Кирпич

Короче, ничего внятного я от него тогда не услышал, и мы расстались, так и не попрощавшись.

Сейчас я уже думаю, что Алтынбек был прав в одном. Я был плохим директором.

Во первых, я не знал правил игры. Во вторых, я вел себя нестандартно. То есть непонятно. Не носил никому конвертов, не дарил никому дорогих подарков, не угождал агашкам, не разливался сладким елеем на высоких приемах. Короче, по всем параметрам я был и остался человеком вне системы.

Не было во мне, да и не смог я со временем приобрести начальственный апломб. Вес. Степенность.

Не умею я жить за шлагбаумом и держать всех на расстоянии недоступной улыбки. Я так и не уразумел, что мироустройство по казахски не претерпело изменений со времен Абая. Система лишь модифицировалась и приобрела внешне благопристойный вид. Но она по-прежнему готова проглотить любого человека. Любое начинание. Любой незнакомый порыв.

Чужака эта система метит клеймом и тут же отторгает. Выталкивает. И это тот самый урок, который я вынес из своего злоключения.

Ну что ж. Все уже в прошлом. Пора, пожалуй, закругляться.

Конечно, история наших с Алтынбеком отношений не такая кровопролитная, к коим нас прикормили, и не такая душещипательная, к каким мы привыкли. Но уж, как говорится, чем богаты. Были в них и радостные моменты, были и смурные. Всякое было. Выдумывать мне незачем. Подробности я опускаю. Это уже совсем личные вещи. И без того я чересчур тут разоткровенничался. Не знаю стоило оно того или нет? Просто слишком много разных версий и домыслов я слышал на наш счет. Захотелось внести ясности.

И, как мне теперь думается, история эта в каком-то смысле послужила началом конца. Далее уже последовали события, за которыми следила вся страна. И люди знающие понимают, о чем я говорю. Но это уже было без меня, потому что с Алтынбеком мы уже не общались. Не могу сказать, что мы расстались с ним врагами или я остался на него в обиде. Нет. Просто мы разошлись, и каждый из нас пошел дальше своим путем.

И все же я ему благодарен. Потому что он был хорошим другом. И он умел дружить.

И когда он меня выдергивал из Штатов, у него не было плохих мыслей. Были только благие. Я в этом уверен. Просто жизнь еще раз доказала, что всякий, кто прикасается к власти, не всегда понимает, что дракон бессмертен даже тогда, когда он убит.

А когда убили самого Алтынбека…

Когда его застрелили какие то ублюдки, в затылок, там, на горе.

Я уж и не помню, кто мне сообщил об этом. Помню лишь сидели в какой-то кафешке. Пили кофе. О чем-то болтали. И тут кто-то сказал.

Не хватило воздуха, подался на улицу. Пошел в ближайший сквер. Сел прямо в снег. Перед глазами поплыли кадры кинохроники. Вот мы на военке, изучаем зенитную установку, вот мы за общагой гоняем в футбол, вот дурачимся на полянке боремся, вот Москва, улица Шверника, эмгэушная столовка, Салтанат, студенческая свадьба в грузинском ресторане, мои часики, недовольный официант, АлмаАта, журнал «Арай» на Фурманова, «Горизонт», редакторский кабинет, тяжеловесные люди, Заманбек, что-то решительно внушающий Алтынбеку, Белый дом на горке, звонок в Америку, Астана, гладкие рожи разных правил, непонятки, недомолвки, мутная история, последний разговор.

Не знаю, сколько я там просидел, на этом грязном снегу, отматывая пленку. Никаких мыслей в голове не было. Никаких чувств. Пустота.

Оглушило. И оборвалось внутри что-то. На полуслове. На полувздохе. Ведь мы так и не договорили. Не простили. И не простились. И какая теперь разница, кто из нас был тогда прав, а кто виноват? Ясно лишь одно: теперь мне с этим жить…

А потом столпотворение у Академии наук.

Я не смог подойти к телу. Просто не смог. И не потому, что на похоронах было много народу.

Я не стал толкаться и тихо ушел. И долго еще потом сидел в машине.

И у меня не было сил повернуть ключ в замке зажигания.

Вот так все это было.

А мазар родителям я все-таки построил. Ровно через год.

Не умею я жить за шлагбаумом и держать всех на расстоянии недоступной улыбки. Я так и не уразумел, что мироустройство по казахски не претерпело изменений со времен Абая. Система лишь модифицировалась и приобрела внешне благопристойный— вид. Но она по-прежнему готова проглотить любого человека.

Любое начинание. Любой незнакомый порыв.

Кирпич одиннадцатый

С собой по душам

«Откровенность вовсе не доверчивость, а только дурная привычка размышлять вслух».

Василий Ключевский.

Когда пишу, я как бы затеваю разговор с собой. Не в том смысле, что потихоньку схожу с ума. Просто так больше шансов обмануть собственную ложь. Она ведь присутствует в каждом из нас. В той или иной степени. А так… не станешь же врать самому себе. Глупо. Хотя многие умудряются прожить так всю свою жизнь.

«Ауруын жасырган оледi>, говорим мы. «Если замолчишь свою болезнь, помрешь». Примерно так.

Говорят: правильно поставленный вопрос это уже половина ответа.

Недавно я для себя понял. Все, о чем я думаю и о чем болею, сводится по существу к одному вопросу: что в нас не так? Затем следуют другие. Почему все так криво? Получится у нас или нет? Что такое вообще казахский образ жизни? Ну, Казахстанский, если хотите.

Разумные люди такие вопросы перед собой не ставят. Они благоразумно помалкивают. И правильно делают. Это мудрые умеют жить в мире с неразумными. У меня на это мозгов не хватает.

Ну и что делать? Как быть, когда тотальная ложь фактически стала образом жизни? Национальным брендом. Проявление свободы мысли и критической оценки ситуации воспринимается в штыки. И я понимаю, что с такими мыслями я всегда буду в меньшинстве. Но правда большинства меня не устраивает. И она, между прочим, никогда не была

Истиной. Бывают ситуации, когда «неверные» убеждения более искренни, чем «верные».

Может, Черчилль прояснит в чем-то ситуацию? Вот что он писал о России:

«Эти русские непредсказуемы. Они уморили своих крестьян голодом…

У них небольшая плотность населения, но и при этом они ухитрились загадить свою страну настолько, что теперь вынуждены покупать зерно.

В годы коллективизации от голода и лишений погибло свыше пяти миллионов казахов.

В 1956 году страна впервые сдала миллиард пудов зерна «в закрома Родины», а сейчас мы тот самый сырьевой придаток. Земля вокруг Семипалатинского полигона превращена в помойку, и до сих пор к нам возят на захоронение отработанный ядерный шлак.

Я думал, что умру от старости. Но когда Россия, кормившая ранее всю Европу хлебом, стала закупать зерно, я понял, что умру от смеха.

Сталин захватил огромную аграрную страну и превратил ее в сырьевой придаток и ядерную помойку. Через пару поколений они еще или уже деградируют и не смогут даже самостоятельно добывать полезные ископаемые. Народ будет вымирать, а диктаторы и их слуги будут жить, покупая у нас предметы роскоши и продавая соседним странам концессии.

Для русских лидеров это самый выгодный бизнес. Так что если мы сможем предотвратить их военную агрессию, то в интересах Великобритании да и прочих западноевропейских стран сохранять СССР как можно дольше: это выгодная сырьевая база и хороший рынок сбыта морально устаревшей продукции. Кроме того, за символическую плату в Россию можно будет сбывать ядерные отходы.

Достаточно остановить советскую экспансию, и они уничтожат себя сами, без каких бы то ни было активных действий с нашей стороны.»

Прошу прощения за столь длинную цитату, но у вас нет ощущения, что Черчилль писал про нас? В качестве иллюстрации достаточно вспомнить факты.

В годы коллективизации от голода и лишений погибло свыше пяти миллионов казахов. В 1956 году страна впервые сдала миллиард пудов зерна «в закрома Родины», а сейчас мы тот самый сырьевой придаток. Земля вокруг Семипалатинского полигона превращена в помойку, и до сих пор к нам возят на захоронение отработанный ядерный шлак. Что касается «морально устаревшей продукции», то мы сильно помогли Европе и Восточной Азии, которые не знали, куда девать свои изношенные автомобили, всю свою устаревшую технику, и успешно сбагрили нам. Весь этот технический мусор до сих пор находится у нас в эксплуатации. Мы давно превратились в мировой рынок сбыта с явным китайским креном. Из своего у нас только казы, карта и баурсаки.

Насчет того что «уничтожат себя сами», можно было бы, конечно, поспорить с сэром Черчиллем, но такого градуса озлобленности, как сейчас, такого отчаяния, пофигизма и неприязни ко всему происходящему в стране я раньше не наблюдал.

Между тем Черчилль писал обо всем этом не так давно. И вряд ли кто-то сможет обвинить его в глупости. Или в экстремизме. Британский премьер рассуждает весьма трезво, жестко, местами цинично. Но он политик. И он, как это ни обидно звучит, прав.

Да, жить в Казахстане стало лучше, но кому от этого стало легче?