Ты моё дыхание

Софья

Сегодня от «Лагуны» у меня выходной. Есть время, чтобы отдохнуть, к занятиям подготовиться, домашние дела переделать.

– Что-то мне не лучше, – Михайловна мрачна, как туча перед ураганом. Такой мне её ещё наблюдать не приходилось: она всегда бодра была и деятельна, а тут ей вынужденно приходится в четырёх стенах ползать. – Терпеть не могу болячки! – сердито высказывает она. – Ни выйти, ни прибраться, сижу, как пень!

– Вы лечитесь, – пытаюсь её успокоить, – а в квартире я уберу, мне несложно. И еду приготовлю, и в магазин сбегаю.

– Ну, да, – вздыхает она, – мало тебе Володьки, ещё и я на твои хрупкие плечи. Как ты всё тянешь – ума не приложу.

– Я привыкла, – улыбаюсь, хоть эта эмоция сейчас не очень искренняя. – Это только кажется, что тяжело, пока не начнёшь делать. А потом всё становится намного проще. Как в поговорке: глаза боятся, а руки делают. Вот скоро вы на ноги встанете, вернётесь в «Лагуну», жизнь опять заиграет красками. А сейчас главное не сдаваться, лечиться, терпеть.

– Да терплю я, терплю. Куда ж мне деваться? – ворчит Михайловна. Глаза у неё блестят, но она – кремень, не даёт слезам пролиться.

У меня есть ещё одно очень важное дело, которое я откладываю и оттягиваю, как могу. Но тяни не тяни – нужно собраться, выдохнуть и сделать.

Поэтому, покончив со всеми делами, я отправляюсь в дом в нескольких кварталах отсюда. Там прошло моё детство. Там я была счастлива. Как жаль, что всё хорошее рано или поздно уходит. По крайней мере, у меня всегда так.

Метро, троллейбус – и знакомые деревья встречают меня, как верные стражи. Им холодно и грустно под пронзительным ветром, что сегодня сбивает с ног, будто тоже помнит лучшие времена, но спешит напомнить о плохих.

Знакомый подъезд. Старая лавочка с оторванной посередине доской. Приближающаяся зима не красит ни старое здание, ни окружающий пейзаж. Наоборот, словно выпячивает все недостатки.

В подъезде, правда, подобие ремонта. Когда я приходила сюда в последний раз, стены были разрисованы наскальной живописью и жалкими потугами в граффити.

Мне недалеко – на второй этаж. Наша дверь – самая старая и страшненькая. Соседи давно сменили. Зато дверной замок не тот, что помнил меня, и поэтому я жму на кнопку звонка. Жму быстро и решительно, чтобы не передумать.

– О! Какие люди и без охраны! – показывает свои щербатые зубы отчим, складывая мощные руки на груди. Тот самый, ненавистный мне типаж: большой, крепкий, сильный. К сожалению, и дерьмо редкостное. – Привет, Сонька! – хватает он меня за руку.

Я хоть и была начеку, всё же проворонила его молниеносный выпад. Он держит меня, как в тисках, всё сильнее сдавливая предплечье. Тянет на себя.

– Заходи, что ты как неродная? Мы тебя тут ждём, ждём, а ты всё не являешься и не являешься. Совсем родных забыла, загордилась, фря. Носа не показываешь. Стыдишься нас. Не уважаешь!

Я сопротивлялась, а он всё сильнее сдавливал руку. Ещё немного – и вывернет, сделает во много раз больнее, но мне невыносимо его терпеть. Эти прикосновения. Эту мерзкую улыбку, этот масляный похотливый взгляд, что блуждает по мне, как поплавок в грязной луже.

– Сонечка, – выныривает из дальней комнаты мать, и я перевожу дух. При ней он не сможет ни приставать, ни издеваться в открытую. – Заходи, дочка.

Она выглядит уставшей и осунувшейся. Волосы торчат, халат требует стирки. Она опустилась. Стала другой рядом с этой гориллой. И мне не понятно, почему.

– Денечка, поставь чайник, пожалуйста.

Отчим хмыкает, но отпускает меня, уходит на кухню. У него чуть кривоватые ноги, но, если не обращать на мелочи внимания, то он по-своему хорош, конечно, внешне. Только я упорно не могла найти в нём, как ни старалась, хоть какую-нибудь положительную черту.

Почему она выбрала этого урода? После папы – милого, доброго, интеллигентного? Денис – противоположный типаж. Здоровый бугай с замашками садиста.

Он появился вскорости после смерти отца. И я задавалась вопросом: откуда он взялся? Видимо, мать отцу изменяла – приходил только один правдоподобный ответ. Но спрашивать об этом я не могла. Я всё ещё берегла всё то светлое и чистое, что у нас оставалось. Если я разрушу и эти иллюзии, то как потом жить и смотреть на других людей? Как не искать потайное дно даже там, где его может и не быть?

Я и так… наверное, поддалась этим настроениям и с осторожностью смотрела на окружающих. Особенно меня пугали физически сильные мужчины. Может, и не обоснованно, но ничего с этим я поделать не могла.

Пока я не убралась из отчего дома, отчим при любой возможности грязно меня домогался. Ему доставляло удовольствие меня третировать. К счастью, он не заходил за последнюю грань, хотя руки распускал.

Ему нравилось тиранить и унижать. И морально, и физически. Он знал о своём превосходстве в силе, поэтому с наслаждением пользовался. Подозреваю, матери тоже доставалось, но она никогда не жаловалась. Терпела молча.

В тот день отчим был пьян. Он выгнал нас с Вовкой на улицу, и мы ушли, в чём были. Да я только была рада: жизнь превратилась в кошмар, ребёнок не доедал. Денис заявлял, что не намерен кормить дармоедов. Приходилось выкручиваться.

К тому времени мать потеряла работу, а этот – кормилец – по сути, любил только себя.

Нас приютила Дашка, правда, ненадолго. Приезжала, плакала мама.

– Денис расстраивается, что был резок. И жалеет, – уверяла она, а я не могла ей сказать: проснись, очнись наконец-то!

Но что-то мне подсказывало: мать не поймёт, не сможет. Не сейчас, наверное. Время надо, чтобы она прозрела. А она словно в тумане: верит какому-то постороннему мужику, а не мне. Но, видимо, была у него над матерью какая-то особая власть. Он умел быть убедительным.

Возвращаться я отказалась, и тогда начался ад. Отчим преследовал нас. Приезжал, скандалил без зазрения совести.

Пришлось мне и от Дашки уехать. Зачем людям лишние проблемы?

Но не перевелись ещё добрые души: пока я не нашла первую съёмную квартиру, мы с Вовкой прятались у девчонок в общежитии. Официально туда меня поселить не могли из-за местной прописки. Общежития предоставлялись только иногородним.

Первое наше жильё находилось у чёрта на куличках. Старая неопрятная халупа, но большего на то время я себе позволить не могла. Приходилось вертеться. И уже позже всё устроилось лучшим образом, когда я нашла Михайловну.

– Пойдём, чаю попьём, – улыбается мама, но улыбка у неё жалкая.

Я не хочу пить чай. Не хочу здесь находиться. Но приходится.

– Что, пришла снова воровать? – сидит, как зэк на зоне, отчим, почёсывая сквозь майку грудь.

После нашего побега с Вовкой я вернулась и собрала кое-какие вещи. Другой возможности или шанса у меня больше не предоставилось: Денис сменил замки.

– Я забрала только свои и Вовкины вещи, – напоминаю я ему. – Вряд ли бы вы их носили.

– Ты поговори мне ещё! – прикрикивает он на меня, отхлёбывая шумно чай из кружки. – Деньги пропали. Заработок, между прочим. Нам с матерью пришлось на хлебе и воде перебираться.

Он лгал. Я никогда не брала его деньги. Но оправдываться и возмущаться не было смысла. Всё равно я буду не права.

– Ну так чо, Сонь, бабки принесла, совесть замучила? Али соскучилась, доча?

Меня передёрнуло. От его взгляда. От его развязных слов.

– Я пришла забрать документы, – заявила, глядя ему в глаза.

Глава 12

Софья

– Да ты что! – нехорошо улыбается он. Мерзкий, скользкий, знающий своё превосходство. – Видишь, Нина, выросла дочь, оборзела. Требовать пришла. Не просить, заметь. И это после того, как воровала.

– Денис, – тихо просит мама, но ему всё равно – взобрался на Олимп и вещает, местный божок.

А я думаю: она мне не поможет. Потому что тогда выбрала не нас с Вовкой.