Овод

– Но ведь эта работа – почти все, на что я способна.

Он посмотрел на нее странным, непроницаемым взглядом из-под полуопущенных век. Она подняла голову.

– Мы возвращаемся к прежней теме, а ведь у нас должен быть деловой разговор. Бесполезно, уверяю вас, говорить со мной о работе, которую я могла бы делать. Я уже ее не сделаю теперь. Но, быть может, я могу помочь вам обдумать ваш план. В чем он состоит?

– Вы начинаете с заявления, что бесполезно предлагать вам работу, а потом спрашиваете, что я предлагаю. Мой план требует, чтобы вы помогли мне действием, а не только мыслью.

– Расскажите мне, в чем дело, а потом поговорим.

– Скажите сначала, слыхали ли вы что-нибудь о планах восстания в Венеции?

– Я только и слышу, что о планах восстания, о заговорах санфедистов. Со времени амнистии только об этом и говорят. Боюсь, что я одинаково скептически отношусь и к тому и к другому.

– Я тоже, в большинстве случаев. Но я говорю о серьезных приготовлениях к восстанию против австрийцев. Вся провинция готовится к нему. В Папской области молодежь тайно готовится перейти границу и пристать к восставшим в качестве добровольцев… Мне сообщают друзья из Романьи…

– Скажите, – прервала она, – вы вполне уверены, что этим вашим друзьям можно доверять?

– Вполне. Я знаю их лично и работал с ними.

– Иначе говоря, они члены той же организации, что и вы? Простите же мне мой скептицизм, но я всегда немного сомневаюсь в точности сведений, получаемых от подпольных организаций. Мне кажется, что привычка…

– Кто вам сказал, что я член какой-нибудь организации? – спросил он резким тоном.

– Никто, я сама догадалась.

– А-а! – Он откинулся на спинку стула и посмотрел на нее, нахмурившись. – Вы всегда угадываете частные дела людей, с которыми имеете дело? – спросил он после минутной паузы.

– Очень часто. Я довольно наблюдательна и привыкла устанавливать связь между фактами. Говорю вам это, чтобы вы были осторожны со мной, когда не хотите, чтобы я что-нибудь знала.

– Я ничего не имею против того, чтобы вы знали, лишь бы дальше не шло. Надеюсь, что эта ваша догадка не…

Она подняла голову с жестом удивления, почти оскорбления.

– Полагаю, что это вопрос совершенно излишний! – вырвалось у нее.

– Я, конечно, знаю, что вы ничего не станете говорить посторонним, но членам партии, быть может…

– Партия имеет дело с фактами, а не с моими личными догадками и фантазиями. Само собою разумеется, что я никогда ни с кем об этом не говорила.

– Благодарю вас. Вы, быть может, угадали и то, к какой организации я принадлежу?

– Я надеюсь, – да не оскорбит вас моя откровенность, вы ведь сами начали наш разговор, – я искренне надеюсь, что это не «Ножовщики».

– Почему вы на это надеетесь?

– Потому что вы годны на нечто лучшее.

– Мы всегда годимся на лучшие дела, чем те, что мы делаем. Возвращаю вам ваш же ответ. Я, впрочем, состою членом организации не «Ножовщиков», а «Красных поясов». Эти более выдержанны и серьезнее относятся к своему делу.

– Под делом вы подразумеваете резню?

– И ее, между прочим. Ножи в своем роде очень полезная вещь, но это лишь тогда, когда в основе всего дела лежит хорошо организованная пропаганда. В этом-то я и расхожусь с «Ножовщиками». Они думают, что нож может устранить все неприятности этого мира, и сильно ошибаются: он может устранить немалое количество их, но не все.

– Неужели вы серьезно верите, что ножом можно что-нибудь уладить?

Он с удивлением посмотрел на нее.

– Конечно, – продолжала она, – ножом можно устранить для данного момента какое-нибудь практическое препятствие в лице умного шпиона или негодяя-чиновника; но не создадутся ли таким путем новые условия, которые окажутся хуже старых, – это еще вопрос. Каждое новое убийство только еще больше развращает полицию, а народ еще больше приучает к насилию и жестокости; и новое положение вещей оказывается, таким образом, менее выгодным для общества, чем старое.

– А что же, по-вашему, будет во время революции? Неужели вы думаете, что народу и тогда не придется привыкать к насилию? Война – так война.

– Да, но открытая революция – дело другое. Она – только один момент в жизни народа, и этот момент – цена, которую мы платим за наше грядущее счастье. Конечно, будут твориться страшные вещи: они неизбежны во всякой революции. Но это будут отдельные факты – исключительные подробности исключительного момента. Конечно, если, по-вашему, цель работы революционера заключается в том, чтобы вырвать у правительства некоторые определенные уступки, то тайная организация и нож должны казаться вам лучшими орудиями борьбы: ничего так не боятся правительства всех стран! Но вам придется иначе приступить к делу, если вы думаете, как и я, что справиться с правительством – это еще само по себе не цель, а только средство, ведущее к цели, и что главная наша цель – изменить отношение человека к человеку. Приучая невежественных людей к виду крови, вы не поднимете ценности человеческой жизни.

– А ценности религии?

– Не понимаю.

Он улыбнулся:

– Мы с вами разных мнений насчет того, где корень всего зла. Для вас он в недооценке человеческой жизни.

– Вернее, в непонимании святости человеческой личности.

– Выбирайте любую формулу. Для меня же главная причина наших злоключений и ошибок – это умственная болезнь, именуемая религией.

– Вы имеете в виду какую-нибудь одну определенную религию?

– О нет! Это лишь вопрос чисто внешних признаков. Сама болезнь проявляется в религиозном направлении ума, в настоятельной потребности создать себе фетиш[65 - Фетиш – предмет, окруженный религиозным поклонением. Ему обычно приписывается чудодейственная сила.] и обоготворять его, пасть ниц и преклониться перед чем-нибудь. Вы, конечно, со мной не согласны. Вы глубоко ошибаетесь, думая, что я из тех, кто смотрит на убийство лишь как на способ устранения негодяев и чиновников. Для меня оно прежде всего средство – и притом, по-моему, наилучшее – подрывать авторитет церкви и приучать народ смотреть на агентов ее как на всяких других паразитов.

– А если вы добьетесь этого, если разбудите дикого зверя, дремлющего в глубине народной души, и натравите его на церковь…

– Тогда я найду работу, ради которой стоит жить.

– И об этой-то работе вы говорили несколько дней тому назад?

– Да, об этой.

Она вздрогнула и отвернулась.

– Вы разочаровались во мне? – сказал он.

– Нет, это не то. Я… мне кажется, я немного боюсь вас.

Через минуту она снова повернулась к нему и сказала своим обыкновенным деловым тоном:

– Это бесполезный спор. Наши точки зрения слишком расходятся. Что касается меня, то я верю в пропаганду, пропаганду и еще раз пропаганду, и в открытое восстание, когда оно возможно.

– Так вернемся же к вопросу о моем плане: он касается отчасти пропаганды, но главным образом – восстания.