Пепел чудес

– Не думаю, что нам удастся это сделать, если он имеет то происхождение, о котором мы думаем.– доктор скривился, как будто ему предложили совершить нечто не только незаконное, но еще и плохо оплачиваемое.

– Если я отправлю ее в другой город, куда— нибудь на север? – купец подался вперед, наклоняясь над столом, роняя капли пота на разбросанные по его черному дереву бумаги.

– Думаю, этого будет недостаточно. Так она сможет вернуться.– доктор задумчиво почесал маленький подбородок.– У меня есть рецепт зелья, которое, как утверждается, полностью отнимает память.

На то, чтобы получить все ингредиенты и изготовить зелье, у него ушел еще один месяц. Убедив девушку в превосходном здоровье, назвав причиной отсутствия крови волнения и взросление, доктор не появлялся у нее до того самого дня, когда в кожаной его сумке оказался флакон из толстого стекла, тонкий и длиной равный указательному пальцу девушки.

– Выпей это и с твоей месячной кровью все снова будет в порядке. – улыбаясь, он отдал его ей как увядшую драгоценность, обесценившуюся и остывшую.

Радостно кивнув, ибо доктор всегда был ласков с ней и дарил маленькие, но приятные подарки, она выпила бокал с прозрачным пузырящимся напитком и почти сразу же заснула. Сон ее принадлежал к той разновидности, которая, замораживая верхние слои сознания, позволяет обратиться ко всему, лежащему под ними и доктор, будучи опытным гипнотизером, не преминул воспользоваться тем.

Девушка сидела на кровати, широко раскрытыми глазами взирая на него. Слова его были медленными, размеренными, спокойными, пробиравшимися глубже, чем любые другие, заглатывавшими живьем все прежние ее воспоминания и остававшимися на освободившихся местах, сворачивавшимися и устраивавшимися подобно тому, как делает то зверь, вернувшись в безопасную нору и готовясь к долгой тяжелой спячке. Тонкая ночная рубашка почти не скрывала тела девушки и, созерцая ее красоту, доктор испытывал только сожаление. Он надеялся остаться ее врачом и позднее, когда она уже познает мужчину, воспользоваться своим положением и способностями для незаметного наслаждения ею. Ничего не сохранилось бы в ее памяти, он знал это по другим своим пациенткам. Завершив очередную фразу, он замолчал, отложил в сторону листок с записями, облизнул тонкие губы и пересел на кровать, продавив ее под собой, отчего девушка повалилась на него, безвольная и неподвижная. Слезящиеся глаза ее воззрились на потолок. Вытирая их своим носовым платком, доктор сокрушенно покачал головой. Не понимая, как и когда могла девушка сойтись с богомольцами, он признавал только подобную связь способной проявить имевшееся перед ним чудо. Среди книг, распространяемых почитателями Создателя, запретных в Камдаре, но во множестве населявших библиотеку доктора, имелись и сказания, повествовавшие о чудесных зачатиях, совершаемых посредством божественной воли. Говорили, что семя армиолов способно оплодотворить женщину оказавшись на ее коже в любом месте тела, но, осведомленный о происхождении и физиологии гатриан, доктор имел основания сомневаться в том. Наиболее вероятным полагал он попавшее к девушке от богомольцев вещество, сделавшее ее уязвимой для божественного влияния, нуждавшегося в поклонниках и солдатах больше всех прочих, ибо было общепризнанным превосходство армиолов в продолжающейся тысячи лет войне, Создатель готов был на любые ухищрения для производства покорных ему, включая и способы, почитаемые откровенно чудесными.

Маснадар едва ли стал бы сожалеть о дочери. В этом городе считалось, что девочка представляет собой только обременение для семьи. Утерянные возможности, каковыми мог стать ее брак, также значили для него немногое, ничуть не больше любой другой утерянной выгоды, пропавшего каравана или затонувшего корабля. У купца было шестеро сыновей и когда второй из них на два года пропал, оказавшись в варварском плену, горе отца, получившему ошибочные известия о гибели сына, было сокрушающе громким, равно как и радость, когда юношу удалось выкупить и он вернулся в родной дом.

Устроив голову девушки на своих коленях, доктор продолжал сеанс, поглаживая ее грудь, лаская указательным пальцем напрягшийся сосок, медленно опуская руку все ниже. Голос его оставался при этом уверенным и монотонным, каким обитатели океанских глубин могли бы убаюкивать прозрачных детенышей своих. Приподняв край девичьей сорочки, доктор обнаружил под ней неосторожную наготу, придавшую ему смелости. Не опасаясь беспокойства, ибо Маснадар наказал никому не появляться в этой части дома, пока доктор не закончит осматривать Альмидору, он поднял прозрачную ткань выше, обнажая прикрытый светлыми волосками лобок, положил на него руку, отчего его отражение в глазах девушки вздрогнуло. Все же не нашлось в ней сил, способных пробиться сквозь действие тщательно приготовленного и проверенного средства, прорваться через пристальный взор старого падальщика и растворяющие облака речи его. Не прекращая шепота, вталкивавшего в воспоминания девушки то, чем она никогда не была, совершавшего чудо изменения прошлого, доктор осторожно скользнул мягкими пальцами под жесткие волоски, нащупал волнующую твердость и сжал ее, вызвал прошедшую по всему телу девушки судорогу. Злорадно ухмыльнувшись, как мог бы сделать то палач, обнаруживший говорливую слабость в своей жертве, доктор принялся за привычное дело. Пальцы его сдавливали, крутили, царапали, прижимали, наслаждаясь волнами напряжения и слабости, проходившими через лежавшее на его коленях тело и когда все оно затряслось, изгибаясь, но сохраняя неподвижными и незрячими испуганные, затопившие себя темнотой зрачка глаза, он и сам едва не изверг семя из восторженной своей плоти. Довольный собой, доктор опустил веки, восхищаясь непризнанной тьмой и палец его пробрался во влажные глубины, наткнулся на прочную преграду, еще раз убеждаясь в ее чудесном наличии. Сомнений в беременности у него не было. Имея в своем распоряжении перистых ящериц из Оранжевых лесов, он мог с точностью определить наличие ребенка в утробе женщины, ибо твари те умирали, стоило им попробовать крови вынашивающей дитя. Способ тот, описанный еще великим Зальмином Беззубым, первым, проведшим хирургическую операцию, оставался несколько тысячами лет и ни разу не привел к ошибке. Вытянув плотно сжатый девственницей палец, доктор облизнул его, добавил к нему второй, снова вторгся в тело девушки, но на сей раз был столь настойчив, что губы ее, вздрогнув, приоткрылись и нечто, желавшее быть стоном, но нашедшее в себе силы лишь для того, чтобы показаться растерянным хрипом, прорвалось между ними. Пальцы доктора коснулись натужной плевы, попытались пробиться сквозь нее, не обретя в том успеха, отступили, ударились в нее острыми ногтями, повторили то снова, выждали, нанесли новый удар, проявили настойчивость в давлении, испытывая все новые и новые способы разрушения. Каждый раз она вздрагивала, пальцы рук и ног ее сжимались, дыхание вырывалось с резким усердием, но ничем иным не выказывала она сопротивления. Когда же, после продолжавшегося несколько секунд усилия, она, наконец, поддалась чужой настойчивости и пальцы доктора проскользнули глубже, чем раньше, сам он вздрогнул и, склонившись над девушкой, затрепетал, левой рукой сжимая ее грудь, радуясь тому, что предусмотрительно выбрал плотное белье и брюки из темной кожи.

Подняв к глазам окровавленные пальцы, он рассмотрел их со смеющимся восторгом, находя в высыхающих пятнах узоры, схожие со цветами и насекомыми.

Откинув за ухо выбившуюся из прически черную прядь, доктор продолжил свой уверенный речетатив и по прошествии получаса завершил процедуру.

На следующий день Альмидора, в сопровождении доктора и одного из наемников ее отца прибыла на станцию, уверенная в завершении своей хорошо оплаченной службы у Маснадара. Последнее подтверждалось имевшимися в ее сумочке расписками, по которым она могла получить в любом из городов Золотого Полумесяца сумму достаточную для приобретения городского жилья или нескольких лет праздного существования.

Ее расшитое золотом и кружевной синевой платье с длинной пышной юбкой и почти закрывающими пальцы рукавами, натянувшееся на груди белой полосой, сдавившее ее плотным корсажем, соответствовало моде приливного Налбона, единственного порта Полумесяца, с которым Маснадар не имел дела, недовольный высокими его сборами. Доктор же, на протяжении нескольких лет имевший практику в том городе, сохранил связь с некоторыми из коллег, чье дружелюбие обуславливалось совместным глубокомысленным молчанием и потому, порекомендовав Альмидоре, именовавшейся теперь Ганнолой, в случае необходимости обратиться к одному из них, был уверен в получении подробнейшего отчета обо всем происходящем с девушкой. Подумывал Карзиман и о возможности, по прошествии некоторого времени, самому навестить славящийся своими заливами город. Но не раньше, чем через полтора года, когда ребенок уже или умрет, или будет достаточно взрослым и никак не помешает ему.

Шляпка с широкими полями, обвисшими под тяжестью черной вуали, скрывала в узорчатой тени лицо девушки, оставляя видимыми только улыбающиеся в предвкушении приятного возвращения, смягченные яркой синей помадой губы.

Транспортная машина возвышалась над ними зеленовато— серой полосатой тушей, угловатой, облепленной наростами орудийных башен. Неровные пластины ее корпуса, оставлявшие между собой прорехи, в которые смогла бы протиснуться ладонь, множество впитавшие заплат и пятен свежей краски, давно уже забыли о ровности, сменив ее на скопление вмятин и выбоин. Некоторые пробоины так и остались незаделанными, источаемые машиной красноватые дымы горьким зловонием пробирались в дыхание, намереваясь навсегда остаться в нем печальным привкусом, а сама она производила впечатление старой и ненадежной, как и все в эти дни повсюду в этом безбожном мире.

Усмехнувшись своим упадническим мыслям, Карзиман сильнее сжал в своей перчатке пальцы девушки, обращая ее внимание на себя, вновь напоминая ей сразу же по приезде обратиться к упомянутому им знакомому. Наемник, выглядевший несколько настораживающе в черном своем костюме, озирался по сторонам, обеспокоенный происходившей вокруг суетой. Доктор часто встречал этого мужчину в доме купца и знал, что именно ему, в прошлом солдату гатрианской гвардии, сражавшемуся с богомольцами в прославленной самими армиолами битве при Пике Восторга, Маснадар доверяет едва ли не больше, чем своим сыновьям. Имелось нечто в их прошлом, интриговавшее доктора и позволявшее ту возмутительную доверительность.

Станция, устроившаяся посреди круглой площади, окруженной низкорослыми старыми строениями, отдавшимися магазинам, кафе и гостиницам, могла одновременно принять только три машины, но подобных ей во всем городе имелось больше десятка и отправление транспортов происходило в одно и то же время, позволяя им сбиться в массивный караван, способный и сам по себе оказать достойный отпор, но охраняемый при этом либо наемными солдатами, или же, если случалось им двигаться в том же направлении, гвардейскими патрулями. Маснадар любил рассказывать, как однажды к каравану, с которым он путешествовал, присоединился и один из гатриан с изрядно потрепанной стаей ульнаров, возвращавшийся в крепость.

Создавая упоительный беспорядок, вокруг машин метались техники в грязных кожаных одеждах, волочившие тяжелые инструменты, обмотанные веревками, трубками, проводами, кричавшие друг другу требования и пояснения, без стеснения осматривавшие проходивших мимо них женщин. Служащие в черной униформе грузили в багажное отделение сумки и тюки. Прислонившись к колесу машины, закинув оружие за спину, курили, посмеиваясь солдаты, закатавшие выше локтя песочного цвета рубашки. Пассажиры толпились возле деревянного трапа, взволнованно обмениваясь последними наставлениями и пожеланиями, поглядывая на квадратные часы, желтыми потеками затопившие самые возлюбленные ими цифры.

Доктор вполне понимал беспокойство светловолосого наемника. Ему и самому был неприятен происходивший на станции хаос. Предпочтительными находил он тихую прохладу своего кабинета, уютную сладость спальни, украшенной очередной юной красавицей, соблазненной упрямой настойчивостью доктора, напряженный трепет операционной, скептические предвкушения лаборатории. Рожденный в маленьком северном городке, вздымавшим над балконообильными домиками потрепанное величие тысячелетней церкви, он испытывал к богомольцам все то же брезгливое презрение, каким в подростковом возрасте отозвались его любознательные мечты на условности и запреты, приведшие к скоропалительному бегству. Время не смягчило те чувства и, глядя по ночам на благословенную луну, Карзиман до дрожи в пальцах желал гибели заточенному в ней, надеялся на успех армиолов, о неустанной работе которых над проблемой уничтожения Создателя, величайшей интеллектуальной задачей мироздания, был наслышан от сталкивавшихся с гатрианами коллег. Как физиологу, ему были чрезвычайно интересны гатрианы и их боевые животные. Созданные иной волей, по иным законам и другими способами, не имевшие за собой миллиардов лет планомерного изменения, во многом превосходившие все, помещенное в этот мир Создателем, они привлекали его уже в силу необычности своей. Собрав все доступные сведения, едва заполнившие собой сотню страниц, он пришел к выводу, что не узнал почти ничего. Естественная скрытность гатриан, не желавших делать известными все способности свои и особенности их тел, выдававшие вместе с тем и уязвимости, усугублялась начавшимися едва ли не с первых дней Великой Войны безуспешными попытками богомольцев создать аналогичных существ. Выпущенные ими подобия ульнаров, называемые в книгах терлонами, оказались не только способными к размножению самцами, в отличие от бесплодных хищников гатриан, но проявили и присущую им возможность оплодотворения самок любого вида млекопитающих и некоторых рептилий, приведя к появлению в западных джунглях угрожающего количества самых немыслимых тварей. Рассматривая фотографии терлонов, за убийство которых в тех краях правители назначали немалую награду, Карзиман поражался их непредсказуемому разнообразию, сожалея о невозможности для него увидеть тех тварей воочию или получить их для изучения. Одной из причин, позволявших ему не сомневаться в его появлении по истечении года Налбоне, любящем паруса больше, чем юбки, было, помимо соития с Альмидорой, которому не помешала бы теперь мстительная бдительность ее отца, желание увидеть ее ребенка, если окажется он способным прожить так долго. В памяти девушки было скрыто послание для ожидавшего ее в другом городе доктора, вызываемое к речи посредством определенного набора слов, рассказывающее о происшедшем, предупреждающее и взывающее к величайшим осторожности и вниманию. Несмотря на опасность, происходящее увлекало и занимало Карзимана. Изучив свою библиотеку, он прочитал все имевшееся в ней о случаях божественного зачатия. Речь шла о документированных событиях, которых в его книгах упоминалось только три за пять тысяч лет. Богомольцы могли бы рассказать ему о большем количестве чудесных оплодотворений, но доверять их рассказам у него не было никаких оснований. Все три происшествия были подробно описаны, а последнее, имевшее место два с половиной столетия назад, было даже снабжено несколькими нечеткими черно— белыми фотографиями. Уродливое бледное существо, нечеловечески длинное, согнувшее маленькие ножки, пеной скрывшее широкой рот на вытянутой крошечной голове, лежавшее на залитой темной жидкостью простыне, менее всего напоминало человеческого младенца, большее сходство имея с терлонами или с теми чудовищами, какие нередко появлялись на зараженных божественными спорами территориях. Существо умерло на третий день после рождения и причиной того виделось не только общее угасание божественной воли, ни и место его появления на свет, южный город, уже несколько веков как полностью очищенным от боголюбивой скверны. Вытянутое тело создания, как утверждали протоколы вскрытия, снабжено было позвоночником более гибким, чем свойственный человеку. Внутренние органы также представляли собой нечто отличное от привычных. С трудом угадывались среди них образования, призванные исполнять функции сердца, печени и почек. Более определимы были подобия легких, получившие близкую к кубической форму и совершенно неясными остались функции многих других форм. В маленькой голове обнаружился разделенный на три части мозг, кошачьи глаза прятались под широкими надбровными дугами, ногам досталось только три пальца, отсутствовали соски, а половой член обладал пугающими размерами. С самого момента рождения и до смерти существо не замолкало, произнося нечто, казавшееся всем присутствующим проклятьями и оскорблениями на языке, которого не смог распознать даже наблюдавший за тварью гатриан.

Раздался тройной удар колокола и служащие станции засуетились. Отбросив сигареты, едва не попав одной из них в брюки доктора, солдаты забежали в транспорт по грузовому трапу. Громко призывал пассажиров занимать свои места проверявший билеты однорукий мужчина. Расцеловав доктора, отчего его член напрягся в предвкушении, Альмидора смущенно кивнула наемнику, пожала его руку и, поднявшись по узкой лесенке, скрылась в чреве не имевшей окон машины. Проследив за ней, доктор отступил к прикрытым решетками стеклам касс, прочь с путей пассажиров и провожающих. Только когда все двери транспорта закрылись и, взвыв выбивающими ревом своим камни из брусчатки двигателями, машина медленно покатилась по площади, следуя за двумя подобиями своими к выходу из нее, обозначенному началом широкого проспекта, доктор позволил себе вздохнуть с расстроенным облегчением. Откланявшись перед наемником, он взмахом руки подозвал экипаж и отправился домой, где ждали его доставленные намедни насекомые вулканических островов, требовавшие внимательного рассмотрения, обещавшие многие часы наслаждений, проведенных в обществе увеличительного стекла.