33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Сорокин лежал ещё минут двадцать.

Дорога освободилась, и слева только-только слышалось удаляющееся шлёпанье по мокрому песку конских копыт. Пока казаки ехали, он понял, что они возвращаются с ближней заставы. И понятно было, что они там делали. Свидетельством являлось тело, скорее всего красного пограничного командира, переброшенное через коня, и запах дыма, приплывший сюда на конских хвостах. Ещё бы узнать, который час.

От того места, где он сейчас находился, до границы осталась пара-тройка вёрст, и он может преодолеть всё это до наступления темноты, что и было задачей, только надо убедиться, что нет никаких догоняющих отряд отставших казаков, но для этого надо или сидеть и ждать неизвестно сколько, или идти им навстречу. Сорокин повернул направо и пошёл по тайге вдоль дороги.

Неделю назад утром 30 апреля он пришёл во Владивосток. Заходил с запада через тесно застроенные слободками пригороды, и попал в самое начало Светланской. По расчётам ему надо было оказаться в город 1 мая, в разгар народных гуляний, как объяснил Гвоздецкий, но он пришёл на сутки раньше, что было опасно, но он рискнул, потому что очень не хотелось ночевать в тайге, когда город уже вот он. Переночевал в «шанхае», через стенку от опиекурильни, но даже не потянуло. Утром вышел на Светланскую недалеко от железнодорожного вокзала и порта и сразу оказался в толпе людей. Люди стояли на тротуарах и шумели вместе с кричащими с флагами и флажками – всё красные – и портретами вождей другими людьми, идущими демонстрацией. Он смотрел на колышущуюся демонстрацию и не понимал, чему эти десятки тысяч людей радуются. Повизгивали гармошки, дудели трубы многочисленных оркестриков, трещали переборами гитары. Между колоннами трудящихся, шедших с интервалами, отплясывали пьяненькие рабочие и летали с распростёртыми руками и цветными платочками в пальчиках гордые работницы завода такого-то и фабрики такой-то. Всем было весело, лица и глаза горели воодушевлением и счастьем. Сорокин смотрел на них и тоже улыбался, но не понимал: чему они… и чему он… Так много народу, кроме войны, он видел в родном Омске на Пасху на крестных ходах, в майские народные гулянья в городском саду и на берегах Иртыша; были флажки, но не красные, а разноцветные, и не было демонстраций. И пьяненьких – поменьше.

Он смотрел на людские колонны и понимал – это он с ними воевал. Получалось, что так!

Когда демонстрация рассеялась, уже к обеду, он пошёл в портовый район и встретился с человеком Гвоздецкого. В дымной пивной, Сорокин отказался от водки, но кружку пива выпил с удовольствием, пиво было вполне приличное. Человек, после того как под столом сунул плотно завёрнутый в клеёнку и перевязанный бечёвкой пакет, заказал водки и стал её пить. По разговору, он был из бывших, и, когда выпил полбутылки, склонился над столом и стал кричащим шёпотом жаловаться на советскую власть. Сорокин сказался, что ему надо в туалет, и ушёл.

Михаил Капитонович вышел на песчаную дорогу, и всё явственней становился запах горелого. Дорога была пустая, и, пройдя версту или около того, он понял, что она и будет пустая.

Он ошибся – застава от того места, где он ночевал, оказалась ближе. Туман поднялся, воздух стал прозрачнее, пробивались лучи солнца и, отраженные в лужах, резали глаза. Он прошёл ещё немного и увидел выломанные, опалённые деревянные ворота: одна створка косо висела на верхней петле, другая валялась. Это была застава. Когда он зашёл во двор, стал накрапывать дождик. Застава была большая, с казармой, конюшней и ещё несколькими деревянными постройками и между ними в середине обширный песчаный плац. На плацу лежали мёртвые пограничники. Он подошёл к ближнему, молодому рядовому, лет двадцати, тот лежал на спине с располосованным животом. Казак, который его убил, дал шпоры, конь взялся в галоп, казак поднял коня на дыбы, склонился с седла и горизонтальным скользящим ударом подрезал солдата, а потом встал в стременах и уже падающего его ударил шашкой наотмашь сверху поперёк плеча – старый казачий приём. Таких, которых казаки, взорвав ворота и ворвавшись на плац, застали врасплох, лежало несколько, рядом валялись их трёхлинейки.

Дым поднимался от самой дальней постройки. Это оказалась кухня, её никто не поджигал, но, видимо, бросили гранату, попали в печь и кухня загорелась. Среди тлеющих головешек лежали две мёртвые женщины и один солдат. Сорокин вышел из кухни и направился в длинный сарай, оказавшийся конюшней. Лошади, как ни в чём не бывало, стояли в денниках и жевали сено, казаки их не тронули. «Как же, тронут казаки лошадей!» – подумал Михаил Капитонович. Он зашёл за конюшню и обнаружил человек около двадцати расстрелянных, все лежали босые и в нижнем белье. Дальше по периметру плаца находилась канцелярия, сильно разрушенная, наверное, её закидали гранатами, её правое от крыльца крыло подломилось и лежало косо накрытое крышей. Сорокин встал на ступеньки, выбитая дверь валялась в маленьких сенях, была открыта дверь налево, он не стал заходить, скорее всего, там квартира, где жила семья начальника заставы: подходя, Сорокин увидел на окне занавески и на подоконнике горшки с цветами. Михаил Капитонович только заглянул и отшатнулся: в комнате лежали женские и детские тела. «Да, – подумал он, – здесь казаки порезвились!» Он сбежал с крыльца, дальше осматривать было нечего, и вдруг на ум пришла мысль: «Зачем я припёрся, потратил время? Мне надо совсем не сюда!.. С границы начнут возвращаться наряды! Если схватят, представляешь, что с тобой будет? Кто станет разбираться, с казаками ты или нет?» Он нащупал в кармане маленький браунинг, который в любом случае оказался бы бесполезным, и вспомнил: «Погляди, как мрачно всё кругом…» – пришла на память строчка из какого-то давно забытого стихотворения, но дальше он не помнил. Он только подумал: как правильно – «мрачно» или «страшно»? «Погляди, как страшно всё кругом…» То, что он видел, больше подтверждало оправданность слова «страшно», и тогда он вспомнил ещё: «Лёгкой жизни я просил у Бога… или ты, – подумал он, – просил у Бога»?» В это время дождь стал накрапывать сильнее, из тайги потянуло свежестью, и потемнело. Он посмотрел на небо и подумал, что всё-таки: «Как мрачно всё кругом…»

Он вышел за ворота, и вдруг до его слуха донеслось знакомое, чего он уже давно не слышал. Он заглянул за висевшую створку и увидел маленького котёнка двух или трёх недель от роду, мокрого, как будто облизанного, с большими, торчащими ушами. Котёнок смотрел круглыми глазами и дрожал. Он присел и погладил, котёнок нырнул головой под его ладонь и попытался зацепиться лапкой. На шее у котёнка была повязана красная ленточка. «Наверное, у командира заставы были дочки», – подумал Сорокин и вспомнил детские тела, лежавшие в жилом помещении канцелярии заставы. Михаил Капитонович поднял котёнка, прижал к груди и побежал на кухню, там он ногой разметал тлевшие головешки и нашёл молочную лужу, вытекавшую из пробитого на уцелевшем краю печки котелка. Он поставил котёнка на ноги рядом с этой лужей, ткнул его мордочкой в молоко и ушёл.

Лёгкой жизни я просил у Бога:
«Погляди, как мрачно всё кругом».
Бог ответил: «Погоди немного,
Ты ещё попросишь о другом».

Пока он шёл к воротам, в его сознании сложились эти строчки, и он вспомнил, где услышал их – на снегу у костра под Красноярском, когда в девятнадцатом красные разбили армию генерала Сахарова.

Михаил Капитонович придавил пальцем бумагу, изнутри на сальном пятне проявились мелкие точки, как будто бы бумага оттуда была засижена мухами. «Вот, – подумал он, – всё-таки эта стена глиняная, а не кирпичная! И сейчас придёт старик!»

– Фставай, бай э! – Шаги старика в матерчатых тапочках были неслышные, а голос проскрипел прямо в ухо. – Или исё цяньги плати, моя другой труппка неси! Та мади!

Михаил Капитонович решил не отвечать и сел на кане. Кан был низкий и холодный, никто, даже китайцы, летом не топят. Старик навис, и Михаил Капитонович его оттолкнул. Старик раскрыл беззубый слюнявый рот, и Михаил Капитонович встал и ударил его.

Он вышел из опиекурильни под громкие визги всех китайцев, которые там были: и старика подавальщика, и его старухи жены, и старухи дочери, и старика внука. Какие же они все старые и крикливые – прямо одинаково, и воняло от них так, что Михаила Капитоновича стошнило здесь же на пороге. Когда он сплюнул тягучую слюну, вытер пальцем губы и палец вытер об штаны, китайцы замолчали.

«Вот вам, черти косоглазые!» – не оглядываясь, подумал он и пошёл по узкому проходу между кирпичными стенами. Это были внутренние заборы запутанного лабиринта, по которому он вышел на 15-ю улицу Фуцзядяня. Светило солнце, почему-то оно садилось за Сунгари, то есть на севере, а не на западе, но Михаила Капитоновича это не смутило, он этого даже не заметил. Был уже конец августа, и вечера стали короткими, но он не заметил и этого.

На улице оказалось много китайцев, одни китайцы: они шли по тротуарам, они на мостовой погоняли запряжённых в одноколки ослов, они сами тянули одноколки, их расталкивали бегущие рикши… Куда-то все эти китайцы так спешили. Михаил Капитонович никуда не спешил – у него кончились деньги, которые он получил от Гвоздецкого. И он вспомнил стихотворение целиком, когда в опиумном мороке его носило с прижатым к груди мокрым котёнком:

Лёгкой жизни я просил у Бога:
«Погляди, как мрачно всё кругом».
Бог ответил: «Погоди немного,
Ты ещё попросишь о другом».
Вот уже кончается дорога;
С каждым годом тоньше жизни нить:
«Лёгкой жизни ты просил у Бога,
Лёгкой смерти надо бы просить!»

«Лёгкой смерти! Ну что же, пусть будет так – если смерти!»

Не видя дороги, он шёл по тротуару и толкнул старую китаянку, сидевшую на стульчике; старуха боком упала со стульчика и стала шевелиться, пытаясь встать. Он попытался ей помочь, но кто-то толкнул его, и он тоже упал.

– Как вам не стыдно, вы же русский человек, а совсем потеряли человеческий облик! – услышал он. Это была правда, за прошедшее лето Михаил Капитонович сильно поизносился, и от костюма, что о

н купил на полученные от Гвоздецкого деньги, остались лишь лохмотья.

«Откуда он знает, что я русский? И не всё ли равно?» – подумал Михаил Капитонович и почувствовал, что его тянут за локоть. Он опёрся на руку человека, который его толкнул, а сейчас помогал, и поднялся.

– Давайте поднимем и её, а то, понимаете ли, неудобно, – всё же мы у них, а не они у нас. – Сказавший это человек был очень высок, молод и, что было не часто для русских в Фуцзядяне, отлично одет. Михаил Капитонович смотрел – это был Серёжа Серебрянников.

– Вы меня знаете? – спросил Серебрянников, видя, как Сорокин внимательно на него смотрит и не отводит глаз. – А, постойте! – Серебрянников толкнул Михаила Капитоновича в плечо и тут же схватил, потому что Михаил Капитонович стал падать. – Думаю, если вас отмыть, то вполне сойдете за поручика Михаила Капитоновича Сорокина… Нет?

Михаил Капитонович глупо улыбнулся и кивнул.

– Ну, тогда идёмте со мной, помните адрес: улица Садовая, 12, угол Пекинской?

УЛИЦА САДОВАЯ, 12, УГОЛ ПЕКИНСКОЙ

Серёжа Серебрянников отмахивал длинными ногами и не оглядывался. Сорокину было трудно за ним поспевать, он задыхался. Он хотел задать вопрос, куда Серёжа делся из эшелона, но не получалось сформулировать, и тогда он неожиданно спросил:

– А чем вы занимаетесь?

Серебрянников на ходу оглянулся:

– Лечу взрослых людей от сифилиса и гонореи и изгоняю лобковую вошь!

– А меня вылечите? – спросил Сорокин.

– А у вас что? – Серебрянников шёл так быстро, что Сорокин гнался за ним вприпрыжку.

– Не знаю, но скорее – последнее.

– Это просто, – ответил Серёжа, – бритва и керосин!

«Зарежет и сожжёт!» – поёжился Сорокин.

Серебрянников неожиданно остановился, и Сорокин уткнулся в его спину ниже лопаток.

– Тогда вот что! – Серебрянников повернулся и упёрся взглядом в Сорокина. – На Садовую мы сейчас не пойдём…

«Как хорошо!» – с облегчением подумал Сорокин.

– …А пойдём ко мне в кабинет, у меня там приличный душ, оскоблим вас, а потом… вам надо переодеться! Тогда можно и на Садовую!

Душ действительно оказался приличный: чистый и горячий. Когда Сорокин открыл оба крана – он не разобрал обозначений: красная и синяя точки, – на него хлынула ледяная вода, в момент сменившаяся кипятком. Сорокин ойкнул и отскочил. Серебрянников из кабинета прокричал, что открывать надо понемногу и сначала холодную воду.

– Спасибо! – пробурчал Сорокин, стал осматривать краны и обнаружил предательские цветные точки. – А что какая? – прокричал он, хотя укрученный душ уже не шумел.

– Это немецкая система с газовым нагревателем, красная – горячий! И… побреетесь сами? Или позвать санитарку?