Аугенблик

– Так чего, на счет дома? – повторил я вопрос.

– Какого дома, – не поняла Тонечка.

– Из которого тебя выгнали! – уже веселился я.

Тонечка некоторое время думала, потом просто спросила:

– За что?

– Ну, я не знаю, – продолжал дурачиться я, – может быть, ты мусорное ведро не вынесла вовремя?

Тонечка подумала еще.

– Завтра вынесу… А давай выпьем! – неожиданно предложила Тонечка, – хочешь?

– Уже не продают – поздно, – ответил я с наигранным укором.

– Е-рун-да! – отчеканила Тонечка, – сейчас принесу.

И вправду, Тонечка Воробьева сходила наверх, на какое-то время там зависла, потом вернулась… с двумя бокалами и пузатой бутылкой черного стекла. На этикетке красовалась надпись «CAMUS»

– Да ты – волшебница! – похвалил я Тонечку, прекрасно понимая, откуда этакая ценность.

– Да! – улыбалась она, – у Исаева стащила!

– Ага, – посетовал я, – а если он заметит, как ты думаешь, на кого подумает? На тебя или на меня?

– Да, ответила Тонечка Воробьева, – ведро я вынесу завтра… Что? Подумает? Да откуда он знает, что у него там стоит? Сам не пьет, а клиентам я сама приношу.

– Тонечка, радость моя, – придумывал я эротический сценарий, – я же на рабочем месте, как же я могу пить на рабочем месте?

– Что, – растерялась Тонечка, – никак нельзя?

– Никак! – проявлял я непоколебимость, – но мы что-нибудь придумаем.

– Конечно, придумаем, – подхватила действительно нетрезвая Тонечка. – Ой, а что это у тебя такое? Красиво как, лампочки мигают, – показала она на мою, расставленную по столу, радиоаппаратуру.

Я объяснил, как мог; Тонечка поняла (как могла).

– И что, если я в эту штуку говорить буду, меня кто-то услышит?

– Конечно. Много кто услышит. Надо только тангенту – вот эту клавишу – нажать.

Тонечка взяла микрофон, изящными пальчиками нажала тангенту и озорным голосом пропела: «Люди, здравствуйте все! Я вас всех люблю! Мы тут пьем коньяк! Сейчас трахаться будем!!!»

У меня отвалилась челюсть! Я стоял и не знал, что делать. Канал общий, людей висит на нем немереное количество! Многие мои товарищи по эфиру, конечно же, сразу определили, чья работает станция.

Станция, немного помолчав, ответила Тонечке хрипловатым женским голосом: «Блядь, везет же какой-то дуре! Поздравляю».

Тонечка перепугалась, бросила микрофон, сделала глазками хлоп-хлоп, стояла растерянная.

– Я думала, что выключено все, – надула Тонечка губки, – что же теперь будет?

– Плохо будет! – нагонял я на Тонечку страху, – очень потом плохо будет… если коньяк пить без лимона.

Тонечка Воробьева среагировала мгновенно:

– Есть! Есть лимон! Там, наверху. У Исаева в холодильнике. Там еще виноград есть. А пойдем к нему в кабинет!

– Милая моя, – возликовал я, – какая же ты умница! Там же не мое рабочее место!

– Ну вот, – радовалась Тонечка, – проблема снята.

– Вы там поаккуратнее! – хихикая, вступила станция в наш разговор.

Тонечка Воробьева ничего не ответила. Она презрительно сморщила носик, посмотрела на станцию и живописно показала ей «фак»!

Мы двинулись наверх. В дверях Тонечка тормознулась, снова презрительно посмотрела на станцию и с выдохом в нос произнесла:

– А тебе, пьяная уродина, обломится!

– Тонечка, – сетовал я, – ну успокойся, радость моя. Это была «Афолина»… позывной у нее такой. Она с центра Москвы. Кстати «Афолина» не пьет вовсе.

– Все равно уродина! – не отставала от станции Тонечка Воробьева.

* * *

Дорогой читатель! Если тебе кто-нибудь говорил или скажет, что секс на рабочем столе начальника, даже таком огромном столе, как у начальника моего – это верх удобства и наслаждения, не верьте ни на йоту! Тебя, мой доверчивый читатель, обманывают, тебя хотят развести (правда, не знаю, зачем). Со всей ответственностью заявляю – секс на рабочем столе начальника неудобен, вреден и безнравственен! Но до чего же, черт побери, замечателен секс на рабочем месте начальника! Нужно только соблюдать аккуратность, чтобы не оставались следы. Но какая к черту аккуратность, когда страсть такого вот уровня!

Расхристанные папки, с выскочившими и разбежавшимися листками документов, валялись на полу, под столом. На самом краю, испуганно и тихонько, позвякивали друг о друга пустые пузатые бокалы. Криво нарезанные кружки лимона, отдельно от блюдца, стопкой возвышались у телефонного аппарата. Пустая бутылка из-под коньяка «CAMUS» стояла на подоконнике рядом с томиком Ницше. Из приоткрытого окна доносились гудки маневрового Тепловоза. Свет мощных фар его иногда попадал в наше окно. И тогда кабинет Исаева освещался странным образом. Этот свет выхватывал из темноты детали кабинета начальника: вот дверь, с висящим на ней календарем (над цифрами – днями, море, песок, женская фигурка); вот сейф в углу прямо на полу с женской туфелькой, каким-то нелепым способом туда попавшей; кресло в другом углу… с опять же женской туфелькой. На противоположной, от окна стене, пропорционально с движением света от тепловоза, тенью своей плыл стол с четко прорисованным телефонным аппаратом, плыли позвякивающие бокалы, ненадежно стоящие на самом краю стола, и, также пропорционально, плыла, неистово двигаясь большая (больше одного человека) живая тень.

Тонечка Воробьева разметалась на столе. Е милое лицо скорее угадывалось, чем было видно. Но я, конечно, понимал, каким прекрасным оно может быть в этот миг! Полностью раскрепощенная алкоголем Тонечка, сопела носом (я же знаю, как любит она иногда плотно и упрямо сжимать губки). Редкий стон моей прелестницы, сопровождающий нашу бурную революцию, был немного похож на рык пантеры (которой меня в детстве напугали в зоопарке, безапелляционно заявив, что эта киска очень хочет меня сожрать, за то, что я промочил ботиночки).

* * *

Мы лежали молча. Отдыхали. Тепловоза за окном уже не было. Ничего не было – только мы одни с Тонечкой Воробьевой. Мы молчали. Мы отдыхали. И вот в этой, почти абсолютной тишине мягким коротким стуком с подоконника на пол упал томик философа Ницше. Не выдержал старик такой энергетики, такого безобразия.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Несколько дней Тонечки Воробьевой не было в городе. Ее увезли родители в еврейскую страну на похороны какого-то дальнего родственника. Родственник был, хоть и дальний, но при жизни своей занимал какой-то большой пост (или был чем-либо иным важен и полезен).

Я вспомнил, что когда-то хотел избавить себя от гула мониторов, порою так меня достававшему. Судьба предоставила мне удобный случай. С обратной стороны моей мониторки работали строители (Исаев решил расширить помещение проходной). Строители проштробили глубокую канавку для скрытой проводки. Свои инструменты они всегда оставляли у меня в мониторке и, закончив работу, уходили пить водку.

Я воспользовался перфоратором, добрался до скрытой проводки питания моих мониторов с обратной стороны стены и сделал скрытый выключатель, который позволял выключить мониторы, оставляя сами видео регистраторы работающими, чтобы не прекращалась запись.

Погода испортилась. Сделалось и холодно и мокро. Дождь не прекращался неделю. Я, привыкший каждый вечер с пустобрехом Мишкой делать променад вокруг нашего цеха, скучал в своей мониторке. Настроение ничем не поднималось. Исаев решил расширить помещение проходной. Это означало, что он возьмет дополнительного охранника, или даже двух. Никто этого не хотел – понятное дело. Потом, Тонечка уехала в еврейскую страну. В общем, жизнь дала трещину.

И все же Бог есть! В этот нерадостный период был устойчивый дальний проход в южном направлении. Я нашел собеседника из города Бака-эль-Гарбия в самой еврейской стране, где теперь находилась моя Тонечка Воробьева. Русскоговорящий мой собеседник оказался банальным хохлом. Банальный хохол, еще в советское время сбежал из СССР для поиска лучшей жизни. Уж как он затесался в край обетованный – не знаю. Судя по тому, что он всю нашу беседу только и делал, что жаловался на свои постоянные несчастья и невезенья, я сделал вывод, что лучшей жизни он так и не нашел.