Когда умру, я стану снегом

21

По ухабистой дороге укачало. Как задремала, не поняла сама. Лишь изредка чувствовала, как на ней заботливо поправляют покрывало. Путь занял чуть больше времени, но что-то подсказывало, что это просто водитель не слишком торопился. Как он догадался о том, что она проснулась, не понятно. Разве что к дыханию прислушивался?

– Чаю будете? Еще бутерброды горячие есть. У меня термобокс хороший, тепло держит.

Голос какой. Глубокий, с хрипотцой, заботливые нотки пробирают до самого сердца. Ей бы влюбиться лет эдак тридцать назад, до одури, по-настоящему, чтобы не тянулся за ней всю жизнь шлейф одичалой беглянки, несчастной бабенки, на которую без слез не взглянешь. Вот тогда бы, да… Отдалась бы всей душой, без остатка. Не сейчас. Теперь уже ни к чему. Так только, тешиться украдкой, наслаждаться его тайной симпатией. Да и что уж говорить, ласковое слово и кошке приятно.

– Буду. А вы что же…

– И я с вами, за компанию. Можно?

Остановился, но мотор не заглушил. Достал рюкзачок, из него – контейнер с бутербродами. С расплавленным сыром, домашним копченым мясом, хрустящим домашним хлебом. Вкусно-то как. Сто лет такой еды не ела. Хорошая хозяйка у Рыжего. Подумала и тут же поперхнулась. Вот и правда, старая дура. Ну не сам же он все это готовил…

Чаю протянул. В чистой белой пластиковой кружке. Вот и еще одно подтверждение – разве у мужчины может быть такая белоснежная посуда?

Ком в горле стоял и не помог даже сладкий чай. Еще чуть-чуть и начнут стучать проклятые молоточки в висках. Так всегда, от волнения.

– Это кабан копченый. По осени охотился. А сыр сестра делает вкусный. Я так не умею. Хлеб вот пеку, научился за столько лет. А сыр – нет. Да и корову я думаю продать. Через месяц отелится, теленка оставлю, а Марту продам. Не съедаю я один столько молока, а сбывать молочное тут особо не кому. Лучше вот у вас покупать буду. Продадите ведь?

– Продам.

Сейчас кажется, что сама себя удивила. Своей дурацкой радостной улыбкой. Краем глаза ухватила ответную, на лице Петра. Господи, стыд-то какой.

22

Учиться в педагогическом было не в пример тяжелее, да и занятия шли практически до самого вечера. Кроме основной программы ей приходилось наверстывать упущенное по тем предметам, что она не изучала. О подработке в столовой не могло быть и речи. Игорь устроился в хорошую организацию по распределению. Работать приходилось по вахтам, но зато ездить недалеко. Платили немного, жить было туго.

Люда научилась предохраняться. Теперь ошибок быть не могло. С ребенком им не выжить.

Училась. Все время грызла гранит науки, не жалея себя. Понимала, что это единственный шанс выбиться в люди, работать на хорошей должности.

Известия о матери пришли в зимние каникулы. Сгорела в квартире. Пьяная, якобы уснула с сигаретой. Девчонок успели вынести, откачать. Ее – нет.

На похороны Люда, конечно, опоздала. Малышек забрали в детдом. Квартиру, выданную по найму от железной дороги, забрали. Прав на нее Люда никаких не имела. Порвалась последняя ниточка, связывающая с прошлым.

Уже весной съездила на Родительское на кладбище. Постояла над куцей могилой с окрашенным в синий цвет деревянным крестом.

Поплакала. Отрубила…

Девчонок было жаль. Но ведь главное, сестры живы. А там, возможно, дальнейшая судьба будет к ним милостива. Она будет молиться за них. Крепко, со всей душой, как и за своего малыша…

***

Запах больницы, насквозь пропитавший стены. Внимательные взгляды. Приветливые улыбки, спрятанные под белоснежными масками. Очереди, от которых в больших городах уже не осталось и помина. Но не здесь, не в глубинке. Тут все, как и прежде. «Кто последний?»

Снова молоденький врач. Долго изучает медицинскую книжку. Роется в справочниках. Задает вопросы в поисковой строке всемирной сети.

Время идет. Тикает. Вбивается каждым ударом в виски. Нервничает народ за дверью. Вердикт:

– Комиссию заново надо проходить. Так не имею права такие препараты выписать. Но аналоги, заменяющие, могу. Они и дешевле. Но и помогают хуже. Хотя вам же только главное – обезболить… Рецепты выпишу, с учетом курса лечения – до марта. Потом, если нужно будет, приедете еще раз. Тогда, возможно, решим вопрос о комиссии. Анализы вот сдайте. На ЭКГ направление. Ко мне завтра можете не приходить. Рецепт я уже сейчас дам. А, если вдруг станет хуже, и сами не сможете обойтись без нужных лекарств, вызывайте скорую.

Да, вызовет. В тайгу. Идти бы ему к черту с анализами. Нужна только эта дурацкая бумажка с печатью. И аптека. А остальное уже, действительно, не важно.

Городок маленький, три шага вправо, два влево. Вокзал здесь явно большая достопримечательность, чем Ленин на площади возле пошарпанной администрации. Тошнит от всего этого убожества. От людей, тащащих с магазинов огромные, набитые сумки с логотипами "М". От безликих домов. От дизельных выхлопов озябших машин…

В аптеку. А потом на привокзальную площадь, которая рядом с уличным рынком. Там Рыжий ждет в своем грузовике. Домой хочется. Домой.

23

Дни, как воробьи, порхали на отрывных календарях. За ними – месяцы. Чуть тише – годы. Быт теперь приобрел новые краски. Когда понимаешь, что комната в восемнадцать метров – навсегда твоя единственная пристань, хочется делать в ней все. Печь пироги, создавать уют, выращивать на солнечном окне фиалки и декабристы. За училищем – институт. У Игоря – заочка и повышение квалификации. Умирает свекр, и муж теперь чаще уходит погостить к матери, а иногда и вовсе остается там с ночевкой. Говорит, что старуха мучается давлением. Но лечить толку нет, это возраст.

У Люды появляются подруги, которые помогают справляться с бесконечным одиночеством. Выводят ее в парк на прогулки, тащат на лыжную базу на кроссы. Где-то достают контрамарки на местные концерты. С двумя, самыми близкими, по распределению после института они попадают работать в одну и ту же школу.

Недавно отстроенное здание находится на отшибе города. Пахнет свежей краской, штукатуркой и древесным спиртом от деревянных отполированных перил. Волнительно. Нравится.

Мел выпадает из дрожащих рук. Куда-то все время сползает на бок юбка, и пятиклашки, не меньше напуганные, чем молодая учительница, пытаются понять, отчего её и без того тихий голос так часто срывается на шепот.