Исторический орнамент

Все зашумели, посмотрели на Хлою, бледную и молчаливую, но глаза её говорили сами за себя.

– Я согласна, – тихо сказала она.

Начались поздравления и обсуждения будущей жизни.

– Я – сказал Леонидис, – должен поговорить с родителями. Уверен, они возражать не будут. Но они возлагают на меня большие надежды. Я многим им обязан. Я хотел бы летом забрать Хлою в Афины, познакомить ее с родителями, объявить о нашей помолвке и, – он хитро взглянул на Хлою, – устроить выставку работ Хлои. Но в следующем году у меня диплом. От того, насколько удачной будет моя картина, зависит и работа, и наше с Хлоей будущее. Мне хотелось бы сыграть свадьбу после защиты диплома.

Родные Хлои одобрили этот план, посчитав его благоразумным.

Радостный и окрыленный Леонидис вернулся в Афины.

Как он и предполагал, родители были тактичны, и сказали, что согласятся или нет с его выбором, когда познакомятся с Хлоей. (О! Он не сомневался в их согласии!). Ему казалось, что не любить Хлою просто невозможно. Теперь Леонидис работал по 10—12 часов, стараясь как бы спрессовать время, приблизить летние каникулы, когда Хлоя приедет к нему. Он снял большую студию, где рассчитывал устроить выставку работ Хлои. И действительно, к ее приезду студия была отремонтирована и готова к показу картин. Леонидис чувствовал, что среди огромных окон, из которых видно море и Акрополь, на фоне белых стен работы Хлои будут смотреться особенно хорошо. Ее пейзажи были воплощением мечты, ожившим представлением о мечте. Живые деревья на картинах Хлои, летящее и сверкающее море, бездонное в своей глубине небо – это та Эллада, которая живет в душе каждого грека, и о которой он мечтает, как о стране обетованной.

Встретив Хлою в аэропорту, Леонидис сразу повез ее домой, чтобы познакомить с родителями.

– Вот увидишь, они тебе понравятся. Они добрые, умные, творческие люди. Отца зовут Костос. Он архитектор. Старается примирить современную архитектуру и традиции Эллады. Моя мать – армянка, Корина. Но ее семья уже два века обитает в Афинах. Она дизайнер одежды. Они в меру религиозны. Оба православные. Я показывал им снимки твоих работ, и, насколько снимок может передать живопись, им понравилось.

Хлоя слушала его и улыбалась. Ей было хорошо. Афины, Леонидис… Но встречи с его родителями она все же побаивалась. Конечно, на чувства Леонидиса ничто не повлияет, однако хотелось бы, чтобы все прошло благополучно.

Просторная, но довольно большая квартира, светлая и хорошо обставленная, очень понравилась Хлое, а ее комната, уютная, с примыкающей ванной и отдельным входом, просто покорила.

Приняв ванну и отдохнув, Хлоя вошла в гостиную, где уже собралась вся семья.

Леонидис вновь восхитился, увидев девушку в розовом платье из легкого шелка, струящегося вдоль ее стройного тела и в простых, но изысканных туфлях. По тому, как заулыбалась его мать, Леонидис понял, что она оценила благородство и вкус Хлои.

Очень церемонно – он явно волновался – Леонидис, взяв Хлою за руку, подвел к своим родителям, сидевшим на диване в дальнем углу комнаты.

– Позвольте мне представить, – мама, отец, – Хлою, девушку, которую я считаю своей невестой, и которую мечтаю назвать женой.

Костос, высокий седовласый красавец, церемонно поцеловав руку Хлои, сказал, что очень рад такому выбору сына, и тут же стал шутливо ухаживать за девушкой, мать Леонидиса, хрупкая обаятельная женщина, непринужденно болтала с ней о моде, по тому, как мать обсуждала с Хлоей конструкции новой коллекции, Леонидис понял, что его невеста понравилась.

Два месяца Хлоя могла оставаться в Афинах, а потом Леонидис отвезет ее к родителям. Решили, что в этом году он защитит диплом, – возможно участие в числе дебютантов на Венецианском фестивале, – а Хлоя поступит в Академию живописи следующим летом. Весной же, когда выпускная работа будет готова, они сыграют свадьбу.

Хотя это и отодвигало их совместную жизнь на целый год, но, подумав, молодые посчитали, что так будет лучше. Пока же Леонидис готовил выставку работ Хлои, а она без устали ходила по многочисленным музеям Афин и рисовала, рисовала…

В начале августа в студии, арендованной Леонидисом, выставка открылась. Леонидис, в силу своего положения в обществе, имел связи со всем художественным и кинематографическим миром Греции. Он пригласил на вернисаж известных критиков, художников, репортеров. По почтительному молчанию и внимательным взглядам, по тому, как долго задерживались критики у каждой картины, у каждого рисунка, он понял, что работы Хлои произвели впечатление, что она, несомненно, стала открытием, – его открытием, – может быть, лучшим греческим художником последних лет. В душе он очень гордился Хлоей.

Один из самых известных и влиятельных обозревателей художественной жизни Афин подошел к нему со словами:

– Поздравляю. Давно не видел я работ столь значительного художника, такой твердой руки, таких одухотворенных пейзажей. К тому же, – он лукаво улыбнулся, глядя на Хлою, – она прелестна.

Леонидис чувствовал себя самым счастливым человеком. Он видел восхищенные взоры мужчин и завистливые взгляды женщин. Хлоя выделялась естественной природной красотой. «Боттичеллиевской», как думал он про себя. Одета она была в простой белый, на древнегреческий манер перехваченный на плечах, хитон и стилизованную под старинные сандалии обувь. Длинные золотистые волосы обвивала во всю длину, до пояса, легкая лента. Единственным украшением стали старинные золотые серьги, спускавшиеся до самых плеч. Это была семейная реликвия Корины, хранившаяся в их семье 200 лет. Если мать решила подарить их Хлое, это значило, что она не просто одобряла выбор сына, а считала его наиболее удачным. Он видел, что отец и мать, стоя в отдалении, и беседуя то с одним, то с другим знакомым, счастливы, не меньше, чем он. Леонидис был им благодарен.

Самой спокойной, не понимавшей, что происходит, была Хлоя. Она, действительно, мало заботилась успехом или неуспехом. Творчество – это ее жизнь. Картины и любовь Леонидиса – вот что волновало ее.

На следующий день почти во всех Афинских газетах, в колонке «культура» писали о выставке Хлои и ее необычном даре. Народ потянулся в студию. Леонидис проводил там все дни. Хлоя же не хотела терять ни минуты своего пребывания в Афинах. Она каждый день ходила в музеи, Акрополь, Парфенон и по-прежнему бесконечно делала наброски и рисовала.

Через две недели Леонидис и Хлоя отправились на остров. Оставшиеся до занятий дни Леонидис хотел провести с любимой, а поскольку она не могла не рисовать, постоянно бывал с ней на этюдах, наблюдая, как она пишет.

Манера ее письма резко изменилась. Тона стали более мягкими, пастельными, и почти в каждом пейзаже появились фигуры греческих богов. То дриады водили хоровод среди деревьев, то нимфы неслись по волнам, то охотница Артемида со своей свитой останавливалась отдохнуть где-нибудь в роще, а иногда среди облаков появлялась вдруг голова Зевса-Громовержца.

Такой новый подход даже пугал Леонидиса. Уж очень натурально все выглядело на картинах Хлои. Здесь не было стилизации, но был простор и свобода воображения. Леонидис старался все заснять на пленку. Он решил представить в Венеции фильм о молодой художнице, которая в своем творчестве воскресила Древнюю Элладу.

Молодые люди жили вместе в доме Леонидиса, но все вечера проводили у родителей Хлои, беседуя и веселясь. Они предавались и труду, и отдыху, и любви, и были счастливы.

В начале сентября Леонидис вернулся в Афины, а Хлоя в дом родителей. Каждый день они связывались по Интернету и, глядя в камеру, рассказывали друг другу очень подробно о том, как прошел день. Им хотелось создать иллюзию нерасставания. Но у Хлои появилась тайна, которой она не могла поделиться ни с кем. Леонидис почувствовал, что что-то произошло, а Хлоя не хочет его волновать. Он беспокоился и надеялся как можно скорее увидеть Хлою. Он уже сожалел, что решился оставить ее.

У Хлои действительно появились проблемы. Дело в том, что изображения богов на ее рисунках и картинах не были плодом воображения. Она видела их, говорила с ними. Они пришли к той, которая, как древние греки когда-то, могла разговаривать с богами. Девушка понимала, что рассказывать об этом в современном мире невозможно. Её сочтут сумасшедшей. Но счастье, которое она получала, общаясь с теми, кто одухотворял прекрасную природу Греции, переполняло её. Артемида, например, попросила нарисовать любимую собаку. Получив рисунок гончей, прыгнувшей за добычей, как бы летящей по воздуху, была обрадована, и, умчавшись вдаль вместе со своей охотой, в знак благодарности долго еще парила в небе, давая возможность запечатлеть себя. Прекрасная Афродита постоянно хвасталась красотой. Видимо ей надоело молчание, и теперь она часами могла говорить о себе, распускать волосы и придумывать всяческие невероятные истории.

Но больше всего Хлоя любила сидеть у Прохладного Грота. В том месте среди прибрежных скал, где местная речушка впадала в море, образовался много тысяч лет назад огромный грот. Он издавна почитался пастухами как обиталище нимф. Сюда уже три тысячи лет назад приносили дары: флейты, ленты, светильники, обувь и многое другое. До сих пор жители острова, забредая в грот, находят там старинные предметы. На стенах грота, если осветить его поярче, можно увидеть изображение танцующих или летящих по волнам нимф и морских богов. Поговаривали, что одна нимфа живет там до сих пор. Её так и прозвали – Нимфа Прохладного Грота. Хлое так нравилось сидеть здесь и делать зарисовки, не только потому, что вечно изменчивое море всегда было ей интересно, но и потому, что Нимфа Прохладного Грота приходила к ней и была с ней нежна. Она обычно садилась за спиной Хлои, смотрела на ее работу, расчесывала ее волосы, ласково гладила их. Однажды Хлоя услышала тихий плач Нимфы, она не выдержала и спросила:

– Почему ты плачешь?

– Я тебя очень люблю?

– Любовь заставляет тебя плакать? Ведь я часто прихожу к тебе в гости, что же печалит тебя?

– То, что я не могу быть рядом с тобой. Это опасно.

– Почему?

– Потому, – печальным шепотом сказала Нимфа, – что я твоя мать, а Зевс твой отец.

Она старалась говорить как можно тише, чтобы не услышала мстительная Гера. Но лучше бы она этого не говорила, Гера все равно услышала!

Потрясенная тем, что обрушилось на нее, Хлоя посмотрела в глаза Нимфы, и встретила взгляд таких же, как и ее, пронзительно-синих глаз.

Нимфа с плачем убежала. А Хлоя медленно побрела домой, задумчиво глядя перед собой. Вечером, дождавшись, когда мальчики пошли спать, а родители сели с книгами в кресло, Хлоя спросила:

– Папа, мама! Я не ваша дочь?

Родители переглянулись.

– Откуда ты знаешь? – осторожно спросил отец.

– Мы ни одной живой душе не рассказывали эту историю, – добавила мать.

– Вы нашли меня в Прохладном Гроте? – спросила Хлоя.

– Я не пойму, как ты узнала, – вздохнул Дриас, – но придется тебе все рассказать.

Двадцать лет назад, когда мы с твоей матерью поженились, я был беден, и сам пас свое небольшое стадо овец. Однажды одна овца, у которой только что появился ягненок, исчезла часа на два. Я сильно разозлился и пошел ее искать. Нашел я ее в Прохладном Гроте. Она лежала возле прелестной новорожденной девочки и поила ее своим молоком. Эта девочка была ты. С тобой ничего не было, никаких знаков, никаких крестиков или амулетов, только лежала ты на белой ткани необыкновенной красоты. Она до сих пор хранится у нас в сундуках. Мы подождали неделю, но никто не заявлял о пропаже ребенка. К тому времени мы были женаты почти два года, но детей у нас еще не было. Вот мы и решили, что какая-то богатая туристка, наверное, американка, приехала сюда, чтобы тайно родить и оставить ребенка. Поэтому мы не стали заявлять в полицию, а объявили, что у нас неделю назад родилась дочка. Поскольку мы нашли тебя как в старинном романе, в пещере, то и назвали тебя – Хлоя. Но откуда ты узнала об этом? Ведь мы никому не говорили, а тебя любим, как родную дочь, даже больше.

– Просто, – тихо сказала Хлоя, – я вспомнила Прохладный Грот.

Родители не стали больше ни о чем спрашивать девушку. Они знали ее необыкновенные способности.

Но могучая богиня, великая Гера не могла забыть того, что услышала.