В школу по приколу, или По мне плачет цирк!

«Из-за моего повидения в кабинете 5 А сламался бюст Дантеса. Не полностью. Аторвался нос и чепчик. Прошу извинить меня. Могу приклеить на место. Или купить нового такова же. Ученик 5-го А Иван Изюмов».

Разве так пишут объяснительные? Во-первых, умолчал про ухо. Во-вторых, у великого человека не может быть чепчика (только если он не Арина Родионовна) – у него головной убор. У Данте, например, повязка или бинт на голове. И в-третьих, конечно, он не Дантес, а Данте! Дантес вообще другой человек, ему бюст не за что делать. И фотографировать даже нечего. Разве что на уголовное дело – за то, что Пушкина застрелил.

А на обычных переменах к нам приходит воспитательница – и «бесючки» не бывает. Диких перемен немного – одна в день. И звонков у нас два вида – мелодии Моцарта и Баха. Директор школы на линейке объяснила, что такие звонки придуманы для нашего ученического успокоения и умиротворения. Но если по-честному, Моцарт и Бах не очень успокаивают – после урока все равно побегать хочется, на коленях по коридору проехаться или на двери кабинета повисеть.

Так вот: заиграл Моцарт на дикую перемену. А беситься не хочется. Совсем. Потому что куда-то исчезла Вика Шилова. Еще ее зовут Шило – за активность. Вроде она не очень и обижается. Вика красивая и талантливая. Модельером хочет стать. По секрету, она мне немного нравится. Ну, не так чтобы нравится-нравится, обычная девчонка. В общем, я вам ничего не говорил.

Мы стали друг у друга спрашивать: кто ее видел последним, куда она пошла, с кем? Представьте себе ужас – никто не может вспомнить, в какой момент Вика пропала! Утром в школу пришла (ее куртка в гардеробе, мы проверили) – и вот ее уже нет. Это, согласитесь, гораздо хуже разбитого бюста – когда пропадает ученица!

Куда ж она могла деться?! Тут Миша Зимин вспомнил, что накануне она в шутку попросила учителя чтения Артёма Борисыча по прозвищу Бонифаций взорвать школу.

Это не бред, не подумайте. Наш учитель служил сапером и участвовал в боевых действиях. Вообще в это верится с трудом, когда видишь Бонифация (кстати, прозвище он получил за доброту и пышную шевелюру). Когда мы спросили его, хотел ли он идти на войну, Бонифаций ответил, что его никто не спрашивал, хочет он воевать и взрывать или нет. Поставили перед фактом: иди и взрывай. Может быть, навзрывавшись и наминировавшись, он в результате стал таким добрым?

В общем, Миша вспомнил, что накануне Вика поспорила с завучем и попросила Артёма Борисыча: «Взорвите, пожалуйста, школу!»

А он ей ответил:

– Я за мир!

Тогда мы Бонифация успокоили:

– Ладно. Мы, если что, вас предупредим – чтобы вы вышли.

А Бонифаций – нам:

– Я вас тоже люблю.

И хотя Вика наверняка сама ничего страшного не сделала и не планировала, кто-то мог донести этот разговор до директора, например. И вот сейчас нашу Вику секретно арестовали…

Мы думали, куда позвонить: в полицию, скорую, МЧС, а может быть, сразу в ООН?

– Надо сначала позвонить Фее! – предложил кто-то.

Небольшое отступление. Фея – наша классная, пятого класса. Ее зовут Зубадрат Гербандуловна. Сама она предложила обращаться к ней Зоя Геннадьевна. Но лично я спокойно могу выговорить и настоящее имя. Миша Зимин заметил, что Зубадрат звучит как «зубы драть». И мы между собой прозвали воспитательницу Зубной Феей. А потом коротко и нежно – Феей.

Женя Сырчикова, староста, нашла в своем телефоне номер Феи, чуть-чуть помедлила (потому что ей пока не приходилось звонить учительнице – да еще по такому жуткому поводу – пропаже ученика) и набрала номер. Через секунду рядом раздался звонок Феиного телефона. Значит, она стояла за дверью. Это было очень странно! Потому что после второго урока, как я говорил, у нас дикая перемена. И Фея никогда!.. никогда еще не приходила в наш класс в это время. Ходят слухи, что Фея на дикой перемене встречается во дворе школы со своим женихом. Никто его, правда, не видел. И вообще – какой жених в таком преклонном, как у Феи, возрасте – ей не меньше двадцати восьми лет, а то и все двадцать девять!

В кабинете появилась Фея и с порога сделала замечание Изюмову:

– Прекрати исследовать недра носа: все равно там ничего интересного не найдешь. – (Фея любит научно выражаться.) А за Феей в кабинет вошла… сама Вика. – Ваша Вика не пропала! – объявила Фея. – Это я изолировала ее в отдельном кабинете до приезда мамы. Но прежде, чем мама заберет ее из школы, я хочу сказать вам важные вещи. Знайте, что культура других стран может влиять плохо на души наших граждан и детей. Она может их умерщвлять и пожирать.

– Кто кого будет пожирать? Про что это она? – тихо спросил Ваня у Миши.

– Про людоедов, – пошутил Миша.

– Вика пришла сегодня в школу, – продолжала Фея, – в неправильном виде. Поэтому я изолировала ее ото всех. И вызвала маму.

Мы внимательно посмотрели на Вику и поняли, в чем дело. На Вике, на нашей моднице Вике, были крутые джинсы с дырками, из которых просвечивали Викины ноги. По правде сказать, дырок было гораздо больше, чем самих джинсов. Викины штаны будто побывали в эпицентре взрыва. Хорошо, школа осталась на месте. Взрывной прикид! Ничего не скажешь. А рядом с Феей еще и опасный.

– Культура ню и связанная с ней мода, – зудела Фея, – свойственна диким племенам тумба-юмба. (Какая еще тумба?!) Для нашего менталитета (откуда она берет эти словечки?) это распущенно и безнравственно. Тем более для вас – для вашего небольшого пока возраста. Ходить так, как Вика, – в стиле ню, обнажившись, – непозволительно!

Все это время Вика стояла, опустив голову.

– Ню – это тот, кто съел Викины джинсы? – осведомился Иван у Миши.

– Что? – не понял Миша, он забыл о своей шутке.

– Людоед? – переспросил Иван.

– Какой людоед? – Миша выпучил глаза.

– Людоед Ню?

На последних словах Феи Вика выпрямилась и, глядя прямо в глаза классной, проговорила:

– Вы жестокая, вы безжалостная! Не подумали обо мне! Выставили на посмешище перед всем классом!

Про посмешище это она зря. Мы и не думали смеяться. Мне показалось, что Вика сказала верно и от этой верности ей немного полегчало. Но за такие слова могла наступить страшная кара.

Вот-вот должна была уже заиграть «Шутка» Баха. Но всем было не до шуток. Да и Фея разошлась не на шутку:

– Господи! Да что ты себе позволяешь! Какая дерзость! Не я должна о тебе думать! А твои родители, выпустившие тебя в школу в таких джинсах!

Тут прозвенел звонок. И Фея ушла и увела Вику.

– Уйду из школы, уйду из этой чертовой школы! – бормотала Вика.

С тех пор прошел год. Вика из школы не ушла. Она очень сильно подросла. В шестом классе стала ростом с девятиклассницу и ходит сутулясь, в мини-юбке.

Ваню Изюмова некоторое время называли в классе людоедом Ню. А мы с Викой написали директору письмо с просьбой разрешить всем ученикам раз в неделю одеваться кто во что хочет, то есть по моде. Но ответа пока не дождались.

А я всё думал и продолжаю думать: почему в школе все друг друга обижают? Почему?! Почему школа – место постоянного напряга и язвления.

Когда я вырасту и если стану, например, педагогом или вдруг директором, то я хочу создать добрую школу, где никто никого не будет обижать и все будут прислушиваться друг к другу.

Как я спас живое существо

Учись у них – у дуба, у березы…

Легко поэту Фету такое советовать: учиться у дуба и березы! Я бы и у липы, и у ясеня не поучился бы! У меня б терпения не хватило бы!

Они стоят, молчат; молчи и ты!

Ничего себе! Все время стоять, молчать! Не разговаривать! Не играть! Не бегать! Не шутить! Вообще, я, когда мне тяжело, не могу молчать. А им – приходится!..

В общем, мы разбираем стихотворение Фета на уроке в отсутствие заболевшего Бонифация. Вот он, видно, не вытерпел, в отличие от дуба с березой. А если б сейчас вел урок, наверное, спросил бы: «А у кого чему еще можно поучиться? У ивы плакучей, например? У травинки, пробившейся через асфальт? У котенка, который играет со своим отражением в луже?»

Но учительница талдычит о своем: «Посмотрите да посмотрите, как красиво поэт расписывает зимнюю природу, а!..» А я вот еще стихотворение вспомнил. Лермонтова. «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна». Я рядом с этой одинокой сосной себя представил – на холодном, жутком, диком севере! Бр-р-р-р! Ужас! Ни словом ни с кем не перемолвиться, ни шуткой не перекинуться, улыбнуться даже некому!