Дороги воронов

– Отцу будет лучше в больнице, парень.

Марвин смотрел в боковое окно до тех пор, пока не понял, что голос не сорвётся, пока он будет говорить.

– А мне будет зашибись в приёмной семье?

– Думаешь, в приёмной семье тебе будет хуже?

Он ещё не был готов смотреть на Кларка прямо, но теперь повернул лицо к лобовому стеклу.

– Начнётся сентябрь, он вернётся в автомастерскую. Пойдёт на все эти чёртовы сборища алкоголиков, всякие двенадцать шагов, распевание псалмов, какие-то пластыри, которые помогают не пить. Он живёт ради того, чтобы быть занятым этой чушью по вечерам. Эти странные штуки с ним происходят только летом. Рисовать он тоже может только летом, потом весь год у него дрожат руки. Это уже четвёртый год так, при маме ещё началось, она и ушла из-за этого.

– Колотить он тебя начал тоже только в этом году?

Марв не ответил, продолжая смотреть в лобовое стекло. Пальцы пробежались по обшивке кресла, захотелось вытащить читалку из рюкзака, но он ничего не сделал, продолжая смотреть в лобовуху, рассматривая стекло, а не то, что за ним.

– Ладно, пристегнись. Пока буду решать, что с тобой делать, но есть место, где можешь пожить.

У него оставалось три фунта после утренней подработки, так что все тринадцать Марв зараз спустил на пару апельсинов, комплексный обед в «Бургер Кинге» из бургера, картошки и массы дополнений, даже остались деньги, чтобы купить несколько шоколадных батончиков. Он был уверен, что имеет право сегодня себя побаловать. Потом он до темноты читал, валяясь на диване у фольксвагена, книгу про повешенных, которые пытались мстить живым.

Чтобы не портить глаза, в темноте он прекратил чтение, врубил в наушниках Чумовую Плесень и любовался зажигающимися звёздами, пока не решил пойти спать.

Уже два дня Пол пренебрегал утренней пробежкой, потому, пока он принимал душ и завтракал, то чувствовал, как ноют мышцы, не получившие достаточной нагрузки. Его лень объяснялась просто – позавчера у него был поздний праздничный ужин в честь приезда с родными, вчера – с бывшими одноклассниками. Хотя Пол много не пил, а встать пораньше, чтобы разогнать наеденный на вечеринках жирок, было бы полезно для здоровья, он ещё до поездки постановил, что эта неделя в Гилфорде будет посвящена тому, чтобы основательно выспаться, а форму он успеет восстановить и после. На самом деле его нежелание выходить на утренние пробежки было вызвано воспоминаниями о поездке сюда прошлым летом, когда некоторые из старых жителей городка, которые знали его ещё мальчишкой, останавливали его, желая поболтать. В этих разговорах Пол не мог взять правильный тон, заставить считаться с собой, как с взрослым, и внезапные приступы поучений собеседников, принимал слишком близко к сердцу. После подобных спортивных упражнений он возвращался домой вымотанным эмоционально, а вовсе не физически. Теперь же он собирался регламентировать все встречи. Этим вечером, к примеру, были запланированы на вечер посиделки с приятелями из старого компьютерного клуба, в пятницу – день рождения старшего брата, то самое формальное событие, на которое он и приехал, а в воскресенье он срывался из Гилфорда в немецкий Арбер, где его университетские друзья сняли до августа крохотный отель для горнолыжников.

За завтраком он проверял соцсети и почту. Стыдно было сознаться, что хотя он провёл дома всего несколько дней, он уже скучал по студенческой жизни. Пол прекрасно осознавал, что вся будущая жизнь не будет похожа на эти суматошные, наполненные событиями годы в университете. Придётся остепениться, найти себе жильё и, скорее всего, будущее место жительства станет напоминать Гилфорд с его устоявшимися правилами и традициями. Может, когда ему стукнет сорок, а это произойдёт, когда он пройдёт такой же срок во времени, как тот, что уже отшагал, может, тогда ему и захочется тихого семейного счастья и размеренного графика жизни маленького городка. Но сейчас Гилфорд его душил: сомкнул свои руки, состоящие из узких старинных улиц, на его шее, и шептал, что не отпустит его обратно в университет, что Полу придётся заново искать настоящих друзей только в интернете, развлекаться только выпивкой в пабе, и флиртовать с парой незанятых местных девушек. Полу хотелось, чтобы кто-нибудь ему написал крик о помощи, призыв срочно вместе напиться или хотя бы вложить силы и средства в будущую «самую потрясающую, компанию, которая года через три нас озолотит», чтобы появился повод не досиживать здесь эту неделю. Но до чёртиков тактичные друзья давали ему спокойно побыть с семьёй до конца недели, что говорило об их врождённом чувстве этикета и нулевых способностях к телепатии.

Среди писем он наткнулся на неизвестного отправителя, некоего Эфалида. В тело письма была вставлена картинка – чёрный фон, на котором сверху была замысловатая золотая завитушка, а посредине тем же шрифтом написаны буквы R.I.P. Вторая картинка был прикреплён в качестве вложенного файла. Палец Пола застыл над экраном, но затем он передумал. Всё это напоминало попытку внедрить в систему вирус, стоило открывать подобное с компьютера, где все попытки атаки пресечёт программа. Хотя на самом деле он не желал сознаваться даже себе, насколько его эмоционально неприятно поразила эта открытка, оформленная как похоронная. Для очистки совести он бросил взгляд на тему письма, чтобы убедиться, что это не предупреждение о смерти кого-то из знакомых. Там стояло: «1001». Никто не называет цифрами те письма, на которые желает получить ответ. Пол вышел из браузера и попытался выбросить историю из головы.

Ещё одной причиной, по которой Пол ненавидел родной город, был Дор Таундсенд. Полным его именем было Теодор, но никто не называл его Тео или Тедди, сложно сказать, с какого момента его прозвали Дором, скорее всего, он так представлялся ещё с младших классов. Это было вполне в духе его родителей, считавших, что они родственники маркизов Борклей, а потому придумавших сокращать имя сына до французского слова «золотистый».

В детстве Пол мечтал, чтобы Дор был одним из тех задир-громил, которых изображали в мультшоу в качестве антагонистов главных героев. Когда Пол вырос, то понял, что вряд ли бы сумел справиться с настоящим хулиганом. Но таких в их частном колледже Королевы Боадиции не было, за этим прислеживали и учителя, и пара штатных психологов, и даже охранники в зелёных с золотой вышивкой пиджаках. Потому Дор предпочитал психологическое насилие.

Когда Полу было четырнадцать, его вызвали к декану колледжа, где, предварительно убедившись, что подросток выдержит новость, ему сообщили, что его родители погибли в аварии.

Розыгрыш продлился два с половиной часа. Возможно, если бы Пол не поверил пяти собравшимся взрослым (декан не рискнул сообщать подобные новости ученику один на один), и позвонил бы родным, всё вскрылось бы скорее. Но он представить себе не мог, чтобы учителя соврали бы ему о подобном. Они и не соврали. Декан даже не поверил констеблю Тафту, который сообщил об аварии и сказал, что надо предупредить Пола, потому что мать пока жива и просит с ним встретиться. Декан позвонил в больницу и там ему подтвердили всё, что говорил констебль, правда, сказали, что можно не спешить, женщина уже скончалась, знает ли декан других родственников мальчика, кто смог бы забрать его из школы или, быть может, руководство школы решится само сообщить школьнику, что произошло?

Пол просил отвезти его домой, но ему сказали, что лучше дождаться, когда дома будет кто-то из тех, кто за ним присмотрит. Через пару часов домой должен был приехать Клиф, один из двух старших братьев, тогда, сказал ему декан, его отвезут домой, он сам его отвезёт. Рядом с ним поставили кружку с чаем, а Пол смотрел и смотрел на телефон, не веря, что ни один из двух братьев, ни сестра не позвонили, если узнали новость. Значит они не знали, а Пол был не в состоянии позвонить и сказать им об этом первым. Когда они с деканом въезжали на подъездную дорожку, Клиф как раз подъехал и разгружал машину, в руках у него был бумажный коричневый пакет из супермаркета с продуктами. Он недоумённо уставился на Пола, видимо, уверенный, что подобное сопровождение вызвано каким-то проступком парня. А потом дверь открылась и Пол увидел на пороге отца – живого и здорового. Декан, который уже наполовину покинул машину, прикрыл рот ладонью, а Пол, который уже вышел наружу, со всего маху ударился плечом о незахлопнутую дверцу машины. Нет, он не потерял сознание, но его повело.

Скандал был грандиозный. Декан вызывал всех в актовый зал, где бушевал, что такой розыгрыш повлечёт не только исключение, но и уголовное дело. Штатный психолог колледжа, с которым потом беседовал Пол, спросил его, знает ли он, кто мог проделать подобную шутку. Год назад Пол смотрел фильм «Запах женщины» с Аль Пачино, он обожал пересматривать момент с речью героя, которую он произносит, когда руководство колледжа хочет исключить студента, отказавшегося выдавать однокашников, провернувших глупую шутку. Какой-то бесёнок в его душе спросил его в этот момент: испытает ли он угрызения совести, когда сдаст Дора? И вдруг понял, что нет, не будет не только угрызений, что он испытывает глубокое удовлетворение от того, что хоть кто-то хотя бы его поймёт.

Психолог не удивился, узнав, кого подозревает Пол. Психолог, полный мужчина лет под пятьдесят по имени Магнус Бейкер, на самом деле более напоминающий под стать фамилии пекаря, чем психолога, даже не стал записывать имя в блокнот. Он лишь спросил, почему Пол уверен, что Дор ненавидит его. Пол отвечал медленно, стараясь, чтобы каждая цепочка слов походила на выстрелы и ранила психолога, который сейчас представлял всех тех взрослых, кто не смог защитить Пола.

– Потому что Дор неудачник. Его родители мечтали, чтобы он учился в колледже Чаши, куда набирают лучших двенадцать учащихся каждый год, но ему пришлось учиться в нашем, куда можно поступить всего лишь за деньги. Дом его родителей завешен гербами маркизов Борклей, но каждый, кто побывал у них в гостях, смеётся над их тщеславием, тем более, что родственная связь с маркизами у них не кровная, а через брак одного из дальних родственников. Его родители давят на него, а он достаточно туп, чтобы не суметь дать им отпор и ненавидеть единственного человека, кто учится лучше него.

Бейкер по-прежнему ничего не записывал, он смотрел на Пола, чуть прищурив глаза.

– И давно у тебя в голове такие мысли?

– С двенадцати лет, через год после поступления в колледж и нашего знакомства. До того я не мог понять, почему он меня ненавидит.

– Что именно происходило?

Пол нервно пожал плечами, затем уставился в окно. В его душе клокотала ненависть, но холодный ум пытался контролировать происходящее.

– Вы скажете, что это я ненавижу его, что это я придумываю про него гадости.

– Может быть, так и скажу. Но сперва мне бы хотелось услышать твою версию, ты ведь понимаешь, что Таунсенд, если я прямо спрошу его, он ли стоит за розыгрышем, придумает, сколько гадостей сделал ему ты?

Пол почувствовал, как его лицо расплывается в кривой улыбке. Он снова посмотрел на психолога. Он не был уверен, выглядит ли он в этот момент адекватным или Бейкер сейчас потянется к мобильному телефону, чтобы вызвать бригаду со смирительной рубашкой.

– А я делал ему гадости. О, сколько же гадостей я ему сделал. Вы даже не представляете, сколько удовольствия я от этого получил. Вы ничего не сделаете Таунсенду. Вы скажете, что он устроил розыгрыш, а он скажет, что я просто псих. Вы будете проверять, кто же подключился к телефону декана, направляя его звонки на какой-то чужой номер, а Таунсенда идеальное алиби, он не взламывал сеть, это не он изображал чужие голоса. Он просто дал кому-то деньги, каким-то профессионалам. Декан по этой причине пытается запугать всех, чтобы они сознались, потому что специалисты не могут вычислить, кто же подключился к его телефону, чтобы перенаправлять звонки. О да, давайте, расскажите мне, что это был обычный розыгрыш, милый мальчишеский междусобойчик. Этот парень псих! Возможно, я теперь тоже псих, так давайте, закрывайте меня в сумасшедшем доме. Вы ведь это сделаете со мной, верно? Не с ним, он всегда выходит сухим из воды.

Пол вскочил с места и зашагал нервно из угла в угол. На полу было несколько игрушек, он остановился над плюшевым зайцем, ему хотелось что-нибудь разорвать, но даже в этом состоянии он не был способен причинить боль не только живоми существу, но и его подобию. Он схватил с пола пластиковый пенал из-под фигурок, и временами бил в него, словно отсчитывая такт.

– В первом классе колледжа он первым предложил дружбу, когда пришли результаты с первых тестов. Насчёт тестов я понял позднее. Я стал приглашать его домой и не мог понять, какого чёрта со мной постепенно перестают дружить остальные. Где-то в апреле Малькольм Додсон, чистая душа, подсел ко мне во время ланча и вдруг сказал: «А у тебя вообще не несёт чесноком изо рта». В тот день я не ел чеснока. Я не ел чеснока всю неделю, если не весь месяц. Тогда я спросил его, с чего он взял, что от меня будет пахнуть, и он сдал Дора. Я попытался с ним поговорить… Тот, разумеется, сказал, что Малькольм всё выдумал и хочет нас поссорить, но я уже заподозрил неладное. О, чёрт, хватит на меня смотреть так, будто мне всё кажется, и я тут пересказываю фантазии.

– Я вовсе не смотрю на тебя подобным образом, Пол.

– Я не порвал с Дором, попытался только общаться с ним поменьше. Но стоило мне начать обращать внимание, как я увидел, что стоит мне хоть с кем-то наладить общение, как Дор начинал усиленно искать дружбы того мальчика или девочки. А потом этот человек прекращал общение со мной. Некоторые слухи до меня доходили, но не так уж много. Он делал перед всеми вид, что дружит со мной из жалости, а учусь я хорошо потому, что у меня психические проблемы, даже не синдром Аспергера, а первые признаки шизофрении и я постоянно принимаю таблетки. Но мои якобы проблемы не лишили бы меня друзей, он к каждому находил свой путь. Я знаю только одну такую историю, потому что услышал её от Клодиль. Она сказала, что я плохо влияю на Дора, потому что он как-то сказал, что ей жутко не нравится её попугайчик, потому что Пол говорит ему, что птицы – они только для охоты, им стоит сворачивать головы, пока никто не видит. Тупо, да? Но она поверила. Что ещё он про меня говорил, она отказалась рассказывать. И ещё форумы, и группы в соцсетях. Стоило мне с кем-то общаться, как кто-то с нового акка начинал вмешиваться в разговор и высмеивал меня. Я думал, что у меня паранойя. А потом провёл эксперимент. Нашёл три новых сайта, зарегистрировал их на мою почту, и ещё пять – и там аккаунты зарегистрировал на новую почту, которую открывал только из компьютерного клуба. На тех трёх, которые были зарегистированы на мою почту, появились новички, на пяти, куда я заходил из клуба – нет. Тогда я удостоверился, что моя почта взломана. Может быть, и телефон тоже. Я стал бояться, что сойду с ума, что у меня паранойя. Может, я и сошёл, может, у меня паранойя сейчас. Но вы ведь сами видите, что кто-то нанял целую контору для идиотского розыгрыша. Я целыми днями думаю: а что было бы, если бы я позвонил родителям или кому из сиблингов? Мой телефон тоже был переподключен? Если бы я позвонил Сьюзи, то, наверное, она ничего бы не могла говорить и только бы рыдала, чтобы я не понял, что голос не тот? Господи, я вас всех ненавижу, всех ненавижу, всех до единого. Вы же видите, что происходит безумие, но будете утверждать, что всё не так, что он святой, а я – шизофреник.

Пол сел на прежнее место, а потом с силой запустил пенал в сторону плюшевого медведя, пенал срикошетил от плюшевого брюха и с грохотом проехался по полу.

– Ты кому-нибудь рассказывал, Пол?

– Отцу. И Клиффу. Они сказали, что мне всё кажется. Они не могли поверить, что всё это делает мальчишка одиннадцати-двенадцати лет.

– А какие именно гадости ты ему делал?

Пол старался сдержать улыбку, но он знал, что она исказила его лицо и ему представлялось, что он сейчас выглядит безумнее Шляпника из «Алисы».

– Я учился. Я не сразу понял, какого чёрта он так со мной обошёлся. А когда понял, что я лучший на потоке, а он только второй, то предположил, что это связано именно с этим. Я постарался превзойти его по всем предметам. Он хорош в математике, но я лучше, он пытается заняться программированием, но ему это не даётся, а мне без труда. Я понял, что я для него, как рана в боку, которая просто ноет. Но стоит мне получить какие-то похвалы, как рана переходит в острую фазу. Знаете, за что он меня наказал? За городской конкурс на лучшую компьютерную игру. О да, я был уверен, что он примет участие. И да, я специально принял участие в конкурсе, я знал, что сумею его обойти. И мне не стыдно. Давайте, говорите, что нормальные люди не должны копить в себе столько ненависти, сколько я. Мне, чёрт бы вас всех побрал, не стыдно! И знаете, что я ещё скажу. Ему четырнадцать лет. Ему. Четырнадцать. Лет. Вы понимаете, что это значит?

– Скажи мне, что это значит, Пол.

– Что каким бы гением он ни был, он не сможет найти тех, кто взломает чужие телефоны и будет изображать чужие голоса, и чтобы эти люди восприняли его серьёзно. Что какие бы деньжищи он ни получал от родителей, такие люди будут стоить дороже его возможностей. Ему помогает кто-то из родителей. Кто-то из этих чёртовых взрослых психов хочет, чтобы я уступил их «золотому мальчику». Но я скорее сдохну. Я не дам ему победить. Господи, а что будет дальше? Они наймут тех, кто убьёт моих родителей уже по-настоящему? Давайте, говорите, что я псих, что я должен уступить, что борьба того не стоит.

Бейкер встал со своего места и положил руку на плечо Пола. Пол сидел в кресле и покачивался вперёд и назад, кончиками пальцев прикрыв себе рот, и уставившись в никуда. Наконец Бейкер заговорил. Он говорил о том, что Пол очень многое пережил, что у колледжа есть свои способы, как разбираться с хулиганящими подростками, что он повлияет и никаких неприятностей больше не будет.

Надо сказать, что Бейкер сдержал слово. Стало легче. Всё не прекратилось, но стало легче. Те, кто следил за Полом в сети, словно стали истеричками, и другие пользователи стали слушать их меньше. А через три месяца Дор оставил от своей левой руки, как говорили, одни лоскуты. Видимо, он в этот момент спорил с родителями и взял в конечном счёте в руку нож, но, к счастью или нет, направил его не на них. Он выжил. И больше не учился в колледже. Дор поменял несколько больниц и не поступил в университет после учёбы. Пол постепенно восстанавливал социальные связи, но, несмотря на то, что он прорабатывал это с терапевтом, в глубине сознания ему всё ещё казалось, что гилфордские приятели смотрят на него с осуждением. Только в университете, где он мог оставить всё позади, он наконец почувствовал себя по-настоящему свободным. Иногда он думал о том, не был ли поступок Дора тем, что Бейкер назвал «у колледжа есть свои способы, как разбираться с хулиганящими подростками», и тогда всё же ощущал уколы вины. Но не слишком сильные.

Пять дней назад он получил сообщение от Дора, что тот хочет помириться, что очень сожалеет о том, что между ними происходило в колледже. В этот момент Пол почувствовал, как ему впервые за несколько лет снова перехватило дыхание. Он ответил, что давно всё простил, но не хочет встречаться с Дором. Тот в ответ прислал фото своего медицинского заключения и письмо: «Что ж, настало время говорить правду. Через полгода, как говорят врачи, я буду овощем и Стивеном Хокингом мне не стать. Нет, я не хочу помириться, я ненавижу тебя и ненавидел всегда. Но это не отменяет того, что я хочу закончить всю эту историю». Дор мог врать, Дор всегда врал. Но что Дор решится сделать Полу? Убить? Даже в этом случае Пол хотел встретиться со своими страхами. Он хотел перестать бояться Дора. Дор был чокнутым придурком, а если верить медицинскому свидетельству, то теперь ещё и наполовину парализованным придурком. Как бы он ни вскрывал почту Пола, как бы за ним ни следил, он не был существом из Преисподней. Может, Дор на все деньги семьи наймёт кого-то из тех банд, кто уже устраивал слежку и до конца жизни Пол будет у них под колпаком. Быть может, наймёт убийц. Но он человек. Насколько бы он ни исходил ненавистью, но человек. И Пол собирался плюнуть в перекошенную полупарализованную рожу это человека. И если Дор задумал этим похоронным письмом сегодня с утра какую-то очередную многоступенчатую пакость, то пусть подавится, Пол не будет это читать.

Вчера Пол послал Дору смс, что сейчас находится в городе и готов к встрече. Встреча предстояла сегодня около часа дня в кафе «Rock And Roll Dreams». Несколько раз, пока он одевался, Пол прерывался и пытался отдышаться. То, что он ощущал, даже не было приступами паники. Ему казалось, что он сходит с ума, снова погружается в то жуткое болото, когда никто ему не верил, когда самое невинное слово могло вызвать волну осуждения и Пол старался по большей части молчать, не понимая, как преодолеть чужую ложь, потому что даже не знал её сути. Он старался думать про университетских друзей, про каникулы, когда его разрывают на части приглашениями. Но всё это было далеко, всё это было практически выдумкой, а Гилфорд и ужасы колледжа – реальностью. В какую-то секунду Пол успел поймать мысль раньше, чем она оформилась и стал рассматривать её, трепещущую под его скепсисом: «В университете с тобой дружат потому, что не знают того, что знали о тебе в колледже». Он ничего не сделал, не сделал ни одной из тех гадостей, в которых его обвинял Дор, но в этом был ужас газлайтинга – в конечном счёте ты и сам начинал верить в чужую ложь о себе, ведь не может быть, что ты один прав, а весь мир, который обвиняет тебя, ошибается.

Он не сказал родным, на какую встречу идёт в час дня, он знал, что они стали бы возражать. Они не знали всего, что устраивал Дор, хотя руководство колледжа прозрачно намекнуло, что именно тот стоял за наиболее масштабным розыгрышем, и этого оказалось достаточно, чтобы родные наконец поверили, что Дор – псих и у них с Полом вовсе не обычная мальчишеская размолвка. Пол упомянул, что встречается кое с кем из старых приятелей, а до того должен немного поработать. И теперь тишина пустого дома, по которому он мотался уже в уличной одежде, давила на него. Он включил телевизор, музыкальный канал со старыми клипами, он ходил из комнаты в комнату, сосредоточенный только на звуке, который становится тише и громче и то, как звук его собственных шагов становится отчётливее или заглушается.

Прибыл он в кафе минут на пятнадцать раньше срока, не в силах выносить сидения дома. Он уже начинал задумываться о том, что вытащить из сейфа отца (он знал и комбинацию цифр, и где запасной ключ) старый револьвер и сегодня застрелить Дора. Что бы тот ни задумывал, он уже не сможет насладиться собственной гадостью. Остановило Пола не человеколюбие или соображения нормальности, а понимание, что этим поступком он так изгадит свою жизнь, как Дор не смог бы за сотню лет.

В этом кафе Пол уже был, когда оно только открывалось, года два назад. Он обожал музыку Стейнмана и не мог не пойти в родном городе на открытие кафе, называющееся как один из его хитов. Тогда кафе его не разочаровало – такая Америка 80-х, какой она предстаёт в клипах и немногочисленном городском кинофэнтези – по стенам куртки с дешёвыми стразами, рули мотоциклов, столики из чёрного пластика и много жёлтых лампочек. Когда Дор назначил встречу именно там, Пол почувствовал, как сердце снова ухает вниз. Потом вспомнил, что увлечение старым рок-н-роллом у него длилось практически с детских времён, Дор точно помнил, как Пол бесконечно предлагал ему диски с Meat Loafом или Бонни Тайлер – певцами, кто чаще всего исполняли стейнмановскую музыку. Предложение встретиться в этом кафе ещё не означало, что Дор продолжал за ним следить. Но и не означало, что не продолжал.