Художник. Изображая иллюзию

– Женщины, продающие цветы, насколько я смею себе заметить, всегда изысканы, привлекательны, ухожены, в общем, солнечно воздушно красивы. Вокруг их живо благоухают напыщенные цветы, витают в окружающей атмосфере приятные околдовывающие ароматы. Приятнее всего наблюдать за тем, как изящные тонкие женские пальчики завязывают лоскутную ленту на фольге слагаемого букета столь аккуратно, столь ласково, в общем, со всей возможной нежностью. Должно быть в это время цветы завидуют более совершенным созданиям, чем они, которые столь лестно ухаживают за медленно умирающими бутонами. – тут уголки его рта невольно поползли вверх. – Наверняка цветы надоедают тем прелестным особам хрупкого пола, и их кавалерам приходиться изрядно призадуматься об искушенном предмете ухаживания, о том каким новым дарением удивить столь обогащенную красотою женщину, живущую среди стольких невинно белых и страстно алых роз и других не менее райских цветов.

Эрнест, слушая словесные мысли детектива, ненавязчиво погрузился в потерянные терзаниями воспоминания.

– Вы, несомненно, правы, Эмма была для меня полубожественной дриадой. Она светлое чистое невинное создание. Стройная фигура ее напоминала стебель нераспустившейся розы, белокурые волосы ее лоснились лепестками раскрывшегося желтого тюльпана, и белоснежное матовое личико, словно оттиск белой лилии, внушало благоговейное подобострастие. Помню необычайно величавые глаза, не отставляющие равнодушным, они завораживали меня бездной первозданной красоты в вихре дум немыслимых сравнений. Когда я с наглым воздыханием засматривался на свою нимфу обожания, подобно ей я робко смущался, а она застенчиво отводила свои кроткие очи в сторону. Но разве могло ли быть иначе в обществе самозабвенно уникальной девушки? В которой не было и тени порока, ведь её ангельское естество всегда излучало безмятежное успокоительное тепло, потому-то я всегда наивно полагал, фатально думал, что она защищена от всякого непотребного зла, будто сами Небеса никогда не оставят свое благословенное дитя, а всяческие злодеи не покусятся на ее добродетельную жизнь. Но как я ошибался! Слепо упуская явственные намеки надвигающегося преступления, я глухо не замечал приближающийся грозовой недобрый штиль, те зарничные отзвуки поступающей потери отвергал моим самонадеянным всегдашним фанфаронством, почитая те предвкушения за вздорные маловажные галлюцинации. Опьяненный каждодневным безмерным счастьем, я малодушно оправдывал каждый злосчастный знак скорого свершения непоправимой трагедии в моей жизни.

Эрнест окончил свой душевный пленительный сказ, а детектив тем временем явно увлекся его поэтическими интенциями, ведь любовные сентенции его всегда завораживали неподдельной искренностью и шумливой сердечностью.

– Что именно произошло? – заинтересовавшись пуще прежнего, вопросил Чарльз Одри, позабыв на время о своем удушливом унынии.

– Ее похитили. – лаконично просто со вздохом отчаяния ответил Эрнест. – Мою любимую Эмму злостным обманом завлекли в пропасть неизвестности и безвестности. – юноша судорожно нервически начал переминаться с ноги на ногу.

– Сядьте, прошу. – предложил внимательный слушатель подмечающий все важные и маловажные детали.

– Благодарю. – сказал Эрнест и неудобным образом разместился на деревянном стуле, который неловко позаимствовал у стеллажа с раскормленными папками в каждом ряду, затем понурив свой голос, изрек. – Странность состоит в том, как именно и при каких обстоятельствах произошло похищение Эммы.

Хорошо, что юноша, далекий от потустороннего мистицизма, не использовал в момент изречения своих слов зловещую готическую тональность, а то подпрыгнул бы детектив сию же минуту до потолка, будучи застигнутым врасплох. Ведь Чарльз Одри навострил все имеющиеся в запасе у него в данный период времени сконцентрированные органы чувств, отчего его всегдашняя раздражительность испарилась подобно дымному черному пару. Его привычный досуг окрасился иным приятным цветом, кажется, будто вся жизнь архивариуса сменила обыденный невзрачный серый тон, на новый перламутр, переливчато флуоресцентный.

Отводя задумчивый взор в сторону картинного окна, он творчески анализировал слышанное предуведомление, столь живописное, доносимо слетающее с уст юноши, который в данную минуту походил на горящий факел, светящий во тьме безразличия очерствелости доблестным свеченьем, но таким беспомощным свеченьем.

Эрнест, нисколько не сомневаясь во внимании слушателя, отверг бесполезные сетования. Дабы вскоре сызнова вкрадчиво продолжить обрисовывать недалеко канувшее прошлое, пологая, что детективам нужно пояснять суть дела именно так незамысловато дословно и никак иначе.

– В тот четверг я по обыкновению своему наведался в цветочный магазин. Однако Эммы там не оказалось. И это, скажу я вам, удивительный нонсенс. В дальнейшем целый день она не появлялась на рабочем месте. Затем миновало два долгих для меня дня. А она по-прежнему не появлялась. Ни письма, ни случайного слуха. Я взволновался, просто места себе не находил. Сразу подумал о скоропостижной болезни, должно быть осеннее обострение или холод не обогреваемой квартиры способствовали ухудшению ее самочувствия, ведь она такая фарфоровая хрупкая, а в такую гнусную погоду даже у меня обильно капает с носа. – тут он шмыгнул ноздрей в знак наглядного подтверждения своих правдивых слов. – Итак, безусловно, сразу решил навестить ее жилище. Вы представить себе не сможете, каково было мое удивление, когда я обнаружил дверь ее квартиры незапертой. Помню, как сбивчиво ступал, лихорадочно спотыкаясь, боясь выдать свое вероломное появление. Испытывая необъяснимую детскую боязнь, невзирая на страхи, я начал осведомленно осматривать помещение, взглядом выбирая предмет потяжелее для самозащиты, оправданной самообороны. И Боже Милостивый, что же я увидел! – от такого резкого восклицания кладовщик действительно подпрыгнул на стуле. А юноша, ничего не замечая, остекленными глазами провидца прошлого, красными от нескончаемых потоков слез, изливающимися лишь в уединении, на этот раз, смирив скорбные потуги своего раненого сердца, выразил жестикуляторное участие в процессе обрисовки, мерно обведя ладонью вдоль пола. Юноша жестом показал увиденное им зрелище в квартире Эммы, описывая так. – Огромная лужа красной тошнотворной жидкости кошмарно застыла на гладкой поверхности вишневого линолеума. Моей любимой Эммы, к невыразимому счастью, в комнате не оказалось. Тогда я явно не желал лицезреть хозяина сей истекшей из ранения влаги. Значит, мою любимую девушку определенно похитили – окончательно удостоверился я. И сейчас нисколько не сомневаюсь в своих веских доводах. Но чья была та кровь? Чье мученическое тело потеряло столько багряной живительной воды? О, у меня возникли кучи пространных вопросов, один неправдоподобнее другого. Мечась из одного темного угла в последующий, я предпринял единственно правильное решение на тот момент (или решил попросту повесить неразрешимую проблему на кого-то другого). А именно, вызвал с помощью местного телефонного аппарата полицейских, которые не в привычку быстро практически незамедлительно явились на квартиру, и, успокоив меня братским хлопаньем по плечу, подсчитали, что видимо на том с честью выполнили свой служебный долг. Вы не ослышались, они выразились весьма убедительно – оказывается, срок отсутствия моей подруги слишком мал, чтобы искать ее, вдобавок я не являюсь для нее прямым родственником, посему должен воздержаться от излишних переживаний, а красная лужа, аккуратно разлитая на полу всего-навсего канцелярская краска. И вправду еле уловимый запах краски свидетельствовал о моем глупом упущении. Это была простая краска – столь умело напоминающая насильственно пролитую кровь. – Эрнест выпрямил свою руку перед покрасневшим лицом, будто пытаясь оттенить предвзятый позор. – Краска, подумайте только! Не описать насколько я был смешон. И в таком серьезном обществе, в таком подавленном сокрушенном настроении я прибывал некоторое время. Однако я вскоре вернулся в свою мастеровую лавку, где как положено у ворчливого начальства, получил нагоняй за неуважительное неблаговременное отсутствие. Признаюсь, я порою чересчур вспыльчив и потому пренебрег советом управляющего, и вновь осведомился о пропавшей Эмме, некогда продававшей в цветочном магазинчике цветы. Однако в ее лавке всё оставалось неизменным, кроме одной крохотной детали. На стуле где Эмма когда-то сидела, ожидая покупателей с романтической книгой в руках, ныне лежала обрезанная белая роза, вернее отсеченный пышный бутон с каплями на лепестках всё той же кентервильской краски. В очередной раз мое докучливое сердце чуть ли не выпрыгнуло из зардевшей груди. На секунду я вообразил себе правдивость сего устрашающего знамения. Сознательно осознавая, что кто-то явно играет моими накаленными до предела нервами. Или может быть это всего лишь дерзкий розыгрыш – внезапно оптимистично вздумалось мне. Но весь равнодушный мир словно был против меня, никто не решался помочь мне, никто не спешил разрешить мои буйные тревоги, развеять мои мрачные предубеждения.

Здесь Чарльз Одри, не мудрствуя лукаво, приподнял изогнутые брови. После на секунду застыл экклезиастом с драматично античной мимикой на лице, будто свободолюбивой душой незаметно покинул бренное тело, слетал к неким горним советникам, и вскоре вернулся обратно с доброй многообещающей вестью.

– Как я понимаю, вы ознакомили меня лишь с малой частью минувших событий. Скажу вам, что я крайне заинтересован вышеизложенным делом. Но конечно же, всё намного проще, чем вы полагаете, хотя и спасибо вам, что всё изложили без лишнего пафоса. – в ответ юноша чуть кивнул острым подбородком, а детектив продолжил говорить, но уже о более тонких материях романтизма. – Влюбленное воображение рисует трагические сюжеты, однако, смею вас уверить, мой бесстрастный ум будет вам исключительно полезен, особенно в насущном столь поспешно созревшем двуликом вопросе. Ведь мое байроновское сердце давно не покорялось свободолюбивому чувству влюбленности. Минули с летами мои безудержные порывы губительных страстей юношеских безумств. Посему история похищенной Эммы видится мне трагикомедией. Я охотно соглашаюсь распутать спутанную паутину сего таинственного дела о бедной пропавшей девушке. Лишь по одной важной причине. – вертикально выставив указательный палец уточнил детектив. – Только потому, что вы самозабвенно любите ее. И потому заслуживаете скорую помощь, ведь вы настойчиво пылки и опасливо любознательны. Без меня вы наверняка погибнете от разгоряченного отчаяния. – ровным тоном декламировал Чарльз Одри.

– Я найду преступника, чего бы мне это ни стоило! – выпалил Эрнест.

– И определенно скоропалительно погибнете. В связи с последней вашей репликой, истинно уверяюсь в том скоропостижном исходе. – тут детектив раскрыл несколько карт своих выигрышных мыслей. – Уважаемый Эрнест. Вами искусно играют, жестоко манипулируют, вас умышленно подталкивают к медленному самоубийству, вернее к самовозгоранию, тем самым освобождая злодея от ваших надоедливых притязаний. Но поблагодарим ведающее Провидение, которое ниспослало ваши страхи лично ко мне в руки. Все ваши дневные кошмары я с радостью и отзывчивостью развею.

– Значит я не ослышался, и вы хотите помочь мне. – изрядно воодушевился юноша. – Вы первый человек, встреченный на моем трудном пути, со столь благородными намерениями и бескорыстными целями. Однако вы попались мне умышленно, я где-то читал о вас, но теперь это уже не имеет особого значения, главное это то, что вы ринулись мне на выручку. – Эрнест протянул свою правую руку для братского рукопожатия и произнес. – Благодарю вас от всего сердца.

– Это вы ко мне заявились, не забывайте об этом. – немного отстранился детектив от излишнего братолюбия.

– Конечно. Но скажите, каким образом мы скрепим наш договор, где мне подписаться? – молвил юноша вопрошая.

В ответ Чарльз Одри сардонически ухмыльнулся.

– Договор заключен. Ведь вы помыслили и произнесли мысли вслух, а всякое сказанное слово имеет весомое значение и значительный вес, и мы будем отвечать за каждый звук, изреченный нашими устами, Например, ваша любовь к леди Эмме. Вы не огласили ей свои нежные чувства, не выстроили высокие планы, не признались ей в любви, хотя внутри себя горячо любите ее. Посему мысль, чувство, эмоция – уже именуют вывод. Мысленная клятва – это непреложный обет, ибо мысль не уничтожить, не предать забвению, не скрыть, ее не забыть. Посему размышляя будьте осторожны и предусмотрительны. – туманно улыбаясь говорил кладовщик.

Юноша сконфуженно заерзал на стуле. Проницательность бывшего детектива бодрила его неистовый дух, вселяя крохотную надежду в этот омут удрученной разлуки с любимой, в тот темный лог серых переживаний. Словно посреди внушительного страха потери близкого человека возник путеводный маяк. Помимо прочего, кажется, сегодня он заполучил верного друга, который всегда готов подставить перед опасностью свое крепкое плечо, защитить своим неприступным телом от всяческих обидчиков.

– Вы словно читаете мои мысли. Я ни разу не говорил о любви, но вы…

– Чарльз Одри, впредь зовите меня только так. – перебил его детектив.

– Безусловно. – одобрительно согласился Эрнест. – Меня пугает вся эта загадочная история, я, видимо не спал уже несколько дней.

– Вот чем именно чем, вы, Эрнест, займетесь после того как покинете мои скромные владения. Предадитесь крепкому сну, вздремнете, часок другой. Фазы покоя эйфории никому еще не помешали. А затем мы начнем неотлагательно распутывать накопившиеся гордиевы узлы, но исключительно вместе, прошу, заметьте, что без вас цепочка круга действующих лиц не сузится, и главное звено, естественно, леди Эмма, которая, я вас заклинательным суждением уверяю – жива. Но в каких обстоятельствах прибывает на данный момент, это я вам пока сказать не могу. – со всей непоколебимой честностью говорил детектив.

– Но каковы ваши созревшие соображения по этому поводу? – юноша немного надавил на собеседника.

– Их великое множество. Даже слишком много во мне неизбежных предположений. – ответил тот, а затем претенциозно продолжил. – Во-первых, непосредственно необходимо разобраться с хитроумной личностью преступника. Предположу, что вы иногда думаете о том, что ваша девушка якобы сама подшутила над вами, над таким доверчивым юношей, но эта мысль ложна в самом своем корне. Определенно, между вами вклинилось чужеродное существо, появилось некое третье лицо, которое явно не желает вашего с любящей Эммой венценосного воссоединения. Может быть, одна ревностная особа, некая незнакомка, давно безумно влюблена в вас и таким коварным образом она убрала с дороги мешающую ей соперницу. Или дерзновенный джентльмен, воспылавший сумасбродной страстью к Эмме, совершил безумство ради бесславного имени своих необузданных чувств. Верны ли мои предположения? Я с определенной точностью высказаться не смею. Однако похититель оставил множество многообещающих улик против самого себя, он подкинул их намеренно, не боясь быть узнанным. Злоумышленник не страшится демонстрировать свою изобретательную нестандартную душу и ее стоическое мышление, всячески подчеркивая свою ярко выраженную индивидуальность (оно же простое беспричинное возвеличивание). Что ж, мы все имеем на это право. Но лишать другого человека свободы нам не велит совесть, и тому противоречат светские законы. Свободы ограничены, это правда, однако подло туже затягивать системные ошейники на наших итак распухших шеях. Нет, не подумайте лишнего. В этом преступлении нет бесчеловечного насилия. Здесь лишь непомерно красуется, четко вырисовывается глобальное воображение, временами больное, если судить, апеллируя узостью моего мышления. Мы с вами в дальнейшем попробуем думать как преступник, просчитывая его следующие решающие ходы.

– Поясните, пожалуйста, в подробностях. – юноша внимательно слушал детектива, хотя глаза его начали предательски слипаться.

– Предметы муляжи. – пояснил детектив. – Краска, цветок, и многое другое есть не что иное, как отвлекающий маневр. Дабы вы бесполезно тратили душевные и физические силы на не столь важные вещи. Да, безусловно, они имеют характерный подтекст в раскрытии этой тайны, однако, смею заметить, на вас они давят смертоносной обреченностью. Увлекаясь несуществующими иллюминациями, вы не видите главного. – детектив чуть повысил хрипловатый голос. – Итак, вот мои первые соображения. Краска – предмет редкий и не каждый человек использует ее часто в быту или на работе. На ум приходят художники, маляры и прочие работники, занимающиеся раскрашиванием чего-либо, либо дилетанты с творческими нереализованными амбициями. Краска на полу в точности походила на свежую пролитую кровь, значит, простой рабочий не смог бы смешать краску подобным сознательным образом, так по обыкновению реставраторы покрывают поверхности готовыми смесями. Из чего следует, что нам противостоит человек понимающий, по опыту разбирающийся в живописи. Подбор цвета дело весьма сложное, мне лично неведомое. Только пытливый художник сотворит интересный неповторимый цвет, и только он. Или она, пока что неизвестно. – Чарльз Одри был крайне последователен в своих суждениях. – Далее следует странный обезглавленный цветок, окрашенный той же кровавой краской. И позвольте здесь, я немного измыслю деликатную логику. Срезанный бутон это символ отбирания, лишения, разлуки. Обычно его срезают, чтобы поднести ароматный бутон ближе к чувствительному носу, дабы понюхать, ощутить пряный восточный запах, вкусить вездесущий дух светлого цветного лета. Отсюда следует, что Художник (а впредь мы будем величать преступника именно так) позаимствовал ваше дорогое сокровище ради обладания, отобрал ради познания, может быть для творческого вдохновения, или взаимности любовных переживаний. Тут я со всей уверенностью сказать не могу. – кулаки Эрнеста гневно на секунду сжались, но затем тот снова сонно размяк. – А зловещие капли на нежных лепестках розы лишь подчеркивают неотъемлемую связь между тем первым символом и вторым. Видимо Художник изучил ваши повседневные повадки и жизненные предпочтения. И видимо вдобавок всё очень хорошо спланировал. – Чарльз Одри сделал еще более серьезный вид, чем прежде, делая экспрессионный акцент на последней воодушевляющей реплике. – Непременно, болезненные попытки Художника лишить вас рассудка продолжаться и впредь, но вы, Эрнест, совещайтесь со мной по каждому насущному вопросу, прежде чем предпринимать какие-либо ответные действия. И мы раскроем это дело о Художнике, будьте в том почтенно уверены. Вот совсем скоро я составлю его психологический портрет и лишний раз докажу всему обществу насколько несчастны люди оступившиеся от правды.

На последнем слове Чарльза Одри, ослабленный юноша, сложив усталую голову себе на грудь, тихо задремал. Сквозь тонкую, но прочную паутину снов тот слушал монотонную речь детектива, словно далекий потусторонний разъясняющий голос.

– И вот что отличает падшего маньяка от обычного человека. – заметил Чарльз Одри. – Злодеи не могут подобным обликом преспокойно спать, на время, позабыв обо всех своих невзгодах.

Кладовщик не стал даже пытаться будить Эрнеста, а вместо этого вновь направил свой излишне созерцательный взор туда, за ограду проницаемого окна.

Рисунок второй. Фонтан дедукции

Золотистый драгоценный листок, с темными коралловыми искривленными прожилками медленно вальсируя, спускался вниз. Миниатюрные капельки-дюймовочки зримо напоминающие слезинки, закрапали в прерывистом мелодичном ритме плачевной гармоники, пополняя влагой перенасыщенную почву и омывая пожухлые листья осеней заунывно восторженной поры. Грузно полегшими перьями на прах минувших незабвенных поколений, листва покоилась мирно, но не безмолвно, ибо ее шуршащий шепот звучал отовсюду. Погода по воле Творца раздосадовано хмурилась и натужно причитала.

Засыпая, каждый желает сумрачного долгого покоя, но люди по-прежнему бодрствуют, нескончаемо суетятся, превозмогая непродолжительный сон и затяжную скуку. Вот около молчаливого спящего фонтана, в данное время года, не испускающего резвые струйки воды, выключенного до определенно теплого срока, уютно расположились две смеющиеся дамы, они будто мило беседуют и, сокрывшись под одним ярким цирковым зонтом, ревностно хлопочут речью о своих житейских проблемах. Чарльз Одри наблюдает за ними, анонимно разглядывая и прислушиваясь сквозь прозрачную защиту стекла, однако разобрать что-либо вразумительное в их диалогах ему затруднительно. Никогда он еще не встречал взглядом в своей долгой жизни двух среднестатистических женщин, которые находясь рядом, брезговали бы разговорами, ибо две субъективные дамы и объективное молчание субъекты несовместимые. Бывший детектив размышлял, излучая душой всё новые и новые мысли. Например, такие: “Однажды я работал среди плеяды юных дев. Будучи кротким молодым человеком и нерешительно переживающим любое столкновение с внешним миром, особенно со столь прекрасным как они, я не удостаивал их должного внимания. Не говоря с девушками, я просто сидел рядом с ними, дрожа от страха, смущенно краснея и сконфуженно потея. И при всём этом я знал о них практически всё. Невольно слушая их бесконечные диалоги и монологи, я узнавал подробности их личной жизни, а также казусы их публичной жизни: все эти болячки и укоры на судьбу, планы на будущее и сокровенные желания. Хотя я и оставался немым, мое бездействие имело тот же результат что и действие. Только вот мой эмоциональный фон имел один и тот же невзрачный цвет”. – затем он, напрягши сфокусированные веянья души, продолжил мысль иного плана. – “Значит, обвиняемый нами преступник не является женщиной. Слишком скрытны его чудные влияния. Дама бы не удержалась от раскрытия тайны, показа своего порочного умысла. Нет, определенно нет, здесь всё куда сложней. Это не простое похищение, ведь требования выкупа не поступали, отчего легко предположить, что с леди Эммой не желают расставаться, потому что она для чего-то нужна похитителю. Может быть, ее насильно принудили к рабству, отправили под конвоем в арабские нецивилизованные страны, дабы она стала наложницей любвеобильного тамошнего визиря. Но я не могу припомнить недавние подобные пугающие слухи, даже в желтой прессе не пишут о таких чудовищных злодеяниях. Кто же ты неизвестный нам художник? Ценитель безвременной красоты или коллекционер ускользающих красот?” – Тут Чарльз Одри зашел в непредвиденный мысленный тупик.

Будучи в звании именитого уважаемого сыщика, он успешно провалил последнее дело о точечном помешательстве нескольких горожан и о пропаже одной девочки, которая фантасмагорическим сновидением являлась к нему и просила о помощи, и то безумство вскоре ввергло его в беспамятство. Светлая сторона его жизни претерпела затмение, потому что то нераскрытое преступление полностью его сломало. И тогда, удалившись в казематы пыльных папок, он решил недолговременно переждать неутихающую бурю нервных срывов, дабы поправить запущенное подорванное здоровье и просто собраться с растерянными, словно иглами по полу, мыслями. Однако это новое дело, кажется ему куда как загадочней всех предшествующих дел, в то же время оно выглядит таким предсказуемым. Однако не найдя более доводов в поддержку своей насущной теории, он решил составить пока что нечеткий душевный психологический набросок того подозреваемого похитителя. Он начал поочередно формировать конкретные стороны предполагаемой безумной души Художника, не вступая в полемику с назойливыми фактами.

Чарльз Одри стал мыслить таким образом. – “Во-первых: естественная натура Художника творческая, поэтому не лишена мечтательной фантастики, потому столь возвышенно магнетически тяготеет к прекрасному творению, восхищается всем прекрасным, в меру рамок человечной нравственности познает и запечатлевает ту неописуемую красоту. Также он пытается сохранить пленительный образ, стремится запечатлеть блик созидающей красоты, а леди Эмма насколько я полагаю, девушка с ярко выраженной привлекательностью, однозначно зачаровала созерцателя, со всем беспощадным натиском ввергла его в вечное пленение. Впрочем, все девы обладают врожденной завлекающей красотой, и исключения пока что мне не встречались, ибо в каждой заключено нечто недосягаемо высокое тайное произволение, и именно то эфирное утоление юноши, как правило, пытаются осмыслить. Но также насколько цветы имеют разную степень привлекательности, настолько и различен наш вкус, наше восприятие цвета. Кому-то нравятся экзотические диковинные непокорные цветы, кому-то полевые простые скромные, но все они одинаково изящны, духовито источая душистый аромат в пропорциях неизмеримых, они одинаково приводят в трепет чувствительные мужские сердца. А Художник явно олицетворяет потерявшуюся Эмму с белой розой, раз так открыто намекает о главенстве ее красоты над прочими соцветиями, о ее невинности и благочестии. Оставив тот сравнительный символ на обозрение Эрнесту, он предупреждает его или уведомляет его о своих интересах. Поэтому преступник определенно является искусителем. Видимо лишь раз, увидев прекрасную девушку, он воспылал диким желанием обладать ею, возгорелся желанием не делиться ни с кем со столь явственно уникальным творением Творца. Интересно, что думает обо всем этом сама похищенная леди Эмма? Видимо крайне противоречит чужеродному натиску или она обворожена необъяснимым почитанием, либо скорей всего обезоружена непривычным вниманием со стороны такого экстравагантного поклонника? Что ж, это не столь важно. Главное в последующие дни благополучно отыскать золотую клетку, дабы вызволить на волю своевольную пташку, вернуть покойное состояние духа сему молодому человеку Эрнесту, и в конце освободить еще одну страдающую личность от безвольной одержимости. Ведь Художник, как всякий грешник, страдает от собственной безудержной пагубной страсти, хотя та и доставляет тому краткую временную иллюзию удовольствия. Он пытается полновластно изобразить то, что невозможно передать с помощью простейших красок, желает властвовать над той олимпийской музой, которая ему не принадлежит. О сколько теперь у меня дел, но хватит ли у меня сил разгрести их, причем в одиночку?” – на этом неразрешимом вопросе Чарльз Одри оборвал нить своих блуждающих дум, испытав и радостно познав свою бессрочную необходимость, некоторую значимость. Детектив рывком поправил ворот шерстяной кофты, уж слишком тот удушливо сдавливал его морщинистую шею. Далее ему нужно было будить дремлющего Эрнеста, дабы начать сбор новых важных улик, истинных доказательств, если быть предельно точным, и наконец-то разоблачить одного самодовольного выдумщика.

“Я лишь тогда настоящий, когда безмолвствую” – вспомнил свою любимую фразу детектив, взглянув на разнежившегося молодого человека, который тем временем неустанно почивал, свесив отягченную облегчением главу. Когда люди чинно спят, они выглядят спокойными, видимо поэтому благоговейно прикрывают веки умерших, в знак успения этой ушедшей земной жизни, ибо человеческое тело засыпает ради преображения и воссоединения с утраченной душой в великий день Воскресенья из мертвых. Но вот что действительно чудодейственное творится в непроницаемых сновидениях спящих и насколько далеко душа человека отдаляется от тела, нам неведомо, потому задумчивый Чарльз Одри даже не стал заносчиво бесполезно гадать и противостоять сему философскому апологету.

В его душе промелькнула еще одна внезапная мысль – “Родителям приведшим свое чадо в магазин игрушек нужно помнить, что если пытливое дитя увидит занимательное развлечение или пленяющий детский разум цветастый предмет, то та довлеющая потребность на долгое время завладеет маленьким неукротимо неопытным человечком. Тот малец начнет неистово просить купить понравившуюся ему игрушку – скорее, ну же, пока ее не приобрел кто-то другой. Он будет навзрыд плакать и топать неистовыми дрожащими ножками, и разнервничавшиеся родители в эпилоге сей бытовой сцены не вынося более того требовательного детского визга, даруют в конечном денежном счете объект осуществимой скоропостижной мечты избалованному ребенку. Дитя сладостно удовлетворится, определенно, до следующего прихода в магазин. Так может быть, и не нужно было вести его туда, где столько душераздирающих искушений и плотоядных соблазнов? Однако всё же мы являемся в этот земной мир, потому-то чувствуем, желаем представленное многообразие тленных вещей и сердечных чувств на многоярусных витринах жизни. Мы сходим с ума от избытка, либо навсегда отрекаемся от сих богатств ради приближения иного мира, других небесных сокровищ. Будучи надменными реалистами, циничными материалистами или духовными идеалистами, каждодневно тянем своим влажные ручки к недосягаемым светилам, либо к близким огонькам свечей, но таким обыденным, но столь незнакомым. И каждый истинный художник подобен наивному ребенку, он, однажды воззрев на прекрасное создание, не ведает с того благостного мгновения ни освобождающего покоя, ни упоительного сна, ни карманного достатка, ни любви взаимной. Он просто задушевно плачет, но никто не может его успокоить. Он произносит нечленораздельные звуки, и его никто не понимает, его никто не слышит. Он отворяет шедевры образов и картин, но никто их не видит. Он любит, но та любовь немыслимой оказывается для других. Затем обиженный ребенок противостоит правовой системе, играет с доктриной нравственности. Посему мне лично придется вразумить его и отобрать у него украденную им живую игрушку”.

Тут Чарльз Одри перемахнул через стол всем своим полноватым телом и пальцами левой руки дотронулся до плеча посапывающего юноши, от чего тот неряшливо шевельнулся, резко потянулся. Раскрывая туманные глаза, извиняясь, Эрнест произнес.

– Я, кажется, пленился неблаговременным сном, несвоевременно заснул. Простите. Меня сморило не ваше занимательное разъяснение, а моя нервная усталость. Мне даже сны не снятся в последнее время. Или я их попросту забываю.

– У вас и так предостаточно остросюжетных снов наяву. – успокоил его детектив. – Которые нам с этой минуты предстоит раз и навсегда развеять. Пойдемте, я провожу вас до вашего дома.

– Но как же преступление, Эмма, и этот негодяй Художник! Нужно скорее действовать, а не сидеть на месте. – громко протестуя воскликнул воспламеняющийся Эрнест.

– Сегодня вы мне не понадобитесь. Не переживайте понапрасну, а полностью доверьтесь мне. – детектив ободряюще приподнял подбородок, сглотнул, отчего его адамово яблоко чуть сдвинулось. – В дальнейшем я планирую тщательным обыском осмотреть квартиру леди Эммы. Затем хорошенько огляжу цветочный магазинчик, в котором она служила, и может быть, мне посчастливиться обнаружить новые подсказки для взлома сей замысловатой головоломки. Мне предстоит отыскать непредвиденные улики и, в конечном счете, заполучить ответ на главнейший вопрос – где скрывается виновный зверь и его неповинная жертва, где находится злодейское логово, если конечно не она сама придумала всё эти мистические освидетельствования, которые на данный момент также не стоит исключать. В общем, открыв место обитания Художника, мы сломаем его безумный замысел, ведь мастерская для творца не только дом, но и своеобразная творческая кухня, если хотите это своеобразный родильный дом, в коем появляются на свет дети искусства.

Эрнест нисколько не смутился, он с первой минуты их благотворного знакомства, полностью доверился опытному детективу.

– Припрятанный запасной ключик находится в узком проеме между стеной и резным обрамлением двери, только найдя ключ, вы сможете войти в квартиру Эммы. Почему вы так насмешливо смотрите на меня? – уверенно смутился юноша. – Я всего лишь несколько раз бывал в гостях у Эммы, а так как она, когда особо нервничает, бывает растерянно по-девичьи забывчива, предусмотрительно задумала план “б” на случай утери главного ключа. И поведала мне о его местонахождение ради не излишней предосторожности.

– Значит, она в последнее время перед непосредственно самим похищением изрядно нервничала, интуитивно ощущая приближающуюся опасность, может быть, она предчувствовала слежку, столь явную и близкую. – Чарльз Одри слегка одобрительно кивнул. – Благодарю, это крайне полезная информация. Но, запомните раз и навсегда, случай не имеет места в этом или в других мирах. Ибо всё изначально предопределенно, каждая песчинка лежит на своем личном индивидуально отведенном только ей месте, каждая крупица мироздания осмыслена величием и сосчитана в меру своей бесценности, что же говорить о венцах творения, о несравненных людях. Нет, определенно поступать случайно мы не будем, не станем уповать на несуществующий случай, но предадимся мудрому Провидению. Всегда и везде нас ожидает путеводный выбор, подсказчики нам наши чувства, и, конечно же, богоугодная совесть. Отсюда следует, что похищение Эммы неслучайно, оно спланировано и воплощено в жизнь грандиозно, но, увы, трагично.

– Вижу наглядно, что вы Чарльз Одри в этом здраво разбираетесь, значит, я по воле благоприятной судьбы наткнулся на ваше полезное общество. Вот только, к сожалению, я по-прежнему мало что понимаю из преподанных вами слов. – в конце речи юноша широко зевнул, позабыв в знак этического сокрытия физического неудобства прикрыться ладонью.

Детектив в ответ лишь лениво отмахнулся.