Аугенблик

Немного поболтав с украинским евреем, пока был проход, я, веря в поговорку «Утро вечера мудренее», принял здоровый многочасовой сон на рабочем месте.

Я скучал дежурство, я скучал второе… Как жаль, что, Тонечки Воробьевой со мною не было.

* * *

У нас внезапно образовался новый сотрудник – как черт из табакерки – под названием Лилиана Владимировна.

И так, Лилиана Владимировна – отдел кадров. В девичестве неудавшаяся медицинская сестра. Трудно выговариваемое И.О. полностью дополнялось труднопереносимым характером. Сказать, что новоиспеченная кадровичка пришла с короной на голове и никогда ее не снимала мало. Похоже, что она водрузила на нее еще и скипетр, и державу, да и весь трон (чего уж тут мелочиться).

Я честно и добросовестно тренировался произносить И.О. нашей новой кадровички без запинки, но ничего у меня не выговаривалось. Про себя понял – я не всесилен! И очень быстро сократил непроизносимое Лилиана Владимировна до обычного и простого – Лили (иногда – мадемуазель Лили).

Мадемуазель Лили откровенно и поэтому, совсем не таясь, ненавидела людей. Видно было по всему, что и люди отвечали ей взаимностью. И каким же это непостижимым образом, имея такое своеобразие, Мадемуазель Лили могла допустить в свою головку мысль податься в начальники Отдела кадров, нормальный человек понять, вряд ли способен.

Мадемуазель Лили – молодая женщина, гордо несла свою голову с прямыми светлыми волосами, затянутыми на затылке в тугой узел. Голова плечи… руки… все было нормально. Но всю эту нормальность затмевал неимоверного величия таз! Возникало такое ощущение, что он существовал сам по себе, а все остальное было его придатками.

Наверное, все мужчины, впервые встретившись с мадемуазель Лили, минут пять или десять общались не с самой мадемуазель, а с ее тазом. Наверняка Лили это злило, но вряд ли обижало.

За мадемуазель Лили сразу закрепилось звание старой девы. Шляполюбивый Михалыч как-то сообщил «по секрету», что у нее никогда не было мужика по той простой причине, что ни один не выдержал бы такого надменного, такого всеиспепеляющего взгляда, такого холодного и презрительного лица и такой грандиозной жопы. Сказано это было Михалычем какой-то уж очень научно-литературной речью и в столь несвойственной ему манере, что я понял – над этим следует задуматься. Вот я на некоторое время и задумался над его словами и попытался представить мадемуазель Лили в постели. Зрелище возникло стойкое и не отпускающее: мадемуазель Лили в белоснежном медицинском халате, надетым на абсолютно голое тело, раскинулась на моем всепринимающем диване в мониторке. Лицо Снежной королевы из старого советского мультфильма гипнотизировало меня, подавляла мою волю, засасывало мою душу… Мистическая мадемуазель Лили тянула ко мне свои тонкие, бледные руки. В одной был шприц неимоверных размеров (таким врач, ухо-горло-нос который, вымывает из ушей серные пробки), с огромной и кривой иглой, в другой ватный тампон, почему-то уже в крови. Снежная королева Лили гнусавым голосом переводчика 90-х Леонида Вениаминовича Володарского возвестила мне прямо в мозг: «Сейчас я подарю тебе такое блаженство, что потом ты умрешь от счастья!» В нижней части халата, под белым шелком угадывалось существование чего-то огромного, двигающегося и непознаваемого. Сразу вспомнились слова из песни Владимира Семеновича Высоцкого: «Чую, с гибельным восторгом, пропадаю, пропадаю».

– Что с тобой? – услышал я какой-то далекий, взволнованный голос Постнова.

– Ногу свело, – невпопад брякнул я, когда понял, что Михалыч обращается ко мне, – сильно-то как!..

Михалыч посмотрел на мои ноги и осторожно так, так ласково (как врач психиатрической больницы) спросил:

– Левую или правую?

– Обе и одинаково, – зло ответил я и пошел в мониторку.

Позвонил Исаев, попросил подняться к нему.

– Сходи в кадры, – ничего не объясняя, сказал он мне, – всем передай, кого увидишь в цеху, Лилиана Владимировна просила всех зайти.

«Ну, вот и все! – подумал я, – вот прямо сейчас я и умру… от счастья.

Кабинет Лили находился в самом конце коридора. Он был мал и неудобен. Я догадывался, что он временный – просто несколько помещений пока еще оставались пустыми. Лили наверняка займет что-то лучше, или выгонит Леночку – лаборантку и выбросит все ее оборудование; а то и вообще самого Исаева прогонит куда-нибудь… например ко мне в мониторку!

Я, как Штирлиц, шел по нашему коридору. Шел в кабинет к мадемуазель Лили. И я не хотел идти к ней. Поэтому по дороге к мадемуазель я, что говорится, пошел налево. Я зашел к Леночке в лабораторию.

Леночка сидела за столом и что-то писала в тетради.

– Чаю хочешь? – подняла на меня глаза Леночка, показав мне этим, что все старое забыто.

– Нет, Лен, – отмахнулся я от несущественного, – а кто привел эту… как ее, Лили Вальдемаровну?

Леночка сделала испуганные глазки (умела она делать это замечательно!).

– Никто не приводил! Я ее боюсь! – почти шепотом проговорила Леночка.

– Как это, – изумился я, – сама, что ли, завелась?

– Вот именно, – серьезно подтвердила Леночка, – завелась! Ее сверху прислали. Из Москвы. Исаев сам в шоке.

– Лен, – спросил я с нарочитым безразличием, – а в твоей лаборатории можно приготовить… ну, там цианид какой-нибудь… а то у меня в мониторке мышка живет. Надоела, понимаешь, все шуршит и шуршит. Совсем спать не дает.

– Дурачок, – мило улыбнулась Леночка-лаборанточка и зачем-то посмотрела на стеллажи с реактивами.

Это ее «дурачок» было произнесено так похоже на то же слово из Тонечкиных уст, что у меня напряглось… сознание… где-то внизу.

«Эх, если бы не Лешка, – подумал я, – трахнул бы Леночку. Прямо в лаборатории бы и трахнул».

Тут я ничего представлять не стал, чтобы ни в коем случае не дать возможности моим мыслям, а, может быть и событиям развиваться именно в этом направлении.

– Вызывает, – посетовал я на жизнь Леночке.

– Она всех вызывает, – вздохнула Леночка, – знакомиться.

– Тебя вызывала? – спросил я в разведывательных целях.

– Конечно, – вздохнула Леночка, – первой и вызвала.

– Ну и что? – продолжал я разведку.

– Попросила расписаться в некоторых ведомостях, – давала показания милая Леночка, – а сама в глаза смотрит, изучает! По всему видно – изучает! Сказала, что собирается всему персоналу выдавать спецовки. Размеры себе в тетрадь пишет. Будем ходить все одинаковые, серенькие…

«Надо же! – подумал я, – Никакая она не серая мышка. Не иначе шифруется! Надо ее все-таки трахнуть. В Лаборатории.

– В глаза смотрит… – бубнил я невнятно, на всякий случай, изучая всякие удобные места в Леночкиной лаборатории, – в глаза смотрит… Лен, посмотри на меня! – внезапно кинул я пробный шарик.

Леночка посмотрела мне в глаза. Наивно так, по-детски. Но ее чудесная энергия так кольнула меня в сердце, что у меня невольно к груди (моей конечно) дернулась рука.

– Какие у тебя красивые глаза, черт побери! – не соврал я, – а многие не замечают.

Леночка глаза опустила, немного потеплела щеками, но совершенно не показала, что я говорю пошлость. Мало того, все больше и больше, в каких-то ее микродвижениях, я улавливал – наша серая мышка Леночка, не такая уж серая… и не такая уж и мышка!

– Ну ты же заметил! – очень тихо и как-то по-доброму, мелодично проговорила Леночка, – а у Тонечки твоей красивее, – уже не совсем Леночкиным голосом произнесла она.

У меня заколотилось сердце. Противный и предательский орган. Всегда выдает меня. Леночка тоже умела кидаться шариками.

– При чем тут Тонечка… Антонина, – пробубнил я уже тоже не совсем своим голосом, – Она в Израиль уехала, – то ли бросил я шар покрупнее, то ли сказал глупость.

Леночка удар приняла. Не смутилась. Она смотрела на меня весело и с задоринкой!

– Но ведь приедет же! – улыбалась Леночка.

– Приедет, – без интонации медленно проговорил я. – Что ты на счет чая говорила?

– Тебе к… этой идти, не забыл? – окатила меня Леночка ледяной водой.