Проблема Аладдина

Проблема Аладдина
Эрнст Юнгер

Эксклюзивная классика (АСТ)
Эрнста Юнгера всегда интересовали парадоксы материального существования и проблемы одиночества человека в индустриальном обществе. Эти темы нашли отражение в «Проблеме Аладдина» – аллегорическом, философско-поэтическом романе, относящемся к позднему периоду творчества автора.

В поисках лучшей жизни солдат из Восточной Германии Фридрих Баро дезертирует на запад и волей обстоятельств начинает заниматься похоронным бизнесом. Дела постепенно идут в гору, и Фридрих понимает, что стал частью большого коммерческого предприятия, которое унижает достоинство умершего и превращает его в элементарную единицу статистики.

Баро близок к безумию, деньги не приносят ему радости, неразрешимой для него становится, как он сам ее называет, «проблема Аладдина»: обладая огромной властью, Баро не может найти ей правильное применение…

Эрнст Юнгер

Проблема Аладдина

© Ernst J?nger, Aladins Problem. S?mtliche Werke (PB) vol. 22, Klett-Cotta, Stuttgart 2015

© Klett-Cotta – J.G. Cotta’sche Buchhandlung Nachfolger GmbH, Stuttgart, 1983

© Перевод. Е. Шукшина, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

* * *

Часть первая

1

Пора мне обратиться к моей проблеме. У кого нет проблем? У всякого есть, и не одна. У проблем своя очередность – главная выдвигается в центр бытия и оттесняет остальные. Она тенью неотступно преследует нас и омрачает разум. Даже если мы просыпаемся ночью, она и тут набрасывается на нас, как зверь.

У всех иногда болит голова; неприятно, но существуют лекарства. Дело принимает серьезный оборот, когда в один прекрасный день человек задается вопросом: а вдруг за этим что-то кроется? Может, небольшая опухоль? И мимолетная тревога становится постоянной, главной.

2

Однако и такая тревога буднична, что понимаешь, вспомнив статистику, ибо в то самое время, когда вы мрачно раздумываете о своей опухоли, та же тревога гнетет на планете тысячи и тысячи других. Значит, она у вас общая?

Разумеется, несмотря на это, проблема все равно остается очень личной, ее ни с кем не разделить. Речь идет о целом: за головной болью скрывается опухоль, но ведь за опухолью, может, что-то еще, к примеру карцинома.

Следует, однако, учитывать, что, возможно, ничего и нет, в основании проблемы – воображение. У страха тоже есть своя мода – сегодня она предпочитает атомную войну и карциному, иными словами, коллективную и личную гибель.

Раньше, когда свирепствовал паралич, особенно в верхних слоях общества, а там в свою очередь среди художников, многие воображали себе, что их одолевает этот недуг, и некоторые кончали с собой. Однако именно когда ничего нет, проблема становится еще ужаснее. Страх давит уже не какой-то своей разновидностью, а всей неделимой мощью.

3

Когда я за завтраком мешаю ложечкой в чашке и слежу за возникающими кругами, мне становится понятен закон, согласно которому движется Вселенная – в завихрениях спиральных галактик, в водовороте млечных путей.

Отсюда можно вывести метафизические, но и практические заключения. Зрелище напоминает мне ньютоново яблоко или вырывающийся из чайника пар, виденный Уаттом в детстве, задолго до того, как ему изобрести паровую машину. «Это наводит на размышления», – говорим мы. Очевидно, мышлению предшествует слияние с материей; за ним следует состояние, подобное сну, производящее, порождающее мысль.

Ну и что? Кружится Вселенная или распадается – проблема все равно остается.

4

Проблему ни с кем не разделить; человек один. В конце концов, на общество полагаться нельзя. Как правило, оно гадит, часто даже уничтожает, но может и помочь, правда, не больше, чем хороший врач – до неизбежного предела, за которым его искусство бессильно.

Прежде всего, никакой меланхолии. Отдельный человек может утешиться, уяснив свое положение. Раньше на это работали религии. Не случайна их тесная связь с искусством, ведь они наивысшее его изобретение.

Поскольку же боги нас оставили, мы принуждены обратиться к их источнику, искусству. Необходимо вытащить идею из того, что или кого мы изображаем. Где-то должна быть мастерская. Гончар создает вазы, чашки, обычную посуду. Его материал – глина; все возникает в круговороте приливов и отливов, затем распадается в пыль и снова становится для нас материалом.

Наше социальное положение или нравственная позиция не играют тут никакой роли. Можете быть князем или поденщиком, пастухом, проституткой или карманником, но, скорее всего, вы, как я, обычный человек.

У каждого есть должность, работа. Для чего мы созданы, к чему призваны – тот, кто даст нам хоть какое-то об этом представление, нас возвысит.

5

Я, признаться, не поэт, хотя могу выразить «свои переживания», правда, только в разговоре с самим собой. «Выразить» – вот и найдено слово, неважно, удалось «выражение» или нет. Стало быть, все сводится к освобождению, к своего рода исповеди в надежде на самоотпущение грехов. Нету надо мной другого судии, другого священника.

Время мое ограничено, однако ж всякому позволено на месяц удалиться в лес или пустыню. Там можно описать или, точнее, переписать свою проблему – тогда она будет сформулирована, хотя и не решена. Может, человек споет о ней или найдет пещеру и изобразит ее на стенах черно-красно-золотыми земляными красками. И она будет таиться в пещере, пока археолог не обнаружит ее и не начнет над ней раздумывать; но лучше пусть останется скрытой навеки.

6

Однако к делу, сначала о личности. Я смотрю в зеркало или в свое лигницкое досье: пол мужской, возраст тридцать семь лет, рост средний, глаза карие, волосы темные, поседевшие на висках. Особые приметы: правая нога в результате несчастного случая чуть короче левой. Не судим. Тот факт, что я, нарушив субординацию, несколько недель провел под арестом, не отмечен.

Конфессия протестантская, хотя после конфирмации я хожу в церковь только по особым случаям. И все же в глубине души я ее чту, ну как произведения искусства.

По временам меня подмывало выйти из церкви, но решение так и не созрело. Беспокоила не столько мысль о том, что предки перевернутся в гробу, сколько привязанность к традиции – я консервативен по рождению и склонности, однако преобладали соображения удобства. Кроме того, это повредило бы работе. Не могу я избавиться и от своих манер, хотя дозирую их в зависимости от окружения и обстоятельств.

Что до одежды и поведения, держусь я неприметно, ношу серые костюмы хорошей ткани. Толчея любого рода мне отвратительна; в театре предпочитаю средние ряды партера и место с краю, откуда можно быстро, не привлекая внимания, уйти. К окошкам в учреждениях и садясь в самолет, встаю к концу очереди. В фехтовании скорее уклоняюсь, чем отступаю.

Ссор и споров избегаю, хотя в беседе с другом или подругой неутомим, даже если они не разделяют мою точку зрения, которую в обществе я не высказываю. При этом умею слушать.

7

Уже несколько недель по утрам у меня слегка дергается лицо; немного опустилось левое веко. Прежде чем произнести трудные слова, например, «феноменология», я должен чуть подумать и сосредоточиться, как бегун перед стартом. Тогда они выходят даже лучше обычного.

Это все мелочи; полагаю, они заметны только мне, но за собеседниками я наблюдаю со вниманием, прежде мне чуждым. Обнаружив изъян, мы только о нем и говорим. Он мешает подобно пятну на костюме, растущему, чем больше его трешь.

Сплю я беспокойно; сны становятся явственнее. Встав, я рассматриваю себя в зеркале, дабы установить идентичность и увериться, что это еще я. Где же я был? Может статься, в один прекрасный день я и не вернусь. Эмигрирую из тела и поселяюсь на новой родине. Тогда началось бы приключение, которое наполовину пугает, а наполовину влечет.

Старое платье сношено; надо бы его заменить, я скверно себя в нем чувствую. Состояние змеи, прежде чем ей сбросить кожу – дневной свет ее утомляет; она возвращается в свою нору.

8

Семья моя имела земли в Силезии, в независимом Лигницком княжестве. Владения были немалыми, она пользовалась известностью. Открывая старую энциклопедию, я нахожу ряд носителей моего имени, отличившихся на войне и в мирной жизни, в армии, администрации, при дворе и даже в науках. Еще чаще оно встречается в Готском альманахе

и списках армейского командного состава. Пять раз отмечено орденом Pour le Mеrite

, три раза – Черным Орлом

. Как и везде, попадались неудачники, уехавшие в Америку, составившие себе репутацию чудаков или покончившие жизнь самоубийством. Кто-то даже обессмертил свое имя в Питавале