Презумпция невиновности

– Врал, Вичка, врал, – устало согласился Джуниор, доставая из похудевшего бумажника несколько купюр.

Между тем я во все глаза рассматривала престарелую родственницу знаменитого иллюзиониста. В памяти сразу же замелькали фотографии начала века, виденные мною в музее циркового искусства. Летящие через обруч тигры в спектакле «Книга джунглей», лилипуты в пышных жабо из «Путешествия Гулливера», усатые силачи с гирями, поднятыми над головой на вытянутых руках, и, конечно же, факир в восточных одеждах – сам неподражаемый Казимир Крестовский.

– Как вас зовут? – вывела меня из задумчивости администратор заведения.

– Агата Рудь, – встрепенулась я.

Старушка растерянно улыбнулась.

– Фамилию не расслышала, – извиняющимся тоном проговорила она.

Я достала из сумочки визитку и положила перед ней на стол. Пожилая женщина взяла картонный прямоугольник в руки и поднесла к глазам, вчитываясь в текст.

– Так и напишем: «Милой Агате Рудь с наилучшими пожеланиями от автора», – раскрывая ближайшую книгу на титульном листе, проговорила она и взялась за ручку.

– Подпишите еще одну, для молодого человека, – попросила я, заранее доставая деньги.

– Да вы что, совсем обалдели, второй экземпляр этой фигни покупать? – на все фойе возмутилась Борькина родственница. – Никто эту муру читать не будет! Поставите на полку, пыль собирать. Лучше купите сахарной ваты, если вам денег не жалко!

– Да замолчишь ты или нет! – с силой тряхнул девчонку Джуниор. – Сейчас уйдешь отсюда!

– Ну и уйду, и пожалуйста, не очень-то и хотелось! – обрадовалось дитя, поворачиваясь в сторону выхода.

– Стой, поганка, я сказал! – разъярился Борька. – Ты у меня получишь сахарную вату!

Крестовская сделала успокаивающий жест рукой и проговорила:

– Купите девочке сахарной ваты вместо второй книги, а я допишу ваше имя рядом с именем приятельницы. Будете читать книгу по очереди.

– Да, пожалуй, так мы и сделаем, – обрадовалась я.

Вика надулась и отошла в сторону, искоса поглядывая, как старушка снова открывает титульный лист и заносит над ним ручку.

– Как зовут вашего кавалера? – уточнила Регина Казимировна.

– Борис Устинович, – хмуро ответил за меня Борька, раздосадованный поведением племянницы.

– Еще раз простите нас за Вику, – взмолилась я, забирая подписанный экземпляр и передавая его Борьке. Все-таки он мужчина, вот пусть и носит увесистые биографические фолианты, мне в сумке и толстенного «Шантарама» хватает. – И дайте, пожалуйста, программку.

– Дети есть дети, – протянула программку администратор и улыбнулась понимающей улыбкой.

Тем временем подошли новые покупатели, с интересом посматривая на рекламные проспекты и книги. Я кинула неуверенный взгляд на визитку, покоящуюся рядом с ручкой на столе, и решила не забирать – пусть лежит.

* * *

Места оказались и в самом деле прекрасные – в первом ряду прямо перед стоящей на сцене глинобитной лачужкой, в которой, должно быть, по замыслу режиссера обитал Аладдин. Остальное пространство сцены было стилизовано под арабский дворик с дувалом и небольшим прудиком прямо перед хижиной. По зеркальной глади пруда скользили лебеди – черный и белый, и над всей этой идиллией под высоченным потолком плыли почти настоящие облака.

Откинувшись на спинку кресла и вытянув перед собой ноги так, что они уперлись в бортик сферической сцены, Вика сноровисто метала в рот попкорн, доставая его двумя пальцами из широкого ведерка, и без особого интереса рассматривала лебедей, ожидая начала представления. Борька напряженно изучал программку, а я листала купленную в фойе книгу. И вдруг одна фотография привлекла мое внимание. Дряхлый старик сидел в инвалидном кресле, а из подписи под снимком следовало, что это Казимир Крестовский в последние годы жизни. Надо же, а я и не знала, что на старости лет иллюзионист передвигался в инвалидной коляске! Интересно, что с ним случилось? Должно быть, покалечился во время выступления, ну да подробности можно узнать из воспоминаний Регины Казимировны. Припомнив старушку-администратора, я загрустила. Честно говоря, мне до сих пор было не по себе от нашего общения. Как бы я хотела рассказать Регине Крестовской, что иллюзариум для меня – кусочек детства, что я люблю его так же, как сад Малютина, в котором играла в войнушку с друзьями из класса. Но теперь, когда у дочери великого артиста сложилось о нас определенное мнение, это было в принципе невозможно. Жаль, что так по-дурацки получилось!

В зале начал гаснуть свет, заиграла негромкая восточная музыка, и из хижины вышла ярко накрашенная женщина в длинных одеждах. В руках у нее была плетеная корзина размером с мусорный бак. Женщина опустилась на корточки рядом с прудом и принялась мыть тарелки, доставая их из корзины. Следом за тарелками настала очередь старого медного кувшина, который матушка Аладдина в соответствии со сказочными канонами стала тереть песком. После пяти секунд напряженной работы небо над сценой почернело, загрохотал гром, сверкнули молнии, и из кувшина пополз белый дым, принимая форму джинна. Испуганная женщина вытряхнула из корзины остатки грязной посуды и забралась в освободившуюся плетеную тару. Между тем дымный джинн рос, мужал и как бы обретал вес и плоть, становясь все больше и выше, пока, наконец, не уперся макушкой в «небо». Запрокинув голову, он дико захохотал, и от его инфернального смеха поднялся страшный ветер, подхвативший корзину и поднявший ее в воздух. Над корзиной как по мановению волшебной палочки появился оранжевый воздушный шар, поднимавшийся все выше и выше. Тем временем непогода на сцене усиливалась. Из почерневшей тучи хлынул дождь, щедро орошая хижину, сложенный из камней дувал, корзину и женщину, выглядывающую из нее. Приспособление напоминало дирижабль, которым, по сути, оно и являлось. Когда «дирижабль» достиг «неба», джинн простер руки и гулко прогрохотал, изрыгая пламя:

– Я раб лампы! Повелевай и приказывай, о моя госпожа!

Вырвавшееся из пасти джинна пламя коснулось шара, он ярко вспыхнул, точно спичка, и огненной птицей рухнул вниз, увлекая за собой полыхающую корзину. Корзина загорелась так стремительно, что никто не успел понять, что же произошло, и только истошный крик артистки не оставлял сомнений, что случившееся – кошмарная трагедия, а не постановочный трюк. Под испуганные возгласы зрителей горящая корзина рухнула рядом с прудом, напугав лебедей, шарахнувшихся от огненного факела в разные стороны. В следующую секунду на сцену выскочили сотрудники театра с огнетушителями и ведрами, пытаясь потушить зарождающийся пожар. Запахло горелой резиной и чем-то еще крайне неприятным. Едкий дым резал глаза, щипал нос и вызывал надсадный кашель. В рядах началась паника. Толкаясь в проходах, родители торопились вывести из зала детей, мимо нас бегали перепуганные люди, закрывая дыхательные пути носовыми платками, и только Вика продолжала невозмутимо поедать попкорн.

– Вот это круто, – одобрительно прочавкала она, не отрывая завороженного взгляда от сцены. – Даже покруче, чем на концерте «Рамштайна»! Жалко только не показали, как тетка сгорела. Надо им сказать, чтобы в следующий раз корзину делали прозрачной.

Я покосилась на Викторию и подумала, что девочке необходимо познакомиться с моей бабушкой – только Ида Глебовна способна повлиять на это маленькое чудовище. Некогда бабушка работала в спецотделе «Сигма», где специализировалась на изучении девиантного поведения у детей и подростков. К слову сказать, я и сама не подарок, генетика у меня – будь здоров, ибо мама моя в раннем детстве вытолкнула в окно собственного родителя за то, что он не купил ей желанную игрушку, а про папашу вообще разговор отдельный. Мой биологический папочка – законченный аферист не только по профессии, но и по велению души. Николай Николаевич Жакетов попортил немало крови нашей семье, но в настоящее время он обитает за границей, обделывая свои грязные делишки то ли в Израиле, то ли в Штатах[4 - Подробнее читайте в романе Евы Львовой «Состояние аффекта».]. К счастью, жизнь сложилась таким образом, что воспитанием моим занимались не бедовые родители, а бабушка с дедом. Быть может, поэтому я и выросла вполне приличным человеком – во всяком случае, я так о себе думаю. Глядя на Вику, я понимала, что если ей кто-то и сможет помочь, то только моя уникальная бабушка.

* * *

– Ну, все, подъем, – скомандовал Борис, хлопая Викторию по спине, отчего поднесенная ко рту попкорнина выскочила у девочки из рук и шлепнулась на пол. – Уходим отсюда.

– Да ну, лучше подождем, когда все свалят, а то фиг пролезешь, – лениво отмахнулась Вика, запуская руку в картонное ведро и вынимая новую порцию попкорна.

Высыпав горстку в рот, девочка, не отрываясь, смотрела, как артисты, потушив огонь, толпятся перед корзиной с обгоревшим телом коллеги, как мечется по сцене носатый взлохмаченный господин с красивой седой прядью в каштановых волосах и, пачкая сажей отлично сшитый костюм, кричит:

– Что, черти, наделали! Чуть театр не сожгли! Динка погибла! Теперь проверками замучают! Черти!

Приехавшая на место происшествия опергруппа оградила полосатыми лентами сцену, и эксперт принялся собирать улики, внимательно исследуя остатки дирижабля, а оперативники приступили к опросу свидетелей. Вдруг среди фигур полицейских мелькнул бородатый тип, показавшийся мне странно знакомым.

– Слушай, Борь, я не пойму, это Хитрый Лис, или я ошибаюсь?

– Конечно, кто же еще, – усмехнулся кудрявый друг. – Разве Илюху с кем-нибудь спутаешь?

Следователь Лисицын имел простое русское лицо, оживленное пшеничной бородкой и сросшимися в одну линию темными бровями, под которыми сверкали совиные глаза. За склонность к компромиссам с совестью Илья носил прозвище Хитрый Лис, и это ему жутко не нравилось. Лисицын бы предпочел, чтобы его называли Бесстрашный Орел, Беспощадный Лев или что-нибудь в этом роде.

Услышав наш разговор, Вика радостно оживилась.

– Следователь ваш друг? – подскочила она на месте. – А давайте попросимся посмотреть на труп! Он вам не откажет, ведь правда?

Конечно, Илья Лисицын не отказал бы в такой малости, ведь парень проработал в нашем адвокатском бюро несколько лет, прежде чем перейти в УВД на должность следователя. Правда, я застала Хитрого Лиса на излете адвокатской карьеры, зато Устинович-младший знал его довольно хорошо. Кажется, они даже дружили, хотя частенько цапались из-за ерунды. Помню, я присутствовала при одной такой ссоре. Илья тогда как раз собрался уходить из конторы, а Борис его отговаривал. Кира Ивановна накрыла на кухне прощальный стол, за которым и возник горячий спор относительно нашей профессии.

– Да пойми ты, Боря, я по натуре волк, а не отец-заступник, – бил себя в грудь кулаком Лисицын, и от человека с его фамилией слышать подобное заявление было, по меньшей мере, забавно. – Работа адвоката не по мне. Гораздо больше бабла можно срубить, вкалывая следователем. Развалишь там уголовное дело или закроешь пожизненно, кого попросят уважаемые люди, – машину приличную можно сразу купить.

– И невиновного с чистой совестью закроешь? – сердился Устинович-младший.

– Да ладно тебе, Борь, видал я таких невиновных! Каждый фигурант уверяет, что не делал того, что ему вменяют, а начнешь под него копать – стопудово замазан!

– Ты, Илюх, прямо такой реальный пацан, живешь по понятиям, – ехидничал Борька, – только наколотого перстня на пальце не хватает!

– Мои понятия – поменьше ишачить, побольше получать, – гнул свою линию Лисицын, забирая бороду в кулак.

Но, в принципе, Хитрый Лис был парень неплохой, и с ним всегда можно было договориться. Глядя, как Илюша расхаживает по сцене, я припомнила его застольный монолог и, честно говоря, сотрудникам иллюзариума не позавидовала.

– Незапланированное возгорание летающего механизма. Тут явный косяк со стороны техников, – пробормотал Борис, наблюдая за перемещениями Лисицына. – Илюша это в два счета определит.

И, заглянув в программку, задумчиво добавил: