Темное солнце

Я торопился поскорее набить желудок и не знал, что отвечать. Он понял это, улыбнулся и сам ответил на свой вопрос:

– А я обожаю жареные. – Он выбрал еще один, с наслаждением его прожевал и добавил: – Ну, ешь, не буду тебе мешать.

Он прислонился к стене, обратив лицо к солнцу. Я для него больше не существовал, и это меня вполне устраивало, я мог набивать брюхо без зазрения совести.

Когда мое чавканье затихло, он открыл глаза и убедился, что я насытился.

– Ноам, я не буду приставать к тебе с расспросами, откуда ты родом, от чего бежишь, что пережил, не стану вызнавать подробности твоих злоключений. Мне достаточно того, что я и сам вижу: ты в нужде и не знаешь, как из нее выбраться. Это так? Скажи, да или нет?

– Да, – отвечал я, довольный, что избежал объяснений.

– У меня для тебя кое-что есть. Работа. – Он откинулся назад и задумался. – Ну, я сказал, работа… но вернее сказать… занятие.

Он разговаривал не столько со мной, сколько с собой, возражал себе, комментировал свои слова.

– Несомненно, занятие приятное… оно принесет хорошие плоды.

Он усмехнулся, и мне показалось, что он обо мне забыл. Его правая рука нащупала собранные в пучок черные блестящие волосы, убедилась, что они в полном порядке. Потом она занялась предплечьем левой руки, медленно и чувственно размяла его. Казалось, что для Пакена не было на свете ничего более упоительного, чем ласкать Пакена или ощущать ласки Пакена.

Он наклонился ко мне:

– Это мое.

– Что?

– Работа… это занятие…

Меня сбивала с толку его манера говорить намеками, странная прерывистость нашего общения, но я постарался откликнуться:

– Тебе это удается.

– Что ты имеешь в виду? – воскликнул он.

– Ты кажешься счастливым.

Он загадочно улыбнулся и потер верхнюю губу об нижнюю: казалось, он сам себя целует. Я завороженно наблюдал за его поведением, но меня тревожила чувственность, которую он во мне будил. Это меня смущало.

Он оглядел меня с головы до ног.

– Сегодня утром ты поздно пришел на берег Нила, и я помешал твоему омовению. Для того занятия, которое я тебе предлагаю, слишком чистым быть невозможно. Так что советую тебе вернуться к реке.

– Что бы хочешь сказать?

– Вернись и выкупайся. Ну и возьми с собой эту коробочку с древесной золой и почисти как следует зубы: отменное средство!

Он прислонился к стене, закрыл глаза, обратил лицо к солнцу, позаботившись о том, чтобы была освещена вся его нежная сильная шея. Он все еще был наедине с собой.

Я пошел вдоль берега, увидел свое прежнее место, разделся, сложил на камне одежду и окунулся в воду.

На сей раз я старательно растер кожу и почистил зубы, а затем вволю наплавался, расслабляясь в волнах, нежась в теплой воде и щурясь от утреннего солнца, мягко ласкавшего кожу. Мое сытое естество испытывало незамутненную радость жизни.

Я вернулся к зарослям тростника и увидел на берегу Пакена; он меня разглядывал.

– Ты красивый, – ровным голосом произнес он, почесал в затылке, будто взвешивая приговор, и подтвердил: – Ты красивый. Да.

И сами слова, и эта настойчивость привели меня в замешательство. Я высокомерно проворчал:

– К чему это замечание?

Он расхохотался. Меня все больше раздражала его манера общения, это навязывание своего ритма, эти двусмысленности.

Я вышел на берег и завертел головой в поисках своего камня.

– Где моя одежда?

– Хм… я ее забрал.

– Что?

– Не сердись. Она тоже нуждается в хорошей чистке.

– Ты надо мной смеешься! Я не останусь в таком виде…

Его взгляд еще раз прошелся по моему телу, задержался на члене.

– Конечно нет. – Он достал из-за спины мешок и бросил мне. – Лови. Я принес тебе свои вещи.

Этот жест погасил мое возмущение. В общем-то, думал я, одеваясь, если его манера поведения мне непонятна, в этом больше виноват я, чем он. Он с раннего утра возится со мной и пытается мне помочь. И я не имею права на него сердиться. Мне не в чем его упрекнуть ни за слова, ни за поступки. Но я плохо понимаю происходящее. Почему он мне помогает?

– Почему? – выпалил я, продолжая вслух свой внутренний монолог.

– Что почему? – удивился Пакен.

– Почему ты мне помогаешь?

Он пожал плечами и промолчал.

Надев тунику, ниспадавшую великолепными складками, обувшись в сандалии, обвязавшись расшитым поясом, я с признательной покорностью нацепил золотистые браслеты и колье из пестрых камней. Это облачение показалось мне слишком вызывающим: побрякушки сияли немыслимым блеском, туника со смелым вырезом обнажала мои бедра.

Но мое преображение восхитило Пакена. Он широко заулыбался.

– Неплохо, – промурлыкал он, покачивая головой, – тебя хочется раздеть.

Эти слова прозвучали как удар хлыстом. Мне снова сделалось не по себе, я оцепенел под его взглядом. Хватит с меня этих его интрижек, этого флирта с гнусным душком! Не позволю ему больше играть в эти игры. Я решил порвать с ним, поблагодарить за пирожки и заверить, что как-нибудь выкарабкаюсь сам.

– Послушай, Пакен, я…

Он прервал меня решительным жестом и встал.