обещал жене приехать в свой праздничный день пораньше.

Пока шла уборка, Долорес пыталась удовлетворить своё любопытство относительно персоны нового работодателя – Эдвина Уэндерли. И это тоже было непросто. Не легче, чем сама уборка. Слуги вообще трепетали перед его именем. Впрочем, они и так показались Долорес неторопливыми и избалованными. Для них любой требовательный хозяин – тиран. Один только старый лакей утверждал, что сэр Эдвин суров, но справедлив. Те же немногие словоохотливые, кто был готов поначалу рассказать побольше остальных, ограничивались тем, что отмечали приверженность хозяина к комфорту и личному пространству, увлечённость работой и какую-то болезненную ревность, из-за которой его жене и приходится дожидаться его в большинстве случаев чуть ли не взаперти и в полном одиночестве. Самые сердобольные из слуг надеялись, что появление Долорес в доме скрасит незаслуженное одиночество ещё довольно молодой хозяйки.

«Вот он поразится тому, во что мы превратили его жилище! – предвкушала Долорес свою встречу и знакомство с сэром Эдвином Уэндерли. – А если он будет доволен, то захочет чаще бывать дома и проводить время со своей бедной, скучающей супругой».

И вот в тот день, когда всё было готово к семейному празднику и вечером должны были собраться гости, сэр Уэндерли и в самом деле появился в доме пораньше, как и было условлено. Услышав от лакея Нормана, что машина уже показалась вдалеке и вот-вот подъедет к дому, миссис Уэндерли распорядилась зажечь фейерверки, заранее установленные перед входом.

Но именинник появился в доме как-то странно, не так, как предполагали его домочадцы. То ли он испугался шума, производимого фейерверком, то ли сам захотел сделать из своего появления некий сюрприз. Он остановил машину на углу дома и зашёл в него не через парадный вход, возле которого его готовились встретить жена и слуги, а пробрался через чёрный ход, обычно закрытый на замок, с обратной стороны дома.

Тем сильнее удивилась Долорес, когда ей сообщили, что хозяин дома уже прибыл и срочно просит её зайти к нему в кабинет. Она поднялась по лестнице на второй этаж и постучалась в дверь. Ей послышался голос, прозвучавший в ответ из кабинета, только она не смогла разобрать слов. Долорес приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Сэр Уэндерли разговаривал с кем-то по телефону, стоя у стола. Долорес снова не поняла, что он говорит, но ей показалось, что говорил он не только тихо, но и очень подавленным тоном. Увидев Долорес, хозяин кабинета кивнул ей и сделал знак рукой, чтобы она вошла и закрыла за собой дверь. Эдвину Уэндерли, как уже сообщалось, стукнуло в этот день пятьдесят лет. Он выглядел так, как примерно и представляла себе его Долорес по описанию слуг – строгий, подвижный, с гордо поднятой головой, в очках и с едва намечающейся сединой на висках.

Продолжая говорить по телефону, сэр Уэндерли сел за стол и взялся что-то править на листе бумаги, уже наполовину заполненном его мелким почерком. Наконец, он положил трубку на рычаг, отложил бумагу, поднялся с места и представился девушке. Видя его неважное настроение, она попыталась поздравить его с юбилеем, но он неожиданно прервал её. Взяв в руку бумагу со стола, он перечитал написанное и одним резким движением передал листок бумаги Долорес со словами:

– Возьмите и отдайте моей жене. Скажите ей, что это моя воля.

Не успела Долорес бросить взгляд на оказавшуюся в её руке бумагу, как сэр Уэндерли принялся ходить взад-вперёд по кабинету и ругать невидимого собеседника осипшим от волнения и недовольства голосом:

– Ну надо же, какое низкое предательство! Они хотят меня обесчестить и разорить! Сколько сил потрачено напрасно! Читайте, милое дитя, не обращайте на меня внимание…

Долорес снова попыталась вчитаться в переданный ей текст, но из-за охватившего её волнения буквы, которые автор письма будто нарочно округлял и украшал завитками… эти буквы заплясали у неё перед глазами, и вдруг сэр Уэндерли отвернулся к окну, достал из внутреннего кармана револьвер и на глазах Долорес, полуобернувшись, без паузы и без лишних слов выстрелил себе в грудь. От неожиданности Долорес выронила бумагу и, не думая больше ни о чём, бросилась к упавшему джентльмену. Но у него на губах уже выступила розовая пена, сквозь которую он, будто выталкивая из груди слова, с трудом проговорил:

– Позовите мою жену. Позовите Дору…

Долорес бросилась прочь. Она пробежала по пустынному коридору, затем спустилась по лестнице и попала в объятия старого лакея, который попытался выяснить у неё причину столь неожиданного бегства.

– Мадам! – закричала Долорес показавшейся из столовой Доре, – Ваш муж там… застрелился!

Миссис Уэндерли резко взмахнула руками и, цепляясь за дверной косяк, как-то некрасиво завалилась набок. Она была в обмороке. Служанки тут же окружили её, кто-то побежал за нашатырём. Хромой старый лакей ещё раз заставил Долорес повторить её слова, а потом, дав поручение молодому привратнику, деревенскому парню, тоже прибежавшему на крик, звонить врачу и после врача в полицию, поспешил так, как позволяли спешить его ноги, одна из которых не сгибалась в колене, вслед за Долорес вверх по лестнице в кабинет своего хозяина. Долорес, забежав вперёд, подождала его наверху, чтобы не оставаться с телом хозяина наедине, и они вошли в кабинет вдвоём. Тело лежало на том же самом месте, только взгляд сэра Уэндерли, обращённый в потолок, был уже неподвижен. Лакей проверил у него пульс и сокрушённо покачал головой. Долорес сначала смотрела на него с надеждой, но, поняв всё без лишних слов, подошла к бумаге, которую уронила, когда убегала, и с обречённым видом подняла её.

Всех тем временем охватила паника: кто побежал встречать врача, кто за водой, несколько человек окружили очнувшуюся Дору, лакей не по одному разу рассказывал про увиденное в кабинете… В суматохе забыли предупредить гостей, и они прибыли к назначенному часу. Полиция ещё была в доме, а врач только собирался уходить. Сомнений в причине смерти не было – огнестрельное ранение в грудь. Все присутствующие в один голос признались, что не могли предвидеть и даже не подозревали о каких-либо причинах самоубийства. Но зато о ней сообщало письмо, которое покойный передал Долорес перед смертью. В нём было сказано следующее:

«Всему виной плачевное состояние дел, сложившееся в азиатском отделении моей компании. Проходимцы обокрали меня и поставили под угрозу отношение инвесторов ко мне на этом рынке. Удар слишком чувствительный, чтобы я мог так легко его пережить. Покрыть принесённые инвесторам убытки – это мой безусловный долг, и я бы хотел, чтобы мои наследники его погасили, если он останется после моей смерти».

– О бизнесе мистера Уэндерли известно и в самом деле немного, – прокомментировал услышанное Алекс. – Он сравнительно успешный ресторатор, который планировал открыть сеть закусочных по всему миру, привлекая средства местных инвесторов. Кроме того, он вкладывался в производство и поставку продовольствия в беднейшие страны, а это дело хоть и благородное, но не всегда сулит скорый финансовый успех. Жёлтая пресса сообщала о скандалах, связанных с использованием рабского труда на предприятиях компании Уэндерли. У него оставался ещё капитал, полученный от дядюшки, но сколько из этих денег он успел вложить, а сколько лежало на банковских счетах, пока неизвестно. Он ведь мог находиться как на грани банкротства, так и на подъёме. Какую-то ясность вносила разве что предсмертная записка. Но продолжайте, пожалуйста.

– Полиция впоследствии сообщила, – сказала Долорес, – что была проведена графологическая экспертиза, которая признала, что почерк покойного на этом письме подлинный. И, кроме того, среди отпечатков пальцев на письме были обнаружены и отпечатки сэра Уэндерли. Они же и только они остались на пистолете, из которого был произведён выстрел. Разумеется, и жена, и слуги, и все гости в тот день, когда это всё произошло, подтвердили личность умершего. Среди гостей были уважаемые персоны – две семейные четы и одинокий мистер, работавший зубным врачом. Все они были допрошены полицией. У всех сняли отпечатки пальцев, наверное, проверяли, не был ли кто-то из них в кабинете Эдвина и не оставил ли следы после себя. Но мне показалось это чистой формальностью, ведь хозяин кабинета никого туда не пускал без своего разрешения. В его отсутствие кабинет всегда запирали на замок. У хозяина же был свой ключ, чтобы он мог пользоваться кабинетом в любое время суток. Полиция произвела в кабинете обыск, но все бумаги на столе, в столе и в сейфе, ключ от которого торчал в замке, были в порядке. Ничего не разбросано, а, наоборот, разложено в аккуратные стопки. На ключе от сейфа, столешнице и выдвижных ящиках присутствовали отпечатки пальцев Эдвина и никого более.

– Какие-нибудь ценности там хранились?

– Да, разумеется. Пачки наличных и ценные бумаги. Всё на месте.

– Спасибо. А что за пистолет? Откуда он взялся? – поинтересовался Алекс.

– Миссис Уэндерли сказала, что пистолет висел у мистера Уэндерли на стене в кабинете. Он какой-то очень старый, кажется времён первой мировой. И, если я не ошибаюсь, принадлежал его деду.

– Если с тех пор из него не стреляли, он же не пригоден был к стрельбе?

– Она сказала, что Эдвин его регулярно чистил и гордился им. Конечно, пока он висел на стене, он был не заряжен. Но в столе у мистера Уэндерли лежали патроны к нему.

– Я понимаю настроение, в котором вы пребывали в тот день, но не заметили ли вы что-то необычное в поведении окружавших вас людей, перед тем как отправиться на второй этаж к вызвавшему вас мистеру Уэндерли?

– Когда я проходила мимо гостиной, мне показалось, что там кто-то был у телефонного аппарата, как будто подслушивал разговор Эдвина, о котором я узнала чуть позже. Но когда я спустилась обратно, в гостиной уже никого не было, а Норман, опытный старый лакей, удержал меня от того, чтобы я бегала по комнатам и разносила эту весть по всему дому.

Долорес не присутствовала при беседе миссис Уэндерли с назначенным вести расследование старшим инспектором лондонской полиции Слоттером, но та при встрече с ней позже не стала скрывать, что муж строил далеко идущие планы, вот только в бизнесе его и раньше случались неудачи, и очередной срыв мог действительно переполнить чашу его небезграничного терпения.

– Честолюбия у него было хоть отбавляй, – прокомментировал Алекс. – Смириться с неудачей такому человеку гораздо труднее, чем любому другому, лишённому болезненного самолюбия. А какой врач осматривал тело Эдвина?

– Кто-то из местных, потому что прибыл он минут через двадцать, – ответила Долорес. – Потом уже, по моей просьбе, он осмотрел миссис Уэндерли, которая очнулась после обморока, но вынужденная принять участие в опознании, чувствовала себя после этого не очень хорошо. Впрочем, никаких проблем с лёгкими у неё он не обнаружил. И вообще сказал мне, что Дора – особа мнительная и что она находится под чьим-то сильным влиянием, поэтому ему не удалось ни в чём её переубедить.

– Интересное заключение врача, – принялся размышлять вслух Алекс. – То, что вы мне сообщили о характере Доры, наводит на мысль, что не Дора заставила Эдвина жениться на себе, как поступают охотницы за деньгами, а Эдвин взял и покорил её, причём без особого сопротивления с её стороны. Но отнюдь не он являлся причиной её страхов, ибо с его смертью проблем у Доры только прибавилось. Что-то вы переменились в лице, мисс, это из-за моих слов?

– Нет, совсем нет. Я вспомнила, что врач, выйдя из комнаты Доры, был чем-то смущён. Кажется, он сказал: «Не вижу ничего страшного, насколько мне дали увидеть». Он сделал при этом акцент на слове «дали».

– Наверное, ему что-то не понравилось при осмотре Доры. Он больше ничего не сказал? Тогда нам вряд ли удастся узнать причину его «смущения» из-за врачебной тайны, которую он обязан хранить.

Долорес не смогла припомнить ни одного случая, чтобы Дора раздевалась при ней, но могла поклясться, что миссис Уэндерли никогда не хромала, что у неё прямая осанка и длинные руки, совершающие плавные движения. В ней было что-то от балерины. Что там доктору могло не понравиться, было совершенно непонятно.

Зато самой Долорес не понравилось кое-что из того, что произошло дальше, после того как врач и полицейские удалились, а труп хозяина увезли в морг, чтобы произвести вскрытие.

– Кстати, что показало вскрытие? – поинтересовался у неё Алекс.