Хроника одного полка. 1915 год. В седле

Вяземский про себя улыбнулся и согласно кивнул.

– Только отсюда, – согласился генерал Шульман. – Там через пойму Бобра и эти бесконечные польские болота проложена гать, а больше никак не пройти. Кого пошлёте?

– Есть у меня разведчик, – не отрываясь от карты, ответил Вяземский.

Адъютант штаба крепости привёл Четвертакова. В первую секунду Четвертаков растерялся от большого количества незнакомых офицеров, но увидел Вяземского.

– Подойдите! – приказал ему Вяземский.

Разговаривали вчетвером: Шульман, крепостной инженер штабскапитан Сергей Александрович Хмельков, Вяземский, а Четвертаков слушал.

– Рекомендую всё же начать движение не с Заречного, а от опорного пункта Гонёндз – это наш самый восточный узел обороны. От него левый берег Бобра сухой и песчаный. Надо пройти две версты, там настлан мост по льду через Бобра, и оттуда надо двигаться всё время на север две с половиной версты. Дальше параллельно идут два русла – Лы?ка и Ды?блы…

– Понимаете? – спросил Четвертакова Вяземский и стал пальцем показывать на карте. Четвертаков смотрел и понимал.

– Хорошо! – сказал Хмельков. – От того места, где сойдутся эти два русла, начинается осушительный канал почти до самого Райгорода…

Четвертаков поднял глаза на Вяземского.

– Осушительный канал – это широкая и глубокая канава…

Четвертаков кивнул.

– Канал, – продолжал Хмельков, – прямой как стрела…

– Как чугунка… – понимающе кивнул Четвертаков.

– Да, – согласился Хмельков, – только чугунка, железная дорога, настилается по верху, по насыпи, а канал…

– Ясное дело – канава… – кивнул Четвертаков.

Хмельков и Вяземский переглянулись и сдержали улыбки, но Четвертаков это заметил. «Лыбьтесь, лыбьтесь, – подумал он, – вот как возвернусь!..»

– Не отвлекайтесь, Четвертаков!

Четвертаков вытянулся.

– Местность болотистая, но сейчас покрыта снегом и изрезана просёлочными и санными дорогами между хуторами, ровная и для скрытного передвижения неудобная изза белого снега, но почти вся поросла высокими кустарниковыми рощами…

– А можно?.. – Четвертаков протянул руку к карте и повернулся к Хмелькову.

– Можно! – уверенно сказал Хмельков. – Я сейчас перерисую, это займёт несколько минут… без дополнительных обозначений, и тогда можно.

Вяземский внимательно смотрел Четвертакову в глаза.

– Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, найду, не собьюсь, только бы их секретов на пути не случилось…

– Хорошо! Идите получите пакет и сухой паёк на трое суток, с вами пойдёт мой вестовой…

Слушавший рядом Шульман сказал:

– Я дам двух казаков, донцов…

– Одного, ваше высокопревосходительство, вчетвером больно густо чернеть будем на снегу… – перебил генерала Четвертаков.

Офицеры снова переглянулись и, удивлённые такой резвостью Четвертакова, покачали головами.

Четвертаков повернулся «кругом», и зазвенели его шпоры. «Надо бы снять, – подумал он. – А то будут звенеть, как мудя у зайца!»

Полковой писарь, розовощёкий, из тверских приказчиков Гошка Притыкин, кучерявый, будто черти вили, протянул Четвертакову пакет и нарисованную на тонкой папиросной бумаге схему:

– Хороша бумажка! – Он выпятил толстые губы. – В такую табачок турецкий завёртывать, а не вам, вахлакам, под шапку сувать, всё одно сопреет! Ты… – Он промокнул на лбу пот, потому как любимым его делом было прописывать буквицы, и очень красиво получалось. – Ты знай, что её можно съесть, шоб врагу не досталась, горло драть не будет! Пайкато много дают?

Четвертаков хотел уже ответить, как получится, но мужик Притыка был незадиристый, а только почемуто всегда голодный, поэтому Кешка не стал, да и в чужой части было не с руки.

Донского казака, что был им придан, звали Минькой. От Гонёндза они прошли до русла Бобра. По настланному мосту перешли на правый берег. Кешка постучал по льду концом пики и понял, что лёд хрупкий и ненадежный, потому что за прошедшие две недели мороз дважды сменялся оттепелью.

– Чё стучишь? – в голос спросил Минька. – Али в гости жалаишь?

Четвертаков повернулся:

– Ты вот чё, горланить будешь, када свою бабу у соседа в бане узришь, кумекаешь?

Минька ничего обидного не услышал в словах вахмистра, а только осклабился:

– Эх, была б щас моя баба…

– И чё?

– А погляди кругом!

– И чё угляжу?

– А снег!

– Ну, снег!

– Она б меня укрыла!

– Чё, такая большая баба?

– Не, голова садовая – даром што вахтмистерминистер – она бы накрыла мине с конем простынью поболе, и мы на снегу бы… хрен кто различит.

– А глядетьто как через простынь?

– А гляделки бы и вырезал!

– Себе, што ль?