Мелочи жизни

– Что – «что»? – передразнил беззлобно Муссоллини. – Не видишь, что ли?

– На собачью будку похоже.

– Сама ты, – скривился Муссолини, – будка. Это – улей, старая! Пчелиный дом.

Кудай сактасын! – удивилась Кульжамал – У пчел, что, бывают свои дома?

– А ты не знала? – язвил Муссолини. – Это дикие пчелы, как бродяги, живут где попало. А домашние живут у себя дома.

Кульжамал еще больше удивилась.

– А что, пчелы бывают домашние и дикие?

– Да ну тебя, – отмахнулся Муссолини и стал не спеша выкладывать из мешка содержимое.

– А это что? – присела к нему поближе на корточки Кульжамал.

Она никогда не видела столь диковинных вещей: железки какие-то причудливой формы, зажимы всякие, решетки…

– Это дымовушка, чтобы дым делать, – авторитетно принялся объяснять Муссолини. – А это – поилка. Их поить надо. Раз в день. А это -рамки сотовые. А это – маска.

И Муссолини надел на голову массивную штуковину, похожую на рыцарский шлем.

– Ма-а-а, – перепугалась Кульжамал. – Ты что – на войну собрался?

– Какая еще война? – хмыкнул Муссолини. – Так надо. Пчелы – это тебе не бараны. Тут – наука. Бизнес будем делать.

– Чего будем делать? – не поняла Кульжамал.

– Разбогатеем, говорю.

– А-а-а, ну хорошо, – прикусила губу Кульжамал и, вконец расстроенная, пошла в дом.

– Только это… – обернулась она на пороге, – ты этот свой пчелиный дом поставь куда-нибудь подальше. В огород.

– В огороде цветы не те, – ответил Муссолини. – Надо в саду установить. Там пыльца богаче.

– Какая еще пыльца? – не поняла снова Кульжамал.

– Ой, ладно, – махнул рукой Муссолини. – Ты иди лучше. Иди. Ставь свой самовар. Я щас…

Ивее.

С тех пор обычный поход в туалет стал серьезной проблемой для домашних.

Как назло, яро зацвела вишня. Буйный ее аромат сластил воздух. Чтобы пройти к сортиру, надо было непременно миновать эту злосчастную вишню.

Пчелы не пропускали. Они принимались свирепо гудеть и кружиться. Приходилось обходить дерево через соседский двор, всякий раз натягивая на себя извиняющуюся улыбку.

Соседи затевали спор: кто что ел в доме Муссолини и что пил. И в каком количестве. Обсуждали и строили предположения. Причем вслух и громко. И, надо полагать, с умыслом, чтобы эти беседы не оставались тайной только двух семей, а стали достоянием всей округи.

Хотя, по большому счету, в мерном течении поселковой жизни мало что изменилось. В ауле вообще не любят перемен. Вот клуб новый затеяли строить, а то старый совсем разваливается, – и так уже лет десять подряд. И асфальт пообещали в следующем году положить. Хотя его каждый год обещают положить.

А так – все по-прежнему. По старинке.

Лишь изредка небольшое оживление в аульное однообразие вносил Муссолини.

Время от времени можно было видеть, как он бегает по своему заросшему саду. В страшной маске и с дымовушкой в руках. За ним, как за подбитым мессером, тянулся неровный шлейф едкого дыма.

Мальчишки любили наблюдать. Смеялись. Ну чистое кино, ей-богу.

Обычно, растревожив пчел, Муссолини, стремительно маневрируя меж яблонь, с разгону прыгал в малинник. И там замирал. На какое-то мгновение устанавливалась тишина. Потом – короткий вскрик: «Оттвоймать!», и Муссолини, выпрыгнув из кустов, бежал в сторону загона. Там рядом был погреб. Он нырял туда и отсиживался. В прохладе.

К вечеру все садились пить чай за старенький дастархан.

Пили молча. В воздухе висело невидимое напряжение.

Кульжамал боялась смотреть на мужа. Муссолини всякий раз выглядел по-новому. То он походил на Мао Цзэдуна, то на Фантомаса, то на одного жизнерадостного певца, который утверждал, что олени лучше, чем вертолет. А однажды он стал похож на самого Муссолини…

– Матку надо поменять, – обронил он однажды, когда они с Кульжамал уже легли спать.

– А чем тебе эта не угодила?

Кульжамал тоже проштудировала внимательно справочник пчеловода и о некоторых моментах эксперимента с пчелиным прогрессом имела собственное мнение. Но самое главное, она хорошо знала, что матка стоит денег. А пенсия – через месяц. Да и надоело уже покупать всякую ерунду из-за этих бесполезных пчел.

– Надо, и все, – не стал разводить полемику Муссолини и отвернулся к стенке.

Кульжамал подождала чуток, собираясь с мыслями, и завела свое:

– Вот объясни мне, неразумной, разве может какая-то насекомая стоить целого барана?

– Она может стоить как лошадь, – пробухтел Муссолини, не оборачиваясь. – Если ценная.

– Это спекулянты придумали, – не унималась Кульжамал. – Они знают, что на свете живут разные дураки, вот и пользуются.

Муссолини помолчал. Потом выдвинул свой аргумент:

– Выходит, все те, кто делает мед и считает барыши, – дураки?

– Чего-то я не вижу никаких барышей, – усмехнулась Кульжамал. -Ходишь вон, детей пугаешь. Смотреть страшно. Как будто лошадь в лицо копытом ударила. Люди перестали узнавать.

– Это временные трудности, – ответил Муссолини. – У всех так поначалу. Надо перетерпеть.

Кульжамал хмыкнула снова:

– Ну терпи, терпи. А мне лично надоело.

– А что тебе надоело? Не ты же с ними возишься, – повернулся наконец Муссолини к жене. – Пчелы, они как люди. Им нужно привыкнуть к новому месту. Это ж русские пчелы. Я их у одного пасечника купил. Он из Брянска приехал.