Состояние аффекта

Мы помолчали, из открытого окна полилась торжественная музыка, извещающая об окончании фильма, и я завозилась на лавочке, придумывая повод, чтобы встать и уйти.

– Уже поздно, – смущенно проговорила я, собираясь подняться.

– Может, тебе все-таки интересна история собственной семьи? – обиженно заметил Лев Рудь, почувствовав мое настроение.

Признаться, что слушать бредни больного человека я не слишком-то расположена, у меня не хватило духу, и я смиренно пробормотала:

– Очень интересна, рассказывай дальше.

– Да что там рассказывать, – махнул он рукой. – В ноябре девяносто второго года нейрохирурга Фишмана пригласили на конференцию в Израиль, и Макс решил показать мировой общественности меня в качестве подтверждения действенности своей методы. Выпустили нас, естественно, не одних – за нами присматривал капитан Жакетов. Он числился в лаборатории, но подчинялся непосредственно генералу Рудю – мой опекун к тому времени дослужился до генерала. Мы прилетели в Израиль, и в Тель-Авиве нейрохирург Фишман вдруг попросил политическое убежище. Мне он заявил, что еще раньше переговорил с израильскими коллегами и продал свое открытие одной мощной корпорации. Они заинтересовались не только Фишманом, но и мной как объектом исследования, поэтому выехать из страны я не смогу. Меня действительно не выпустили, и я остался в Израиле.

– Как же капитан Жакетов допустил такой конфуз? – недоверчиво усмехнулась я, страшно жалея, что бросила курить и не могу занять руки сигаретой, а голову – мыслями о вреде никотиновой зависимости.

– Жакетов ничего не мог поделать, он вернулся в Россию и был уволен из органов вместе с генералом, – невесело усмехнулся рассказчик. – Однако метод Фишмана не оправдал надежд покупателей – оказалось, что из десяти прооперированных выживал лишь один. Интерес ко мне быстро иссяк, и я оказался предоставлен самому себе. Мне удалось устроиться подсобным рабочим в кибуц[1 - Сельскохозяйственная коммуна в Израиле.], и, получив свои первые деньги, я сразу же позвонил Вере: тебе, Агата, как раз исполнилось четыре года, и я хотел поздравить с днем рождения свою любимую дочурку. И знаешь, что мне сказала твоя мать?

– Даже представить себе не могу, – с недоумением пожала я плечами, старательно делая вид, что верю рассказу.

– Она сказала: «Лева, не смей возвращаться домой, Владлен Генрихович рвет и мечет, его со скандалом уволили из органов, и он жаждет мести. Из Тель-Авива вернулся Жакетов и все свалил на вас с Максом. Теперь генерал ищет тебя и Фишмана, ибо считает, что вы вместе задумали побег на Запад». Вера обещала приехать в Израиль – тогда многие эмигрировали. Твоя мама выполнила обещание, но не смогла забрать тебя с собой. Думаю, Владлен Генрихович догадался, куда делась Вера, и, чтобы пресечь возможные разговоры, инсценировал несчастный случай, в результате которого якобы погибла твоя мать. Сейчас Вера тяжело больна, она перенесла тяжелейший инсульт, не знаю, сможет ли подняться на ноги, и больше всего Верочка мечтает увидеть тебя, Агата.

Отец всем корпусом развернулся на скамейке и пристально посмотрел мне в глаза, дрогнувшим голосом проговорив:

– Доченька, очень тебя прошу, полетели со мной, а? Мама так ждет… Я привез приглашение, вот оно. На обратной стороне записан номер моего мобильника, если что – можешь в любое время со мной связаться.

Он достал из внутреннего кармана льняного пиджака сложенный вчетверо листок, протянул мне и держал до тех пор, пока я не взяла.

– Ну что, поедем?

Я смущенно молчала, не зная, как реагировать на это странное предложение. Отец меня не торопил. Когда молчать дальше стало невозможно, я наконец с трудом выдавила из себя:

– Я так сразу не могу. Вот съезжу в Жуковский, наведаюсь в институт экспериментальной биофизики, переговорю с теми, кто что-то об этой истории помнит, – вот тогда обязательно полечу с тобой к маме.

– Напрасно время потратишь, – бесстрастно обронил собеседник. – Институт в Жуковском – секретный объект, тебя туда не пустят.

– Хорошо, тогда спрошу у деда.

– Ну-ну, генерал Рудь очень обрадуется, что сможет снова упечь меня в лабораторию и дать возможность своим людям закончить начатые исследования. Я постоянно чувствую, что люди генерала где-то рядом, я уверен, что Владлен Генрихович не оставил идею вернуть меня в спецотдел. Пойми, дочь, меня предали: я думал, я один из них, а оказалось – я всего лишь подопытный кролик.

– Тогда поговорю с бабушкой, – не сдавалась я. – Аккуратно поговорю, чтобы Ида Глебовна ни о чем не догадалась и не рассказала деду.

– Вот этого точно делать не стоит, – хмуро откликнулся отец. – Я сказал тебе неправду. Генерал с женой тебе не совсем уж чужие. Твоя мама – младшая сестра Иды Глебовны, после смерти их родителей генерал растил Веру как родную дочь. И он никогда не простит Вере предательства.

Окончательно перестав что-либо понимать, я пробормотала слова извинения, наскоро простилась с отцом и, поднявшись с лавки, торопливо припустила домой.

– Я улетаю, мне нужно как можно скорее вернуться к Вере, – неслось мне вслед. – Надеюсь, ты примешь правильное решение. И помни: у твоей матери осталось не так много времени, чтобы повидать тебя, Агата.

* * *

С самого утра меня так и подмывало позвонить деду и прямо спросить о состоянии здоровья Льва Рудя. Если отец болен, почему от меня это скрывают? Может, все не так плохо и его еще можно вылечить? Но мой непосредственный начальник адвокат Устинович не терпит опозданий, поэтому пришлось отложить все вопросы на потом и двинуться в сторону конторы.

Июльское утро только началось, а духота в Москве уже стояла невероятная. Выйдя из подъезда, я окунулась в горячий воздух, поднимающийся от раскаленного асфальта в бледное небо, и, пока шла до машины, взмокла так, словно побывала в сауне. Подъезжая к Маросейке, я всей душой надеялась, что в конторе наконец-то починили кондиционеры и работать придется в нормальных условиях. Однако несмотря на то, что с климатическим оборудованием проблемы были решены, обстановку в адвокатском бюро «Устинович и сыновья» трудно было назвать нормальной. Борис восседал на рабочем месте, сияя, как именинник, а остальные члены семьи Устиновичей водили вокруг него хороводы. Впрочем, помимо отца и брата, вокруг стола моего бывшего однокурсника и лучшего друга утицей плавала секретарша Кира Ивановна и лебедью вышагивала Маша Ветрова, которую в принципе тоже можно считать частью семьи. Наша конторская красотка хоть и крутила роман с Эдом Георгиевичем, но замуж все-таки выскочила за старшего из его сыновей, ибо в самый последний момент глава адвокатской конторы наотрез отказался разводиться с проверенной супругой, родившей ему двоих сыновей. Взвесив все за и против, привыкший мыслить здраво Эд Георгиевич сделал выбор в пользу парных котлет Фиры Самойловны, рассудив, что любоваться прелестями Марии можно и в офисе. Вот тогда-то Ветрова пошла в контрнаступление и женила-таки на себе Ленчика.

Продолжая начатый еще до моего прихода монолог, Эд Георгиевич с напором говорил младшему сыну:

– С билетами заминки не будет, сегодня же можешь вылететь в Тель-Авив, Семен тебя встретит. Он мне звонил, сказал, что в права наследства ты сможешь вступить сразу же после оглашения завещания, так что это чистая формальность.

– И все-таки непонятно, – сокрушенно вздохнула Ветрова. – Почему этот ваш дядя Моня все свое имущество оставил Джуниору? Ведь есть же прямые наследники – тот же Семен. Но даже если ваш родственник по какой-то причине решил оставить своего сына без наследства, покойник мог бы учесть, что Леня старше Бориса, да и вы, Эд Георгиевич, пока еще живы. Может, имеет смысл завещание опротестовать? Может, ваш покойный дядя был невменяем?

– Я могу полететь с Борисом и навести справки у соседей, – охотно откликнулся Леонид, делая шаг к двери, точно собирался сию же минуту лететь в Израиль проверять вменяемость покойного родственника, но Эд Георгиевич так на него посмотрел, что инициативность Устиновича-среднего мигом куда-то испарилась. Под убийственным взглядом отца Леня вернулся на рабочее место, где и затих на стуле, ссутулившись и став ниже ростом.

– Не городите чушь! – продолжая испепелять взглядом невестку и сына, прикрикнул глава адвокатского бюро. – Ceteris pa– ribas, что, как известно, означает «при прочих равных условиях», только один дядя Моня сумел в чужой стране выбиться в люди.

– А как же Сема? – невнятно промямлил Леонид, не поднимая глаз от столешницы, на которой он пальцем размазывал натекшую из цветочного горшка лужицу. Наша секретарша всегда очень обильно поливает цветы, отчего на подоконниках круглый год стоит присыпанная землей вода, время от времени стекая на рабочий стол Леонида и заливая его бумаги. – Сема дослужился в полиции Тель-Авива до рав самаль ришон, разве этого мало?

Устинович-старший скроил скептическую мину, указательным пальцем поскреб гладко выбритый подбородок и не без самодовольства заметил:

– Если учесть, что мы с Семеном оба заканчивали юрфак столичного университета и я владею одним из лучших адвокатских бюро в Москве, то должность прапорщика – не бог весть какая карьера. Дядя Моня же эмигрировал, будучи поваром в общепитовской столовой при автобусном парке, и при этом ухитрился открыть в Израиле процветающий ресторан и, замечу, лично руководил им до последних дней жизни. Нет, о его недееспособности и речи быть не может, хотя Эммануил Абрамович, конечно, был большой оригинал. Взять в официантки Зину – на такое способен только человек с огромным чувством юмора и немалой коммерческой сметкой.

Секретарша тут же переглянулась с Ветровой, спрашивая взглядом, о ком идет речь, но та лишь с недоумением пожала плечами. Слишком мало Мария пробыла женой Ленчика, чтобы быть осведомленной о таких деликатных подробностях. Мне же давнишняя дружба с Джуниором давала некоторые преимущества, поэтому я знала, что Зинаида Подольская – страшный сон семьи Устиновичей. Девица принадлежала к дальней ветви большого семейства и была не только смазлива, но и совершенно безумна, чем и решил воспользоваться предприимчивый дядя Моня. Выписав из России несчастную Зинаиду, он привез ее в ресторан и предоставил полную свободу действий. Зина вдруг вообразила, что она как две капли воды похожа на Мерилин Монро, и стала во всем подражать признанному секс-символу двадцатого столетия, фланируя по залу с подносом знаменитой походкой из культового фильма «В джазе только девушки». Видя такое дело, Эммануил Абрамович тут же переименовал свое заведение из закусочной «У дяди Мони» в ресторан «Монро». Это был ловкий рекламный ход, который не обманул ожиданий ресторатора. Сначала со всей округи, затем и из дальних уголков города в «Монро» потянулся народ, чтобы посмотреть на чудачества «чокнутой русской». Дядя Моня пожинал плоды своей предприимчивости, богатея прямо на глазах. Он уже подумывал открыть сеть ресторанов, набрав для этого мало-мальски похожих на Мерилин девушек и обучив их эротично покачивать бедрами, при этом балансируя заставленными снедью подносами, но внезапная кончина помешала его грандиозному замыслу.

– В общем, Борис, – подвел черту под беседой глава конторы, – передавай дела Агате и отправляйся домой паковать чемодан.

Все еще стоя в дверях, я приветливо помахала рукой коллегам и несколько запоздало поздоровалась:

– Добрый день всем, кого не видела!

Затем я прошествовала к столу Джуниора и с озабоченным видом уселась на стул для посетителей.

– Ну, показывай, что там у тебя за дела, – деловито проговорила я.

Покосившись на меня, приятель неуверенно протянул:

– Э-э, батя, то есть Эд Георгиевич, может, лучше передать дело Воловика Маше Ветровой?

– Вот еще глупости, – надулась Ветрова. – У меня одних только разводов в производстве целых три штуки, а ты на меня свои тяжкие телесные навалить хочешь.

– Тогда, может, Лене? – тоскливо тянул Джуниор, с которого вид именинника слетел сразу же после распоряжения родителя о передаче дел в мои цепкие руки.

– Да ладно, Борь, – попыталась вступить я в разговор, – я только что закончила дело, у меня как раз нет работы, так что я с удовольствием заберу у тебя все, что ты не доделал. Пошли в кухню, попьем кофе, заодно расскажешь, что там у тебя за тяжкие телесные.

Я поднялась со стула и молча наблюдала, как кудрявый друг обреченно выбирается из-за стола, как хрустит суставами, разминая свое большое, затекшее от долгого сидения в парадной позе тело. Борька потягивался, откладывая неприятный момент, но я терпеливо ждала, когда он выполнит свой обычный ритуал, возьмет папку с делом и отправится в кухню. Наконец кудрявый друг все же закончил производственную гимнастику и, подхватив со стола документы, двинулся пить кофе и вкратце излагать суть вопроса, над которым сейчас работает.

Включив чайник и с комфортом устроившись за столом, Устинович-младший вскинул на меня серые телячьи глаза, обрамленные пушистыми ресницами, дернул длинным носом, покрытым канапушками, и неуверенно протянул:

– Сразу говорю – тут все ясно с самого начала. Статья сто одиннадцатая, причинение тяжкого вреда здоровью, подзащитный виновен на сто процентов – ибо нефиг руку на стариков поднимать. Воловик полностью признал свою вину, смягчающих обстоятельств нет, поэтому ему светит от двух до восьми лет, и он с этим согласен. Знаешь, Агата, материалы дела ты можешь даже не читать, в суде заявишь, что сторона защиты полностью согласна с предъявленным обвинением – и все, иди домой обедать.

Я забрала из рук приятеля папку, раскрыла на первой странице и с головой погрузилась в бумаги. Сделав рукой жест, полный безнадежного отчаяния, Борис поднялся со стула и отправился варить кофе. Пока он жужжал кофемолкой и, стоя над туркой, бдительно следил, чтобы кофе не убежал на плиту, я ознакомилась с материалами и отложила папку в сторону. Кинув недоверчивый взгляд на внушительный том в картонном переплете, который я за считаные минуты успела прочесть от корки до корки, Устинович-младший с уважением проговорил:

– Сколько я тебя знаю, Агата Рудь, столько не перестаю поражаться, как быстро ты читаешь. Колись, как ты это делаешь?