– Мороз меня побери!
Он больше не сомневался. Это была Моэру. Чудом выжившая и оказавшаяся здесь, в Эйдо. Но как?
– Ронин!
На его руку легла широкая ладонь Оками. Он наклонился.
– Та женщина.
– Где?
– В розово-серебристом халате. Рядом с высоким мужчиной в синем…
– Это Никуму. А что…
– Я ее знаю, Оками.
– Знаете? Но это невоз…
Ронин исчез.
– Ронин, нет! Только не Никуму! Подождите!
В душную ночь Эйдо напоминал прозрачный самоцвет в тумане – город во мглистом свете фонарей, раскинувшийся в отдалении зыбким застывшим морем. А рядом – богато украшенные одежды. Воздух, насыщенный ароматом сжигаемого угля. Туда – к ней. Через лабиринт тел, мимо улыбающихся женщин с блестящими волосами и белыми лицами, сквозь смешавшиеся ароматы их духов, мимо мужчин с длинными косами и в халатах с широкими подкладными плечами, мимо служанок с крошечными лакированными подносами, на которых в строгом порядке расставлены чайнички с чаем и рисовым вином, тарелки с сырой рыбой и овощами, похожими на миниатюрные садики.
Низко, почти касаясь воды, взлетала белая цапля, волоча за собой длинные ноги.
– Моэру, – позвал он, подходя. – Моэру.
Сердце у него сжалось.
Птица неторопливо поднялась в туман над Эйдо. Она подняла к нему лицо, бледное и прекрасное. Глаза – цвета штормового моря. На мужчинах, в компании которых она сидела, были халаты с жесткими подкладными плечами: у двоих – темно-серые, с уже знакомым Ронину рисунком из синих колес, у третьего, которого Оками назвал Никуму, – темно-синий, с серыми колесами. Они все, как один, повернулись к нему.
Далеко-далеко в тумане белым пятном растворилась цапля.
Он смотрел на нее.
– Моэру.
Его мозг ждал ответа.
– Как вы…
Никуму поднялся. Он был высоким и крепким. На широком его лице выделялся тонкий, аскетичный нос. Его тонкие губы напряглись.
– Разве мы с вами знакомы?
В ее глазах цвета сумрачного моря – пустота: Все дальше и дальше, исчезая в тумане.
– Моэру?
– Вы что, не умеете себя вести?
– Я знаю эту женщину.
Ее бледное лицо по-прежнему обращено к нему, на губах – призрак улыбки. А какой еще призрак – быть может, он сам – уплыл в сине-зеленые глубины ее глаз?
– Совершенно очевидно, что она вас не знает, – заметил Никуму и обратился к ней: – Вам знаком этот человек, дорогая?
После недолгого колебания она отрицательно мотнула головой. Это было похоже на болезненную конвульсию, как будто кто-то дернул ее за ниточку.
– Вы, должно быть, ошиблись.
Резкий голос. Тон, означающий, что разговор окончен.
– Нет, я…
Ронин слегка наклонился к ней. Что-то неопределенное промелькнуло в ее взгляде, возможно, отражение какой-то внутренней борьбы.
Никуму сел, дернув щекой.
– Кеема, – тихо произнес он.
Один из мужчин в темно-сером поднялся и схватил Ронина за предплечье.
Ронин не отводил взгляда от глаз Моэру; в душе у него нарастало смятение.
Ничего.
– Оставьте нас, – «темно-серый» усилил нажим.
Совершенный овал ее лица.
Кеема изо всех сил сдавил руку Ронина.
Мерцание серебра вокруг ее тонкой белой шеи…
Темно-серый пихнул Ронина. Тот отступил на шаг и ударил левым локтем, одновременно перенеся упор на левую ногу. Теперь он ударил ребром правой ладони, прямой и жесткой, как доска. Треск сломанной кости. Рот, открытый в беззвучном крике. Тело, падающее спиной в реку.
Никуму поднялся. В его лице не было ни кровинки. Другой человек в темно-сером шагнул к Ронину.
А потом рядом с ними возник Оками. Он быстро заговорил, негромко и проникновенно. Он быстро увел Ронина. Мимо поворачивающихся к ним любопытных лиц, подальше от шума и суеты, навстречу вечернему туману.
– Вы с ума сошли?
– Я ее знаю.
– Что-то не верится.