Овод

– Спасибо, я не люблю смертоносного оружия.

– Солитер также убивает, только он далеко не так красив.

– Во всяком случае, друг мой, мне кинжал не нужен, а нужен солитер. Однако мне некогда…. Мартини, на вашем попечении остается наш неугомонный пациент?

– Да. Но только до трех часов. Мы едем с Галли в Сан-Миниато, и, пока меня не будет, здесь посидит синьора Болла.

– Синьора Болла! – повторил Овод с тревогой. – Нет, Мартини, я не согласен. Я не могу допустить, чтобы дама возилась со мной и с моими болезнями. Да и где мне ее принимать? Ей будет неприятно в таком беспорядке.

– Давно ли это вы стали соблюдать этикет? – спросил, смеясь, Риккардо. – Синьора Болла – наша главная сиделка. Еще тогда, когда она ходила в коротеньких платьицах, она уже ухаживала за больными, и она делает это лучше всякой сестры милосердия. Ей неприятно будет в таком беспорядке? Да вы, может быть, говорите о господах Грассини?.. Так, значит, Мартини, синьора Болла придет? Ну, для нее не надо никаких указаний… Однако уже половина третьего: мне пора.

– Ну, Риварес, примите-ка лекарство, – сказал Галли, подходя к нему со стаканом.

Овод был в таком периоде выздоровления, когда больные бывают особенно раздражительны, и доставлял много хлопот своим усердным сиделкам.

– Зачем вы пичкаете меня всякой дрянью, когда боли прошли?

– Именно затем, чтобы они не возобновились. Или вы хотите дождаться нового приступа к тому времени, когда придет синьора Болла, чтобы ей пришлось возиться с вами и давать вам опиум?

– М-милостивый государь! Если боли должны возобновиться, они возобновятся. Это не зубная боль, которую можно облегчить вашими микстурами. От них столько же пользы, как от игрушечного насоса на пожаре. Ну, так и быть, я не буду вам мешать: делайте свое дело.

Он взял стакан левой рукой. Вид шрамов на этой руке напомнил Галли о бывшем у них перед тем разговоре.

– Да, кстати, – спросил он, – где вы получили все эти раны? На войне, вероятно?

– Разве я только что не говорил вам, что меня посадили в мрачное подземелье и…

– Знаю. Но это вариант для развлечения синьоры Грассини… Нет, в самом деле: это в бразильскую войну?

– Да, частью на войне, частью на охоте в диких местах… и здесь и там досталось.

– Ага, это во время научной экспедиции? Бурное это было время в вашей жизни, должно быть?

– Разумеется, в диких странах не проживешь без приключений, – сказал Овод небрежно. – И приключения, надо сознаться, бывают часто не из приятных.

– Я все-таки не представляю себе, как вы ухитрились приобрести столько шрамов… разве только в драке с дикими зверями. Например, все эти шрамы на левой руке.

– А, это было во время охоты на пуму. Я, знаете, встретил…

Послышался стук в дверь.

– Все ли прибрано в комнате, Мартини? Да? Так, пожалуйста, отворите… Вы очень, очень добры, синьора… Извините, что я не встаю.

– И незачем вам вставать. Я к вам не с визитом. Я нарочно пришла пораньше, Чезаре; я думала, вам, может быть, надо спешить.

– Нет, у меня еще есть четверть часа времени. Позвольте, я положу ваш плащ в той комнате. Корзинку можно там же?

– Осторожнее, там яйца. Самые свежие: Кэтти принесла их утром из Монте-Оливето. Тут есть и рождественские розы для вас, синьор Риварес. Я знаю, вы очень любите цветы.

Она присела к столу и, обрезав стебли у цветов, поставила их в вазу.

– Так как же, Риварес, – заговорил опять Галли, – вы начали рассказывать про пуму. Как же это было?

– Ах да! Галли расспрашивал меня, синьора, о жизни в Южной Америке, и я начал рассказывать ему, отчего у меня так ободрана рука. Это было в Перу. На охоте за пумой нам пришлось переходить реку вброд, и, когда потом я наткнулся на зверя и выстрелил, ружье дало осечку: порох намок от воды. Понятно, пума не стала дожидаться, пока я исправлю свою оплошность, – и вот результат.

– Нечего сказать, приятное приключение!

– Ну, не так страшно, как кажется. Всего бывало, конечно. Подчас и плохо приходилось, но в общем это была преинтересная жизнь. Охота на змей, например…

И пошел рассказывать анекдот за анекдотом – из аргентинской войны, из бразильской экспедиции, о встречах с дикарями, об охоте на диких зверей. Галли слушал его с увлечением ребенка, которому рассказывают сказку, и то и дело прерывал, требуя новых подробностей. Впечатлительный, как все неаполитанцы, он любил все необычайное. Джемма достала из корзинки вязание и тоже внимательно слушала, проворно шевеля пальцами и не отрывая глаз от работы. Мартини хмурился и беспокойно ерзал на стуле. В тоне всех этих рассказов чувствовались, как ему казалось, хвастливость и самодовольство. Несмотря на невольное преклонение перед человеком, способным переносить сильную физическую боль с таким поразительным мужеством – в чем сам Мартини мог убедиться неделю тому назад, – он не любил Овода: ему не нравилось и то, что тот делал, и как он это делал.

– Вот это так жизнь! – вздохнул Галли с наивной завистью. – Удивляюсь, как вы решились покинуть Бразилию. Какими скучными должны казаться после нее все другие страны!

– Самый счастливый период моей жизни был, пожалуй, в Перу и в Эквадоре, – сказал Овод. – Это действительно роскошная страна. Правда, уж очень жарко, особенно в прибрежной полосе Эквадора, и хочешь не хочешь, а к этому надо привыкнуть. Но богатство и красота природы – выше всякого описания.

– Меня, пожалуй, больше привлекает полная свобода жизни в дикой стране, чем красота природы, – заметил Галли. – Там человек может действительно сознавать себя личностью, осязательно чувствовать свое человеческое достоинство, – не то, что в наших скучных городах…

– Да, – согласился Овод, – но только…

Джемма отвела глаза от работы и посмотрела на него. Он вдруг сильно покраснел и не кончил фразы.

– Неужели опять начинается приступ? – спросил тревожно Галли.

– О нет, ничего, не стоит обращать внимания… Вы уже уходите, Мартини?

– Да. Идем, Галли, а то мы опоздаем.

Джемма вышла за ними из комнаты и скоро вернулась со стаканом молока, заправленного яйцом.

– Выпейте это, – сказала она кротко, но авторитетно и снова села за свое вязанье.

Овод смиренно повиновался.

С полчаса оба молчали. Наконец он тихонько окликнул ее:

– Синьора Болла!

Она взглянула на него. Он теребил пальцами край одеяла и не подымал глаз.

– Скажите, вы не поверили тому, что я сейчас рассказывал им?

– Я ни одной минуты не сомневалась, что вы все это выдумали, – спокойно ответила она.

– Вы не ошиблись. Я все время врал.

– И обо всем, что касалось войны?

– Обо всем вообще. Я никогда не участвовал в этой войне. Ну а об экспедиции… Там со мною, правда, бывали приключения, и большая часть тех, которые я рассказал, – действительность. Но раны мои совершенно другого происхождения. Вы поймали меня на одной лжи, так я могу сознаться и во всем остальном.