Измена. Осколки моей души

– Еля, ты чего бледная такая? Опять поплохело? Ты случаем не нагуляла себе проблем-то? – раздался голос кухарки над ухом, от чего я вздрогнула.

– Что? – растерянно посмотрела на женщину.

– Да когда ж ей гулялять-то? Из кухни почти не выходит. – вступилась за мою честь Маришка. – Может с животом плохо? Оно всяко бывает. Помню, я с братом слив зеленых наелась, да так потом мучалась, как есть, думала, помру!

– Так у нас тут и слив зеленых взяться неоткуда!

– Ну это я для примеру. Еля-то может, чем другим потравилась.

– Ох, ну и глупые вы у меня девки! Иди уж, приляг, до ужина время есть.

– Я лучше выйду, подышу.

– Ну иди-иди. Только долго не загуливай.

Я быстро преодолела уже знакомый коридор и оказалась на хозяйственном дворе. Светившее солнце казалось мне насмешкой, а летающие высоко в небе ласточки вызывали раздражение. Почему я не вижу сон про Дюймовочку? Почему эти ласточки летают там в вышине, занимаясь своими делами вместо того, чтобы отвезти меня в далекую южную страну к прекрасному принцу, который никогда меня не придаст и не причинит боли? Чувство несправедливости и обиды сдавливало грудь. Я быстро миновала двор, почти пробежала мимо скотного двора, располагавшегося подальше от имения, что бы шум и запахи не мешали хозяевам, и оказалась в бескрайнем поле, где колосилась еще зеленая тяжелая рож, а между колосьев росли васильки и ромашки. Отчего все вокруг, словно издевалось надо мной своей красотою? Я устало опустилась на колени и заплакала, мне было горько от того, что мир так красив, а человеческая душа столь уродлива и лжива. Мне, вдруг, стало жаль и этот василек, и ромашку, которых никто не оценит, не поймет их простой и искренней красоты, их воли к жизни и любви к солнцу. Я чувствовала себя таким же луговым цветком, который любил и доверял своему солнцу, но однажды его просто скосили, не за что, бросили как ненужный сорняк, растоптав нежные лепестки. Почему? За что? Что я сделала тебе, Дарен?

Я горевала, глотая горькие слезы, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкая свою боль, застрявшую занозой глубоко в сердце. Когда приступ жалости к себе немного прошел, я легла, прижав колени к груди, наблюдая, как муравей ползет по стебельку, как маленькая голубая бабочка длинным хоботком ищет нектар в желтой тычинки ромашки, я прислушивалась к такому летнему и мелодичному стрекоту кузнечиков. Мне становилось легче от того, что жизнь вокруг продолжается не смотря на мою боль и вопреки ей. Я даже не заметила момента, когда мои веки отяжелели и я уснула.

Проснулась я от острого чувства реальности. Солнце почти село за горизонтом, по щеке полз муравей и становилось ощутимо зябко. Я села, ясно и окончательно осознав, что все это – не сон. Я нахожусь в какой-то иной реальности и как выбраться от сюда не имею ни малейшего представления. Скорее всего, я расшибла голову о кухонный пол и в моем мире меня больше нет. Мне ясно представилось, как вечером Дарен пришел домой, позвал меня, удивляясь, что везде темно, потом шагнул на кухню. Возможно, он даже споткнулся о мои ноги, прежде чем успел включить свет. А щелкнув выключателем он увидел бледное лицо и застывшую лужу крови. Он наклоняется ко мне, пытаясь прощупать пульс, второй рукой набирая скорую в телефоне. Но приехавшим врачам не остается ничего другого, кроме как накрыть мое тело простынкой и констатировать смерть.

Что чувствует в этот момент Дарен? Сожаление, что предал меня или облегчение, что теперь не придется скрывать измену, либо разводиться со мной? А может его чувства смешаны? Возможно, он уже заметил, так и не разобранные, пакеты из супермаркета и понял, что я могла проходить мимо того кафе и увидеть его с другой. Скорее всего он достанет чек и посмотрит на время покупки. В его голове сложится картинка, станет понятно, почему я вошла на кухню в уличной обуви. Такая пустяковая оплошность стоила мне жизни. Смешно, не правда ли? Я усмехнулась с чувством горечи в душе. Умерла на кухне и возродилась на кухне. Слава случаю – не в туалете, а то ездила бы теперь золотарем на вонючей повозке в компании мух. На кухне все же и тепло, и к еде ближе. Не так уж и плохо, если подумать. Но, если уж и в этом мире соберусь помирать, лягу на диван в холле, чтобы в следующий раз стать хозяйкой, а не прислугой.

Я вздохнула, поднялась с примятой травы и вяло побрела обратно в имение, морально настраивая себя на новую жизнь.

– Еля! Ты где ж была-то? – воскликнула Вася, когда я спустилась на кухню. – Я уж думала все – живой не сыщем!

– Рано хороните, поживу еще.

Прозвучало это как угроза, от чего Маришка перестала скрести котелок и испуганно уставилась на меня.

– Надо бы ей в свято место сходить. Не своя она стала, со вчера-то. – сказала рыжеволосая девушка.

– Правда твоя, Маришка. Завтра ее и сводишь.

– А чего я-то сразу?

– Ну а кто, заместо тебя-то? Ты, что ль, на кухне останешься? Вот с завтраком разберемся, и до обеда сбегаете, завтра супов варить не будем, и без того жарко, у меня вона квас на хлебу настоялся. Окрошку сделаем. Ладно, вы тут домывайте, а я пойду, за весь день уж и ног не чувствую.

Я стала помогать Маришке мыть посуду, но заметив, что девушка постоянно зевает, отправила ее тоже спать, в конце концов, она вчера вызвалась вместо меня все помыть, и мне хотелось отплатить ей добром за помощь. Я уже домывала последнюю кастрюлю, про себя радуясь крану хотя бы с холодной водой, все лучше, чем бегать без конца с ведрами во двор, тут вон и пол скользкий и ступеньки опасные, как раздались размеренные шаги.

На кухню вошел мужчина и сразу же принялся разглядывать деревянную панель с маленькими колокольчиками и шнурками, висящую на стене у входа. Я замерла, безошибочно угадывая столь знакомый мне силуэт.

– Полный дом прислуги, а когда надо – никого нет. И на звонок никто не реагирует. Сколько не обучай, все без толку. – пожаловался сам себе мужчина.

– Может быть мыши шнурок перегрызли? – сказал я, чтобы привлечь к себе его внимание.

Мне очень хотелось, чтобы Дарен посмотрел на меня.

Мужчина обернулся и мазнул по мне равнодушным взглядом, едва ли отличая меня от кастрюли, рядом с которой я стояла. В душе снова засаднило. Было такое чувство, будто любимый человек прошел мимо тебя в толпе, ты узнала его, а он нет, и момент встречи упущен навсегда, ваши дороги разошлись безвозвратно, осталось только ощущение утраты и обреченности.

– Мыши… – как-то слишком тяжело вздохнул мужчина, словно проблема с мышами была завершающей вишенкой на торте его невзгод. – Я пропустил обед и ужин, но уверен, на кухне что-нибудь найдется.

– Конечно, садись…тесь… – запнулась я, пытаясь заставить себя видеть в Дарене чужого мне человека. Но, по правде сказать, он был таким отстраненным и подавленным, что я и вправду видела его словно впервые. Моей оговорки он, кажется, даже не заметил.

Я открыла подпол, где располагался ледник, выполняя функцию холодильника, достала сыр, масло, буженину, нарезала хлеб и поставила перед мужчиной еще горячий душистый отвар. Все это время я боролась с желанием коснуться его плеча, прижаться к нему, вдохнуть любимый запах. Но мужчина заправил за ухо, хорошо знакомым мне жестом, длинную прядь темных волос и принялся за бутерброды.

Мне хотелось встряхнуть его и крикнуть: Дарен, это я, неужели ты не узнаешь меня? Но он даже не поднимал на меня глаз, погруженный в свои размышления.

– Спасибо за ужин, извини, что задержал тебя. – сказал он, вставая с табурета.

Я молча кивнула, складывая остатки. Что-либо говорить душевных сил не было, а от пережитого напряжения подрагивали руки.

– У тебя все в порядке? – мужчина вдруг замер у выхода и пристально посмотрел на меня.

Мне хотелось закричать: «Нет, Дарен, не все! Ты мне изменил, я, скорее всего, умерла, а теперь ты делаешь вид, что мы не знакомы!» Но в слух не проронила ни звука, лишь кивнула.

Закончив с уборкой на кухне, я поплелась в свой чуланчик и устроилась на скамье. Спать после того, как я проспала несколько часов в поле не хотелось. Оставалось лишь придаваться жалости к самой себе.

Глава 4

Новое раннее утро было еще более безрадостным, чем предыдущее. Я вновь была разбитой, с опухшими от слез глазами, и заторможенной от бессонной ночи. Не вслушиваясь в разговор между Васей и Маришкой, я молча взяла ведра и пошла за водой. Сегодня яркий утренний свет лишь раздражал меня, я прикрыла глаза рукой, и быстро пересекла двор.

– Чой-то на тебе лица нет, девка? От солнца прячешься, будто упырь какой?

Я подняла глаза, разглядывая представшую передо мной дряхлую неопрятную старуху.

– Бессонница ночью мучала. – было ясно, что женщина ждет от меня какого-то ответа.

– Значит мало работаешь. – вынесла она свой вердикт, – дайка мне напиться, а то утро жаркое выдалось.

Сказки про старух у колодцев я помнила, потому безропотно и даже с неким почтением, на всякий случай, чтобы потом лягушками не плеваться, поднесла женщине полный черпачок студеной воды.

– Эк, хороша водица! Ты, девица, умылась бы, глядишь и полегчало б. Кто тебе судьбой предначертан твоим останется, а кто с краю проходил, так своим путем и пойдет. Тут и горевать не о чем, радуйся жизни, да работай усердно. – на этих словах старуха развернулась и поковыляла прочь со двора.

Я пожала плечами – не прокляла и славно, но водой умылась, действительно немного полегчало.

– Ты как за порог выйдешь, так все, считай лешие унесли. – снова встретила меня ворчанием кухарка.

– Да там старуха приходила, напиться хотела.

– Ягыда, что ли, пожаловала? Я вот каждую зиму про себя думаю – помрет бабка в лесу одна-то, околеет, а деревенские только к весне и заглянут. А она крепкая, как снег растает, на своих двоих объявляется. Ее бы пристроить куда, да госпожа Златослава эту старуху на дух не переносит, собаками грозит со двора гнать. А все потому, что Ягыда ей что-то сказала не по нраву.

– Эта Ягыда, ведьма что ли?

– Тьфу на тебя, скажешь тоже! Ведуньей она была по молодости, а сейчас уже просто старуха.

Я сделала для себя в памяти пометку, что ведьмой здесь быть плохо, а ведуньей вполне нормально, и принялась за приготовление каш. Когда мы управились с завтраком, Вася вспомнила про обещанную нам прогулку в «свято место». Я попыталась отказаться, уверяя, что мне уже лучше, но женщины отнеслись к моим словам с подозрением, будто бес во мне изгнанию противился. Потому Маришка просто подхватила меня под локоть и повлекла прочь с кухни.