Наслаждение

Все сказанное мной опечалило ее и в глазах ее появились слезы.

– Я попросила мужа сделать то, что вы сделали для Ксении.

– И что? – результат таких просьб неизменно оставался одинаковым.

– Он отказался. – она разгладила ладонью складку на простыни. – Он сказал, что это отвратительно и от самой мысли его начинает тошнить.

– И он совершенно прав. Как к самому сильному средству, к этому следует прибегать только в самом крайнем случае.

– У вас есть такие же другие такие же сильные средства? – игривое лукавство ее сощуренных глаз намекало на многие увлекательные тайны, но я предпочел не задумываться о том.

– Возможно. – не следовало раскрывать ей все тайны наслаждений. – Но пока мы, в любом случае, прекрасно обходимся без них.

Чем меньшими средствами удавалось одолеть недуг, тем меньше сил тратит на то организм и тем больше сохранялось у меня резервов на случай непредвиденных обстоятельств.

Сочтя мои слова признанием, она, завороженная видениями неведомых удовольствий, медленно опустилась, прикрыв глаза серебристыми веками, позволяя мне приступить к процедуре.

На сей раз я решил использовать технику, называемую в учебниках «змеей». Пальцы мои выгибались, насколько это было возможно, сгибались, вращались в затопленном смазкой женском чреве, позволяя себе движения более порывистые и сильные, чем раньше и я видел, что они доставляют ей больше наслаждения. Уже через пару минут она заполучила первый оргазм. Помня о ее особенностях, я немедля продолжил процедуру и второе удовольствие пришло к ней еще быстрее первого. И вновь незадолго до него она стиснула руками груди, сдвинула их, заострившихся от того, сошедшихся сосками. Стоны ее завершились, но пальцы все также сжимали упругую плоть.

Дождавшись, пока она успокоится, я собирался уже было встать, но правая рука девушки метнулась, схватил мое запястье, не позволяя мне покинуть ее.

– Еще! – не открывая глаз и едва слышно прошептала она. Большинство женщин считало достаточным для себя один оргазм. После него им требовалось некоторое время для возвращения чувствительности, нередко растягивавшееся на час и более. Некоторые способны были пережить удовольствие два раза подряд и лишь немногие обладали редким даром принимать его в больших количествах. Заинтригованный, я пошевелил пальцами, но смазки в ее чреве как будто не становилось меньше. Вернув ладонь на живот девушки, я позволил своим пальцам вновь начать движение. Левая рука Ларманы неистово сжимала грудь, правая же присоединилась к ней не сразу, некоторое время оставаясь на моем запястье. Мягкий трепет постепенно нарастал в ее теле и я чувствовал уже готовность ее и в третий раз пережить удовольствие. Неприятное волнение коснулось и моего тела. От покалывания в левом виске холодная дрожь спускалась к сердцу, каждый вдох давался труднее предыдущего, голова начинала кружиться, у слюны появился неприятный жгучий привкус, а пульсирующий шум в ушах отнял у мира половину живущих в нем звуков. Именно из-за него я и не услышал сперва ее шепот. Только когда мне захотелось взглянуть на лицо девушки, уродуемое наслаждением, я заметил, как шевелятся ее губы. Сглотнув горькую, тошнотворную слюну, я тряхнул головой, прогоняя глухоту.

– Больше! – расслышать ее было сложнее, чем песню рептилии.

– Что? – я остановился, подозревая услышанное ошибкой.

– Больше! – она открыла глаза, увидела мое недоумение, ласково улыбнулась мне, оттолкнула мою руку своей. – Смотри!

Один за другим, начиная с указательного, все ее пальцы, кроме большого, исчезли во влагалище.

– Вот так! – она взглянула на меня исподлобья. – Мне нравится так.

И она вновь вернула руки к грудям, сдавливая их, вминая друг в друга.

Подобные техники рекомендовалось применять к менее чувствительным женщинам. В случае с женой инженера в них не было никакой необходимости. Бедра ее дрожали от уже пережитых удовольствий и в предчувствии новых, между ними растекалось темное пятно, губки влагалища блестели, залитые смазкой, и все в ней трепетало, полнилось мучительным напряжением и казалось, достаточно одного прикосновения, чтобы удовольствие вновь вонзило в нее свои алмазные клыки. И запах, не знающий жалости к разуму запах, воспарявший от ее тела, подменявший собой все прочие, пожиравший их, не позволявший остаться в воздухе ни малейшему намеку от прежних ласковых сладких ароматов, тяготил и одновременно веселил меня, от него я обретал радость единственного выжившего в кораблекрушении, познавал великий сон сторожащего гарем евнуха, мечтающего быть юной наложницей, я чувствовал свои руки сильными, а разум никчемным и плоть моя напрягалась, насколько это оставалось для нее возможным, шевелилась в промежности, прижатая к ней брюками, а губы мои поднимались в счастливом оскале и я забывал многое из являвшегося мной, сопровождавшего меня в течение многих лет, я задыхался, становясь счастливым утопленником, я шумно втягивал в себя этот запах, надеясь найти свободное от него дыхание и только отравляя свои легкие похотливым благовонием. Злобное, мстительное веселье пробиралось в меня и я уже готов был стать безумным и следовать чужим желаниям наперекор своим.

Безымянный палец мой вошел в нее, средний последовал за ним.

– Больше! – прохрипела она и к ним добавился указательный, обнаружив достаточно для себя места.

– Больше! – протиснулся и мизинец и теперь, сдавленные, собранные в щепотку, они распирали ее, обливаемые скользким жаром.

– Ну же! – она повела бедрами из стороны в сторону.

– Что? – на мгновение я обрел прежнюю ясность сознания, посмотрел на нее, упрекая себя в разрушительной слабости.

– Ты что? – она поднялась, почти села, похотливая ненависть высветлила ее глаза. Правая ее ладонь взметнулась и голова моя дернулась от пощечины столь сильной, что я первым делом проверил языком, все ли остались на месте мои зубы. – Делай!

Ладонь ее попыталась снова ударить меня, но левой рукой я перехватил, отшвырнул прочь, судорожной хваткой обрушил пальцы на грудь, запрыгнул на кровать, встав на нее коленями.

Протяжный хрип вырвался из меня и правая моя рука двинулась вперед, с трудом раздвигая растягивавшиеся вокруг моих пальцев губки, проталкивая себя вглубь. Девушка стонала, шевелила бедрами и не было сомнений в причиняемой ей боли, тем более, что пальцы мои, далекие от нежности, размеренно, четко и резко сжимали и отпускали ее грудь, ткнувшуюся соском в центр ладони. Теперь я понимал ее лучше и знал, чего она хотела и не было уже возможности для нее избежать востребованного. Одна за другой скрывались в ее чреве мои фаланги, вступая в предназначенные им владения и вскоре все они исчезли, стали невидимыми, навсегда потерялись в растворившей их горячей влаге. И тогда я приступил к новому движению. Сама естественность, оно происходило в одной стороне и исчезало в другой, повторяясь с печальной размеренностью, становясь лишь все более быстрым, ускоряясь настолько, насколько это было возможно для человеческих мышц. Самого меня трясло, член мой напрягся так, как не было уже многие годы. Склонившись над животом девушки, я хрипел, стараясь видеть одновременно и ее груди, левая из которых с не меньшим неистовством была терзаема собственной ее рукой и ее бедра и все вокруг исчезло и осталась только плоть, неистовая, беспредельная и всемогущая и я поверил тем жестоким мудрецам, которые утверждали все во вселенной являющимся плотью, различной в своей форме и представлении. Все ниже и ниже опускалась моя голова, губы мои почти касались пупа девушки, заливая его густой слюной. В то мгновение, когда мне почудилось изменение в ней, я позволил себе упасть и прикоснуться к нему, рухнуть на него левой щекой и почувствовать, как в невозможной глубине под ней, дальше, чем могло быть до ядра нашей планеты, зарождается тяжелая дрожь, ветвистой молнией рвущаяся к поверхности и следующая, становящаяся ядовитым испарением и другая, несущаяся пустотелым камнепадом и еще одна, прорастающая сквозь кожу ослепительной белизны рогом и новая, вынуждающая пот высыхать и превращаться в изумруды.

Рука моя покрылась ее истечениями почти по локоть. Дрожа всем телом, схватившись за столб изножья, я смотрел на девушку, обхватившую себя руками, прижавшую друг к другу трясущиеся ноги, улыбающуюся как новобранец, узнавший об отмене войны. Из глаз ее текли слезы, тени размазались по подушке сверкающей туманностью, но ни на мгновение не возникло во мне подозрения, что теперь я потеряю пациентку или ко мне придет, как случилось когда-то, разгневанный муж, которого с трудом удастся убедить в необходимости всего содеянного мной.

Кабросс подхватил меня на выходе из спальни, но не посмел заглянуть в нее.

– Сейчас, хозяин. – в руке его появился пузырек, выпрыгнули две маленькие таблетки и я слизнул их с горькой, твердой от мозолей ладони. К тому моменту, когда он доволок меня до машины, они уже полностью растворились и я смог совершать обычные вдохи и выдохи и мне не приходилось более втягивать воздух прерывистыми судорожными всхлипами.

– Вам нужно быть осторожнее, хозяин. – слуга мой искренне беспокоился за меня, если только способен был я понимать что-либо во лжи. – Изучите ее повнимательнее. В ней есть что-то странное.

– О чем ты? – задержав дыхание, я сумел выплеснуть из себя тяжелый хрип.

– В своей жизни я изнасиловал трех женщин.

– Я помню, ты рассказывал. – истории те поразили меня, ибо ранее я никогда не встречался ни с чем подобным, сталкиваясь с ним только на страницах книг да в историях, будораживших студентов, передаваемых на лестницах университета похотливым табачным шепотом. Насильники представлялись мне чем-то невообразимо далеким от всего присутствующего в мироздании, некими сказочными чудовищами, о которых принято рассказывать, но которые едва ли могут существовать в действительности.

– Никогда мне не хотелось изнасиловать женщину сильнее, чем жену этого инженера. Честное слово, только ваше присутствие удерживает меня. Окажись я с ней один на один, то ей бы не поздоровилось. Окажись я с ней и с ее мужем, то вырубил бы или убил его, если бы понадобилось. Мне не хочется добиваться ее, завоевывать, соблазнять. Есть что-то странное в том, как она движется, как смотрит и особенно в том, как смотрит на мужчин. Она словно создана для того, чтобы ее насиловали.

Слова Кабросса смутили меня. Далекий от подобных желаний или фантазий, я не мог даже представить себя совершающим насилие над женщиной, но некоторая потеря самообладания в моем случае также имела место и слабым оправданием служило желание самой девушки.

Через два дня, когда Кабросс появился на пороге моего кабинет с почтой на железном подносе, ухмылка его была такой, словно ему удалось избавиться от самого назойливого кредитора.

– Письмо от жены инженера. – сообщил он, с величайшей аккуратностью кладя на стол передо мной желтый конверт. Изящный витиеватый почерк, превращавший окончания некоторых букв в нечто опасно близкое к спиралям вывел на нем мое имя. Костяной нож с тонким фаллосом рукояти вознесся над конвертом, но Кабросс не уходил и мне пришлось приподнять бровь, прогоняя его.

– Понял, понял. – усмехнувшись, он закрыл за собой дверь. Аккуратно разрезав ломкую бумагу, я вытряхнул сложенный вдвое узкий листок крахмальной бумаги, пахнувший цветочной сладостью. Мелкие буквы, сохранявшие свое пугающее каллиграфическое изящество, складывались в слова, приятные для меня, но ничуть не удивительные.

– И что она написала? – доставив мне обед, Кабросс не смог удержать, обежав взором стол и не заметив спрятанного уже письма.

– Поблагодарила меня за мастерство рук. – я поднял в воздух пальцы, пошевелил ими. – Ничего необычного.

Презрительно фыркнув, слуга снял с фарфоровой улитки ракушку, вытащил кусочек сахара и, разломив его зубами, вышел из кабинета.

Отсутствие лжи было одним из принципов моего существования. Нисколько не обманул я и Кабросса, умолчав только о подробностях и выражениях, в которых девушка описала ощущения моих разрывающих ее лоно пальцев и о высказанном ею пожелании в следующий раз пережить нечто их превосходящее. У меня было что предложить ей, ибо задумался я об этом еще по пути домой и то был следующий шаг по пути преодоления ее восхитительной ненасытности.

В очередную субботу я, наконец то, застал ее мужа и был препровожден в кабинет, где попросил оставить нас вдвоем и закрыть дверь.

Бледность его лица, впалые щеки и устало щурившиеся глаза, равно как и значительно возросшие кипы бумаг на столе убеждали в огромном количестве работы у молодого инженера. Даже во время разговора со мной он постоянно бросал взгляд на чертеж некоего агрегата, в качестве примечательной особенности имевшего колесо со множеством изогнутых коротких лопастей.

– Ваша жена рассказывает вам о том, как проходят наши сеансы?

– Да. Она делает достаточно подробные отчеты. – он скривился. – Пожалуй, даже слишком подробные. Она делает их тогда, когда я прихожу к ней. Мне кажется, они возбуждают ее.

– Возможно. – в случае с Ларманой, я нисколько не удивился бы тому. – Такая реакция распространена и совершенно естественна. Успела ли она рассказать вам о нашем последнем сеансе?

– Да. И попросила сделать с ней то же самое.

– Вы сделали? – он предпочел перевести взор на лежавший на столе поверх прочих бумаг документ, избитый машинописными строками, в верхнем углу принявший родимое пятно гербовой печати.