Хроника одного полка. 1915 год. В седле

Иннокентий смотрел.

– Ты пока курни, – сказал Семён Евтеевич. – Тут я сам.

Он ударял молотком по заготовке, повёртывал её то так, то так, опять ударялпостукивал, взял щипцы и, пока подкова была горячая, вывернул и набил на концах и в середине по шипу, пробойником сделал шесть дыр под гвозди и бросил остывать.

– А мне сработаешь такого бебута? – тихо спросил Кешка.

Евтеич повертел свой бебут и сунул его за сапог.

– Сработаю, а што ж не сработать?

– А чё возьмёшь?

Семён Евтеевич положил инструмент, отпил из ковша воды и ответил:

– Я тут часами интересуюсь… – Он не успел договорить, в кузню вбежал младший сын хозяина и заорал:

– Nieszczescie! – Он махал руками и дрожал.

– Што за «несчастье», што стряслось? – Семён Евтеевич плеснул из ковша на руки и стал вытирать о передник.

Следом вошёл хозяин.

– Там ваш… – сказал он и сделал замысловатое движение рукой вокруг шеи.

– Где? – Семён Евтеевич сорвался с места, и Иннокентий за ним. Они выскочили из кузни, хозяин завёл их в пустую конюшню, и они увидели, что седельник висит в петле. Семён Евтеевич подскочил, выдернул из сапога бебут и резанул им по сыромятному ремню, на котором висел седельник, тот стал падать, и Иннокентий только успел перехватить его поперёк туловища.

– От дура, – пыхтел Семён Евтеевич, подхватывая седельника под плечи. – Што удумал! Язви ття в душу.

Они втроём положили седельника на застеленный соломой пол, и Семён Евтеевич кулаками ударил его в грудь, тело седельника дрогнуло и обмякло. Семён Евтеевич некоторое время смотрел, потом заправил вывернутый изо рта багровый язык, провёл ладонью седельнику по лицу и закрыл ему глаза.

– Вот тебе и вот! – тихо промолвил он. – Прими, Господи, душу раба твоего Илизария!

Они сидели и молчали, и тут Кешка вздрогнул: он услышал с улицы сигнал полковой трубы «сбор» и конский топот.

– Час от часу не легче, – вздохнул Семён Евтеевич. – Как же его теперь хоронить, коли сбор трубят?

Иннокентию сказать было нечего. Судя по всему, Красотка уже стояла готовая, и надо ехать в казарму, но он не мог пошевелиться. Семён Евтеевич встал с колен, отряхнул штаны, глядя на седельника, перекрестился, нагнулся, вынул у того из сапога такой же, как его, бебут и подал Иннокентию:

– И ковать не надо! Иди, я тута сам управлюсь, это дело наше, обозное! А медалю свою ты перецепи на шинель.

После оглашения приказа, когда офицеры разошлись по эскадронам, Розен обратился к Адельбергу:

– Аркадий Иванович сказал, что вы знаете обстановку!

– Да, представление имею, – согласно кивнул Адельберг.

– Объясните, что происходит! Присядем, господа!

Адельберг взял чистый лист, перо и нарисовал схему, на которой в верхнем правом углу листа написал «Ласденен», в центре – «Лык», а в правом нижнем углу «Августов». Между названиями городов Ласденен и Августов он нарисовал удлинённый овал и написал «10».

– От Ласденена и вот сюда, до Августова стоит наша десятая армия генерала Сиверса. Двадцать пятого января германцы начали обходить её фланги, вот здесь на северовостоке и здесь – на югозападе. – Он нарисовал дуги, окружавшие правый и левый фланги 10-й армии. – Окружить пока не удалось, наши стали отходить на запасные позиции, однако положение угрожающее. На северовостоке нам зацепиться не за что, там леса и болота, на юге крепость Осовец, там зацепиться есть за что – в тылу крепость Гродно. Сейчас в серьёзном положении оказался двадцатый корпус генерала Булгакова, он в самой середине десятой армии. К югу от него двадцать шестой корпус, и вот здесь на самом южном фланге третий Сибирский стрелковый корпус, а на северовостоке третий армейский корпус генерала Епанчина и Вержболовская группа. Группа дрогнула, и дрогнул третий корпус Епанчина и отходит на восток. Таким образом, двадцатый корпус Булгакова оказывается на острие атаки германцев. Это сведения на вчерашний день, когда я покидал ставку. Думаю, – Адельберг закурил, – ваш полк высылают на усиление третьего сибирского, вам туда самая кратчайшая дорога. А записки вашим сыновьям, Константин Фёдорович, я постараюсь передать.

– Ну вот и хорошо, голубчик, вот и хорошо, – поблагодарил Розен, долго смотрел на схему, потом перевёл взгляд на Вяземского. – Ну что, господа, надо собираться?

Вяземский кивнул и поднялся из-за стола, поднялся и Адельберг.

– Аркадий Иванович, – попросил Розен, – пришлите ко мне адъютанта!

Когда Вяземский и Адельберг ушли, Розен в ожидании адъютанта Щербакова снова подошёл к окну. Уже смеркалось, погода стояла и без того мрачная, и серый воздух сгущался. Несколько окон в домах напротив осветились, но ещё не отбрасывали светлых пятен на снегу, по улице проходили редкие прохожие.

«Да, – думал полковник, – как там мои мальчики? Нас, Розенов, осталось всего трое. – Он вспомнил похороны жены, в такую же погоду семь лет назад в Симбирске, там стоял полк, и мальчики учились в кадетском корпусе. Им с супругой хотелось внуков, они мечтали: – А ведь Константин уже мог бы и жениться, если бы не служба и не война, но кто же ему, поручику, это позволит, ему ещё до срока три года!»

В зале темнело быстро, быстрее, чем на улице. Розен смотрел в окно, и вдруг его внимание привлёк всадник, это был унтерофицер №2-го эскадрона, он его узнал – Четвертаков.

«Надо подписать на него представление и отослать в дивизию!»

Четвертаков скакал галопом, изпод копыт летел снег, сам Четвертаков сидел чёртом, прямо, высоко подняв голову, поводья в левой руке, а в правой плётка на отлёте.

Когда Четвертаков подъехал под светившееся окно в доме напротив, Розен увидел, как на его груди блеснула медаль.

В утренних сумерках на запасных путях станции Белосток разгружались №№1,2 и 3 эскадроны, медицинское хозяйство и команда связи. Восемь офицеров молча наблюдали за разгрузкой. Розен обратился к фон Мекку и командиру №3-го эскадрона ротмистру Дроку:

– Господа, проследите, а мы с подполковником поедем на станцию к военному коменданту, может, пришли какието указания, надеюсь, к чаю вернёмся!

К Розену подошёл Курашвили:

– Господин полковник, разрешите, я пока гляну санитарные эшелоны? Возможно, рядом ктонибудь стоит!..

– Идите, голубчик, да долго не задерживайтесь, чтобы не отстать ненароком.

Курашвили поклонился, через площадку пустого вагона стоявшего рядом эшелона он перешёл на другую сторону. Порожний эшелон на следующих путях Курашвили преодолел таким же способом – железнодорожный узел Белосток был большой, и путей много. На четвёртых или пятых путях стоял санитарный поезд, паровоз подпускал пары, а рядом со вторым от паровоза вагоном Курашвили увидел двух военных чиновников. Он направился к ним, представился, они тоже представились. Это были комендант и главный врач санитарного поезда №1 гродненского крепостного лазарета. Поезд ожидал отправки, они прибыли сюда час назад забрать раненых из 10й армии.

– Пекло, коллега! – повествовал комендант. – В десятойто… оттуда везём… жмёт германец!

– Много обмороженных и с потерей крови, – добавил главный врач.

Курашвили слушал, курил, комендант смотрел в сторону паровоза, он ждал отправки, главный врач стоял спиной к вагонам. На подножках курили санитары и раненые. В какойто момент Курашвили увидел, что санитары и раненые зашевелились, стали оглядываться и сторониться, они раздвинулись, и на площадку вагона вышла сестра милосердия. Один санитар спрыгнул и подал ей руку, сестра сошла на землю и решительными шагами стала приближаться. Курашвили смотрел на сестру и не мог пошевелиться, это была…

Худощавый комендант увидел её и поджал губы. Крепыш лет пятидесяти, главный врач обернулся и стал чертыхаться:

– Принесло на мою голову, ведь не хотел соглашаться! – Он бросил папиросу под ноги и стал затаптывать. – И не соглашусь!

Сестра милосердия подошла, кивнула всем, взяла главного врача под локоть и отвела на несколько шагов. Комендант тоже бросил папиросу. Курашвили о своей забыл…

Комендант, обращаясь к Курашвили, тихо промолвил:

– Всем хороша, да только… – Он не успел договорить, паровоз дал гудок, раздались два свистка и эшелон задрожал. Шептавшиеся сестра и главный врач махнули друг на друга руками, и сестра с недовольным лицом пошла к вагону, откуда с площадки ей уже призывно махали и – Курашвили это отчётливо увидел – радостно улыбались раненые и санитары. Они протянули ей руки, подхватили, и сестра исчезла в тамбуре.