– Как? – удивился Кешка.
– Так! Сашка по-нашему будет! А што дух?
– Хороший дух, окалина да уголёк, как дома…
– А ты кузнец, што ль?
– Не, но жил недалече от кузни…
– А из дома чё пишут?
– Дык… – вознамерился ответить Кешка.
– Ладно, чё пишут, то пишут, главно дело, штоб писали! Штоб было кому!
– Кому есть! Да тольки до меня письму идти боле месяца, не шибкот пораспишешься!
– Даа! – врастяжку промолвил Семён Евтеевич. – Дома ныньче справно. Снег кругом, чисто, любодорого поглядеть, весь народ на извозе. – Он передал ручку мехов стоявшему рядом старшему сыну хозяина кузни и огладил его рыжие, как у отца, лохматые волосы. – Работы, сколь не хочу… Деньжищу за зиму можно наковать… и на бурёнку хватит, тока ба?йдыки не бей… Выбрал, што ль, молоток? – Семён Евтеевич подхватил щипцами из малого горна наполовину красную, а на конце уже белую железную полосу и устроил её на наковальне: – Готов?
Он стал тюкать по полосе маленьким молоточком, и Кешка бухал туда большим молотком: белый конец полосы краснел и под ударами Кешкиного молотка плющился. Били минуту, пока полоса не остыла. В какойто момент в кузню вошёл седельник, молча бросил исправленное оголовье и так же молча вышел. Кешка и Семён Евтеевич переглянулись. Когда полоса под ударами остыла, и Семён Евтеевич положил её в горн, Кешка кивнул в ту сторону, откуда пришёл и куда ушёл седельник.
– Из дому ничё хорошего. – Семён Евтеевич положил молоток, забрал ручку мехов у мальчишки и стал быстро нагнетать жар. – Баба у него с катушек съехала вроде. С братом евоным, бобылём, снюхалась, и совсем писем не стало, и земляков ни одного, штоб новостямито переслаться.
– А он с откудова?
– Откудато с севера, из рыбных мест… Архангельск, што ли… – Семён Евтеевич передал ручку мехов жидёнку, взял из высокой кадушки длинную то ли кочергу, то ли ложку и стал тыкать ею в другой горн, побольше.
– Ты как чертей тута варишь, – сказал Кешка.
– А и варю, а можа, и жарю, на кузне, хехе, как без чертей? – ухмыльнулся Семён Евтеевич на Кешку и подмигнул сынишке хозяина кузницы.
– Тьфу на тебя, свят, свят. – Кешка перекрестился.
– Чёта ты рано крестишься, чай не обедня, или сильно набожный?
– А как тута не быть набожным, коли кругом поляки да жиды?
– Поляки, как и мы, хрестьяне, а жиды, чем тебе жиды не угодили? Слышишь, как твоя Красотка копытом бьёт, кто сработал, не жид ли?
– А они…
– А што они?
– …Христа нашего убили! Так отец Василий сказывал!
– Первонаперво они убили своего Исуса Ёсича, он был такой же жид, как и они, как Сашкакузнец, по-ихнему Сруль… и тока потом, када Христос вознёсся, он и стал нашим, а так он – как есть – Царь Иудейский, иль ты на Святом распятьи букв не разобрал? Грамотей же твой отец Василий!
Кешка готов был обидеться:
– Грешно говоришь, да ишо в святой праздник!
– Ладно, святые те, кто на кресте, а нам с тобой ишо знаешь, скока каши пополам с грехом хлебать придётся? – Семён Евтеевич снова отдал ручку мальчишке и ухватил клещами раскалившуюся полосу.
Адъютант Щербаков подал командиру полка полковнику Розену телеграмму, Розен прочитал и обратился к адъютанту:
– Николай Николаевич, разошлите вестовых, чтобы всех офицеров не мешкая сюда, через час нам должны подать эшелоны.
Щербаков удивился, козырнул и повернулся к двери.
– Вяземского в первую очередь! – вдогонку ему сказал Розен, и адъютант вышел.
«Черт побери, что же это делается? – думал полковник. – Толькотолько стало прибывать пополнение, ещё не обмундировано и не хватает карабинов, и так далее, и так далее, и так далее…» Он оставил телеграмму на столе и стал ходить по большой светлой зале, которая в мирное время была офицерским собранием 2й полевой артиллерийской бригады Варшавского округа. Он подошёл к ростовому портрету императора, постоял и пошёл к окну, в голове всплыла песня, и он стал напевать вполголоса:
Из страны, страны далёкой,
С Волгиматушки широкой
Ради сладкого труда,
Ради вольности высокой,
Собралися мы сюда…
«Сюда! Ради сладкого труда!» – повторял он слова из песни и смотрел в окно. Второй этаж офицерского собрания, под которым проходила главная улица БялаПодляски, вызывал ощущение большой высоты, и только дымящие кирпичные трубы на крышах стоявших напротив низких одно двухэтажных домов мешали представить ему, что он стоит на самом высоком месте Венца и смотрит на замёрзшую Волгу, а у него за спиной его молодая жена помогает кормилице приладить к груди их первенца Костика. Розену охота повернуться, но нельзя, не жена кормит, а Татьяна Игнатьевна бы и рада, да молока не случилось, а Костик орёт благим матом, и никак ему невдомёк, что всегото надо ухватить губками сосок, и кормилица ему тычет, а он только берёт на горло и морщится.
«Собралися мы сюда… ради сладкого труда… – Розен щёлкнул крышкой часов, прошло уже десять минут. – Что же это нет никого? – Он тряхнул головой. – А-а-а! Надо воспользоваться, хотел же письма написать… – и быстрыми шагами пошёл к столу. – Если не успею, то хоть начну!»
Вяземский вышел из конторки почтового служащего в вокзале БялаПодляски и направился в буфетную. Было три часа пополудни, всё, что он запланировал на сегодня сделано, можно закусить и идти на квартиру. Можно идти вообще куда хочешь, но куда тут идти, в этом маленьком польском городишке? За последние дни он устал, и оставалось одно направление – на квартиру.
У буфетной стойки закусывали бутербродами несколько прилично одетых пассажиров, только что сошедших с поезда из Барановичей. Вяземский мельком глянул и пошёл к свободному столу в углу. Официант поклонился из двери рядом с буфетной стойкой, мол, сейчас он подойдёт.
За соседним столом сидел капитанпограничник, перед ним стояла ваза с фруктами, рюмка и коньяк.
«Пограничник, странно, что он тут делает? – возникла мысль и уступила место другой: – Всё же придётся создавать учебную команду!» Эта мысль прочно держалась в голове уже которые сутки. Вяземский с командирами других эскадронов принимал пополнение, приходившее малыми партиями – из маршевых эскадронов полку отчисляли по нескольку человек, даже не десятков, а полк должен был принять почти триста новобранцев. Новички никуда не годились, были приличного здоровья, но часто неграмотные и не прошедшие после призыва никакой подготовки, не только кавалерийской или стрелковой, но даже и строевой. И все кто откуда: Ярославль, Псков, Новгород Великий, Тверь…
«Надо Розену предложить рокировку…» – подумал Вяземский, и в этот момент официант положил на стол меню, в котором было указано шесть или семь блюд.
– Голубчик, – обратился он к официанту, – сделайте, как вчера.
Официант поклонился и ушёл.
«Что тут выбирать из шести блюд?..» – успел подумать Вяземский и почувствовал, что капитанпограничник за соседним столом смотрит на него. Вяземский глянул, капитан поклонился, Вяземский тоже.
– Капитан Адельберг, – представился тот. – А вы, если не ошибаюсь, Аркадий Петрович Вяземский?
– Аркадий Иванович!
– Прошу извинить, много времени прошло…
Вяземский ещё не узнал, но пригласил капитана за свой стол, подошёл официант. Капитан поблагодарил, пересел и кивнул официанту, тот перенёс коньяк, поставил вторую рюмку и налил. Вяземский смотрел, внешность у пограничника была характерная, и он стал припоминать:
– Давно мы с вами не виделись, года… с девятого… десятого?..