Пропавшие в Эдеме

– Мы долго колебались: то ли поехать в Австралию, то ли на Восток, и в конце концов выбрали Восток – денег было маловато. И вот как-то утром я просыпаюсь в гестхаусе в Дхарамсале[7 - Столица штата Химачал-Прадеш на севере Индии.], вижу, что ее в кровати уже нет, иду на завтрак и обнаруживаю ее там: сидит в одиночестве, со скорбным лицом. И не успеваю я заказать у стойки кофе – она выпаливает: надо было поехать в Австралию. Почему? Выясняется, что за завтраком она сидела с каким-то Крокодилом Данди[8 - Герой фильма П. Файмана «Крокодил Данди», австралийский охотник, который покоряет сердце нью-йоркской журналистки, приехавшей написать о нем репортаж.], который заливался соловьем про австралийские пустыни, и теперь она не может отойти от впечатления. Но, любимая, говорю я ей, над тобой Гималаи, у твоих ног – самая красивая в мире долина…

– Там правда красиво. Я видела фотографии.

– Вот именно! Так я сказал ей: ну сейчас-то уже какая Австралия? А она уперлась: надо было поехать в Австралию, Омри.

– И это был тревожный звоночек?

– Тогда я этого не понял. Но постфактум… Она всегда была недовольна. Работой – неважно, что это была за работа. Домом, в котором мы жили, – неважно, какой это был дом. Воспитательницей Лиори. Учительницей. Ей всегда казалось, что лучше там, где нас нет. У нас была дежурная шутка, что я – единственное, что она не меняет.

– А в конце случилось именно это.

– Не совсем.

В этот момент, насколько я помню, Мор уже лежала поперек моей двуспальной кровати. Ее поза выигрышно подчеркивала красоту фигуры, но казалось, что она этого не осознает. Что она не нарочно.

– В каком смысле «не совсем»? – спросила она. И оперлась подбородком на согнутую ладонь. Посмотрела на меня так, как будто каждое слово, которое я сейчас произнесу, будет наделено для нее невероятно важным смыслом.

– Отношения – это вроде как… джунгли, – ответил я. – Все переплетается, и трудно понять, где причина, а где следствие. Проще всего обвинить другого. Но это вранье. Я виноват… я был виноват в этом не меньше. Нужно научиться жить вместе с человеком, который почти все время недоволен. И я отдалился от нее, как будто недовольство заразно. Было и другое, о чем нельзя было знать заранее. Наша дочь… ну, скажем так, она… очень чувствительна. Входит в один процент самых чувствительных. И… мы оба менялись, каждый шел в свою сторону, и… не знаю, может быть, прожить пятнадцать лет вместе и не убить друг друга – это уже достижение, а не провал? Сорри, ты наверняка ищешь четких ответов… а их у меня пока нет.

– Ничего страшного, ты мне очень помог, – сказала она и посмотрела мне прямо в глаза.

– Правда?

Я немного распрямил ноги, и теперь мои шерстяные носки едва не касались ее тонкой талии.

– Правда-правда.

Мы помолчали, глядя каждый на свою точку на стене. И я подумал: как странно и красиво, что мы едва знакомы – а у нашего разговора уже есть свой ритм. В том числе и у этого молчания. Оно наступило как раз вовремя.

И еще я подумал, что после развода встречался с таким большим количеством людей – учеников, друзей, коллег, два раза даже ходил к психологу – и ни с кем из них не испытывал этого редкого чувства: сейчас на свете есть только я и этот человек.

И я подумал, что у Мор пухлые щеки и что, может быть, я единственный мужчина на свете, кому такие щеки кажутся сексуальными.

– Не знаю, что еще тебе сказать, – произнес я спустя четыре такта. – На самом деле мне еще почти ни с кем не приходилось обсуждать развод. Так – точно нет.

Мор снова подняла на меня глаза. Ее взгляд был теплым, но не до конца понятным. Она не придвинулась ко мне ни на миллиметр и продолжала почесывать ногтями свои лосины – такое впечатление, что скорее это был тик, а не настоящий зуд. Да, и еще: хотя она и лежала поперек кровати, но так и не сняла обувь. Она болтала ногами, свесив их с кровати сантиметров на двадцать.

Я подумал, что, если она разуется, это будет знак. Но я не был уверен, что хочу, чтобы она разулась. Существуют фантомные боли – их чувствуют солдаты там, где у них ампутировали часть тела, – так вот, мне казалось, что после развода у меня фантомная моногамия: я знал, что должен наслаждаться своей новообретенной свободой, но ни разу еще этой свободой не воспользовался. Проведя пятнадцать лет с одной женщиной, я не мог даже вообразить себя в интимных отношениях с другой. Это меня даже напрягало. Я не был уверен, что физиологически у меня все получится.

Наконец – весь ее визит продлился не более часа – Мор встала с кровати и сказала:

– Мне пора возвращаться, Ронен может случайно проснуться.

– Погоди-ка. – Я вскочил за ней. – Ты не расскажешь мне, откуда вдруг взялись все эти вопросы?

– Не могу, – сказала она.

– Так нечестно.

Я надул губы, как обиженный ребенок, а она сказала:

– Сорри, – и улыбнулась, но тон ее был серьезным. – Это для меня равносильно измене.

– О’кей. – Я сложил перед собой руки и поклонился по-японски. – Тогда… был рад тебе помочь. – А когда ее рука коснулась ручки двери, я все же осмелился: – Можно сказать тебе еще кое-что?

– Да, – ответила она.

– Пальцем в небо – ну, если что, ты просто подумаешь, что я говорю глупости, но путешествие – это… исключительное обстоятельство. Некоторые люди раскрываются с хорошей стороны, а некоторые…

– Я знаю, – сказала она. И ее глаза увлажнились. В мгновение ока. Обычно глаза наполняются слезами постепенно, но у нее это произошло очень быстро. Она отвернулась к двери, чтобы скрыть от меня слезы, а потом вдруг развернулась, сделала два быстрых шага по направлению ко мне, встала на цыпочки и поцеловала меня.

* * *

На шиве я не сразу ее увидел.

Дом был полон желающих утешить, которые скучковались в две группы: одна собралась в гостиной – шесть-семь седовласых гостей вокруг стоявшей женщины, очевидно мамы Ронена, а вторая – около кухни: четверо-пятеро молодых людей, один из них поддерживал девушку с прямыми волосами, которая выглядела так, будто вот-вот заплачет.

Между гостиной и кухней стоял рояль, крыло его было поднято, как будто кто-нибудь прямо сейчас сядет за него и сыграет или играл на нем раньше, до моего прихода, а рядом с роялем – камин, в котором потрескивал огонь. И все пространство было наполнено таким гулом, какой бывает только на траурных церемониях. Грустные приглушенные голоса, среди которых то и дело прорывался голос погромче, как будто один скрипач начинал играть соло.

Мне подумалось, что гостям надо было раздать такие записки, как на свадьбах, чтобы ты мог найти дорогу к столу, где сидят твои близкие, а если ты ни с кем не знаком, то к столу для одиночек…

И тут навстречу мне вышел Ронен Амиров.

Точнее, молодой человек, который вышел мне навстречу, был так похож на Ронена Амирова – рост, небольшая сутулость, даже монашеская бородка, – что мое сердце на два такта перестало биться.

Он протянул мне руку:

– Галь, брат Ронена. Мы очень похожи, я знаю. Нам об этом все время говорят… говорили.

– Соболезную, – ответил я.

– Мы до сих пор не можем поверить, – сказал Галь. – Все в шоке. Откуда… вы знаете моего брата?

– Из Боливии. Я там познакомился с ним и с Мор.

– В Ла-Пасе?

– Если честно, да.

– Вау, – сказал он. Я заметил, что его голос стал вдруг ниже на пол-октавы. – Спасибо, что приехали.

Я кивнул.

Он открыл рот – видимо, хотел спросить что-то еще, но потом передумал и процедил: «Мор там», – как будто в этом было что-то предосудительное, и мотнул головой в сторону угловой комнаты.

* * *

Это был вытянутый узкий кабинет, явно принадлежавший пожилому человеку. Письменный стол. Большая лампа. Вокруг – полки с книгами. Поверх стоявших книг лежали стопки других. Вплотную к полкам было приставлено несколько черных пластиковых стульев, а под окном, в дальнем углу комнаты, стояло офисное кресло: на нем сидела Мор.