Искра

Как оказалось, совсем поблизости располагалась камера для допросов – проще говоря – пыток. Когда отварилась дверь из темного дерева с приличными люфтами повсюду, я узрел скромный грубый деревянный стул и следы крови на нем, полу и стенах. Запахи заставляли напрячься и одновременно вызывали желание сходить в туалет еще больше. Сразу все стало ясно.

Меня привязали к стулу, любезно освободив от штанов, и я увидел серого мужика уже в другой, божественно, или, скорее, дьявольски прекрасной броне. Видимо, из сплава того же черного металла и еще чего-то. Мне уже было почти все равно на то, что все эти черти серые, как будто пеплом измазанные; я просто обалдел от его брони. Она почти нагло сворована откуда-то из картотеки моих старых паттернов: в черном, как нефть металле в сантиметр этак толщиной, время от времени переливались желтые с красным оттенки красок, а, быть может, чего-то более совершенного. Воплощение войны, насилия, убийства, разрушения и капельки удовольствия. Он явно был выше званием.

Но даже все это полнейшая чепуха, по сравнению с тем, что случилось позже. Он умел говорить телепатически. Его речь вгрызалась в мозг, пытаясь найти путь в неподготовленный и приземленный разум. Я слегка расслабился, чтобы не стало больно. И первое, что он спросил:

– Кто еще с тобой?

К сожалению и к бессмыслию, солдат слева разрезал мне живот ножом и стал давить на рану. Я вскрикнул, но рот закрыли вонючей лапой.

«Ребята такие нетерпеливые! Чтоб вы сдохли!».

Сразу же последовал другой еле слышный вопрос:

– Зачем пришел?

Солдат уже готовился порезать меня, и я вскрикнул:

– Что… вы… хотите?! – под конец последнего слова у меня потекли слезы.

Они секунд десять стояли в ступоре, пока капитан не приказал подрезать меня еще.

Здесь я выстоял неплохо, даже не сразу поняв, где режут. Такое порой бывает, но продолжается недолго.

– Видел еще кого-нибудь из своих? – спросил офицер.

– Я один раз скажу, раз и навсегда: вы все глупцы, потому что пытаете не того, кого надо!.. Я сюда пришел, чтобы либо жить нормальной жизнью! Либо мгновенно умереть! – Злоба так и сочилась из моих слов, а слюна долетала до его ног, однако, была и позорная дрожь в своем голосе.

Опять не подействовало: мне с руки срезали полоску кожи. Черт, как долго твари это делали! Я отдышался и стал вводить себя в трансовое состояние, чтобы не чувствовать боль.

Тут же мне с хрустом разрезали треугольник на спине, и с противным чавкающим звуком отлепили его от меня. Все тело прострелила боль, холод и сразу жар. Я услышал крикливый женский плач из соседней камеры.

Мне сунули этот ошметок в лицо, и я не сразу понял – чтобы напугать, устыдить или что еще. Я сделал еще один безумный поступок, лишь бы хоть как-то закончить эту фазу общения.

И вновь послышался голос:

– Ешь…

«Ты серьезно? Сколько раз надо тебя послать?».

Однако вскоре окровавленный нож, с которого еще капало, притулили в сантиметре от глаза.

Было тяжело. Одно дело – жевать заусенцы, и совсем другое – есть «это». Вновь противный хруст. И вновь рвота. Внезапно возникла мысль, что вскоре может прийти и обезвоживание. Хотя какая разница, если я сдохну раньше?

Я поднял глаза на гестаповцев: они, похоже, каждый день таким промышляли – ноль эмоций.

Затем вновь пришла обида: если бы хоть немного виновен был. Плоть у меня на удивление прочная, как резина – разгрызть на маленькие кусочки не получалось, плюс немного мяса, крови, соленого пота и грязи, даже волосок, как от свиньи какой-то.

Второй раз рвотные позывы я удержал. После таких титанических усилий даже йоги для меня – слабаки. Самая глупая мысль меня посетила: «а ведь один кусочек почти откусил…».

– Как тебя зовут? – спросил офицер, и новая боль, – с живота срезали еще тонкую полоску.

– Евгений!.. – Язык заплетался, прилипал к небу. – Женя! Согласен! Пора менять имя…

Я засмеялся, а изо рта тянулась красная слюна, которую я незамедлительно сплюнул в его сторону. Но она упала мне на колени.

Немного погодя, офицер спросил меня, что мне отрезать дальше. И сразу же с грязными ножницами потянулись к моим пальцам на ноге.

– Мочку уха! Мочку уха! – крикнул я про никому ненужную висюльку.

Так дикарь слева и поступил. Я боялся, что из-за нерва оглохну на всю жизнь. По шее и по ногам потекло…

Разумеется, это не произвело на них впечатление. Разумеется, мочку тоже запихали мне в рот, и эту гадость я почти сразу проглотил.

Больше всего меня бесило, что они вовсе не дают мне времени ни на подбор слов для ответа, ни просто для моральной подготовки, мобилизации организма. Просто брали и делали со мной, что хотят. Просто пользовались, как вещью. Я из одного поганого местечка, частенько унижающего достоинства своих собственных детей, свалил не для того, чтобы сразу в такой же гадюшник угодить. Правда, может быть, они просто расисты?

Где-то с минуту эта серая венозная мразь стояла и думала, что со мной делать. Спешить уже было некуда. Меня разморило, и я наклонил голову, надеясь поспать. Офицер все-таки отдал приказ развязать меня. Хотелось даже не слышать и не чувствовать этого, но отключаться организм не собирался.

Меня, голого, потного, вонючего, трясущегося, всего в крови потащили под руки из камеры, и я ощутил холодок облегчения, что теперь-то уж убьют – все равно урод еще больший, чем был. Все уже казалось каким-то отдаленным, словно произошло не со мной, а с кем-то другим. Просто хотелось прилечь отдохнуть, лишь бы поскорее этот кошмар закончился.

И проходили мы именно мимо той камеры, откуда доносились женские крики. Дверь была открыта – чего стесняться-то – все свои. Тут уже к стулу была привязана абсолютно голая девчонка. Ей отрезали волосы, порезали бока, и из-под нее со стула также текла кровь. Она и так была не Венера – можно сказать – «самая усредненная модель», так у нее еще и слегка помяли лицо. Оно было залито потом с приклеившимися остатками волос и растекшейся тушью. В общем, просто месиво. Я могу понять мгновенное убийство по многим причинам. Но зачем перед этим портить красоту женщины, не понимал никогда. Все равно, что пилить сук, на котором сидишь. Она плакала, а ей еще тянулись отхватить мизинец на ноге.

Странно это было очень – нелогично. Я сразу «обратился» телепатически к своему офицеру, и, по-моему, даже вскрикнул, что отдаю вторую мочку за ее свободу. Все равно уже мне все равно, к тому же – для симметрии. На меня оглянулись, подумали, посмотрели на офицера. Он кивнул, и тут же кто-то отхватил мне правую мочку. Очень практично с их стороны везде носить с собой ножницы и весьма гуманно делать это быстро и неожиданно, не растягивая удовольствие. Я вскрикнул, сердце екнуло, но организм выделил уже достаточно болеутоляющего. Как только я вспомнил про морфин и эндорфины, и что их выделяет, боль внезапно исчезла, оставив шутливое жжение.

Девчонку отвязали. Она забавно всхлипывала, надевая нижнее белье на свои законные места. А у меня опять закружилась голова. Я боялся, что тип на улице ударил меня слишком сильно и вызвал сотрясение. Однако, рассчитывать на заботу не приходилось. Дабы облегчить работу организму я продолжал расслаблять тело и разум. Выходило это на удивление просто…

В коридоре солдаты сказали нам сесть на ступень. Уговаривать нас не пришлось. Мне вдруг стало смешно: как же легко и просто все становится в таких условиях! Я бы, наверно, даже язык их понимал, если бы мне было чуточку меньше наплевать.

Вскоре нам дали несколько отрезков жесткой прочной ткани, здоровые иголки, пару бутылей из непрозрачного стекла, или бог знает чего, «ножницы» чуть помельче виденных, и два темно-зеленых балахона из такой же простецкой грубой ткани. Да это вообще напоминало мешковину. В бутыли был бензин или похожая вонючая гадость. Изверги хотели, чтобы мы сами себя подштопали. Не будь я в таком убитом состоянии, я бы подробнее осматривал их утварь, но я даже на полуголую девчонку не смотрел, и тихо, мирно, размеренно занимался делом. К тому же, я надеялся, что еще будет возможность.

Лечебные процедуры отняли много времени, зато успокаивали и убаюкивали. Можно даже сказать, чересчур. К тому же, это на Земле я дорожил временем и торопился, непонятно зачем и ради чего или кого. И вполне возможно, что тут, в Аду-2, как я окрестил эту планету, торопиться тоже незачем, только чуточку по другим причинам.

Когда девочка немного остыла, я узнал, что ее зовут Юля, и попросил помочь с недосягаемыми участками. Я не просил напрягаться – просто сделать, как рука возьмет. Она зашила все, что можно было зашить (я почему-то поверил), и приложила пропитанные антисептиком шмотки к ранам. На все это безобразие мы осторожно надели свои новые одеяния. Несмотря на кажущуюся вначале жару нам стало холодно, и обноски оказались очень приятны и теплы. Старая одежда загадочным образом исчезла – наверное, забрали, как сувениры.

Едва мы с Юлей задрали ноженьки на «скамейку», а головки непутевые коснулись ладошек, я отрубился.

«И пусть хоть все катится к дьяволу, а пока Женечке надо поспать».

Меня разбудили, сильно тормоша за здоровое плечо. Сразу проклятые раны дали о себе знать. Слава богу, хоть не свалился на жесткий пол – и на том спасибо.

Оказалось, мне принесли лохань с мутной похлебкой и кружку воды. Я даже проверять ничего не стал – тут же выдул воду залпом. Пол-литра было мало.

Муть отдавала землей, и вскоре я решил тщательнее пережевывать. Не знаю уж, что туда наложили. Вроде, что-то типа грибов, какая-то темная листва, и много мяса, похожего на говядину. В памяти всплыло множество вкусов и ощущений: ботвинья, которую я пробовал раз в жизни; шершавые листья липы, которые жевал в детстве; кинза, которую презираю всей душой. Но чуть погодя, распробовав блюдо как следует, я ощутил другие вкусы. Тут был и жареный лучок, и солененькие маслята, и родные жирные щи с чесночком, и прекрасный – как Священный Грааль редкий – не жилистый шашлык. Я сразу настроился на нужный лад, вспомнив, что эта пища оздоровляет меня, делает меня сильнее. После этого я наслаждался, медленно пережевывая и причмокивая, представляя, как каждая молекула впитывается и всасывается в мое тело, заменяя собой все недостающее. И каждая ложка бульона была словно живительная кровь для вампиров – с такой же сумасшедшей жаждой и упоением я его глотал. Вновь стало тепло и уютно, хотя похлебка уже почти остыла. Расправившись со всем до последней капли, я глубоко вздохнул, как следует распрямился, и в очередной раз по спине пробежали мурашки. Я постарался задержать это состояние. И да – они послушно пробежали вновь.

После Божественной трапезы я с пустой посудой в руках стал озираться. Я искал Юлию, исчезнувшую, испарившуюся, как все в моей жизни. Как ни странно, мне удалось ее увидеть вдалеке, но меня опять поманил солдат. На этот раз в третьей разновидности брони. У меня забрали посуду, и повели наверх по лестнице. Забавное ощущение от ставшего мягким балахона, гладящего и щекочущего кожу при ходьбе. Я настроился на позитив, и жалкие ноющие ранки заткнулись.

Было здорово, мне довелось узреть другие этажи. Они ничем особо не отличались: на первый взгляд сплошные антресоли по всему периметру, и куча, совсем уж наглухо закрытых, и от блудливых глаз сокрытых тьмой и пылью повсеместной, комнат. Между этажами было метров по пять, и топать по лестнице было не самым приятным занятием. Зато на четвертом этаже, когда я глянул вниз, можно сказать, с высоты птичьего полета в пасмурный день, ребята на первом этаже выглядели не такими уж могучими. Они были почти как бесцельно ползающие букашки, которых я бы с радостью раздавил башмаком. Или, на крайний случай, напрудил бы им на головы, как в анекдоте про времена апартеида.

Здесь стоит отметить, что во всей Крепости было темнее, чем на улице, что тоже немного давило на глаза и психику. Судя по всему, мне предстояло привыкнуть к дополнительной тягостности царящей здесь атмосферы. С другой стороны – всегда уместно желание прилечь.