Творческий путь Н. В. Устюгова в контексте развития советской исторической науки

Кроме вышеназванных подходов в работе используется генерационный подход, представляющий развитие человеческого общества как взаимодействие различных поколений. Формирование данного подхода происходило в 1920-е гг., когда философы (Х. Ортега-и-Гассет) и социологи (К. Мангейм) обратились к вопросу о месте различных поколений в социуме и взаимоотношениям между ними. В дальнейшем генерационный подход нашел широкое применение в социологии, но остался почти не востребован историками. В российской историографии данный подход получил наибольшее распространение в исследованиях по истории советской исторической науки. Основоположником применения данного подхода к указанной тематике стала Л. А. Сидорова, выступившая в 2000-е гг. с циклом работ, в которых особенности творчества историков связывались с их принадлежностью к определенному поколению исследователей. Согласно ее мнению, критерием, объединяющим историков в одно поколение, является период, в который они начали заниматься исторической наукой[62 - Сидорова Л. А. Указ. соч. С. 5.].

Методической основой нашего исследования являются специальные методы исторической науки: историко-генетический и историко-типологический, используемые для реконструкции биографии и взглядов Устюгова. Также в работе задействован метод текстологического анализа, применяемый для воссоздания истории написания обобщающих трудов, в подготовке которых принимал участие Устюгов.

Завершая введение к работе, автор хотел бы выразить благодарность всем тем, кто помогал в ее подготовке. И. В. Побережникову, выступившему научным руководителем кандидатской диссертации, на основе которой была подготовлена данная монография. Н. Н. Алеврас, В. В. Тихонову, В. П. Корзун и В. Г. Рыженко, чьи официальные отзывы на диссертацию позволили выявить основные недостатки работы и частично преодолеть их при ее переработке в монографию. М. А. Базанову, Е. В. Пчёлову, Р. Г. Букановой, М. О. Акишину и А. М. Дубровскому, сделавшим отзывы на автореферат диссертации, содержавшие ценные замечания к данной работе. Отдельную благодарность автор выражает А. И. Комиссаренко, не только подготовившему отзыв на автореферат, но и поделившемуся рядом важных наблюдений о своей совместной работе с Н. В. Устюговым. Также хотелось бы поблагодарить М. А. Киселёва и К. И. Зубкова, активно участвовавших в обсуждении данной работы в форме диссертации в Институте истории и археологии УрО РАН и способствовавших ее улучшению своими советами и содержательной критикой. Особую благодарность автор выражает заведующему Научно-историческим архивом Института российской истории РАН К. С. Дроздову, чья высокопрофессиональная помощь позволила ему найти в фондах данного архива черновые рукописи «Очерков по истории Башкирской АССР», ставшие одним из основных источников самой большой главы данной работы.

Глава 1. Формирование тематики исследований Н. В. Устюгова

1.1. Начало формирования исторических взглядов

Одним из проявлений процесса модернизации, протекавшего в России в XVIII – ХХ вв., была постепенная секуляризация социума, выражавшаяся, в частности, в отказе детей священно служителей от духовной службы и их включении в ряды интеллигенции. И хотя после революции 1917 г. большевистская партия взяла курс на создание новой пролетарской интеллигенции, процесс ее пополнения выходцами из духовного сословия продолжался и в первые годы советской власти[63 - Федюкин С. А. Советская интеллигенция в 20-х гг. // Изменения социальной структуры советского общества 1921 – середина 30-х гг. М., 1979. С. 147–152, 165.]. К сыновьям священников, выбравших после революции научную и педагогическую деятельность, принадлежал и выдающийся историк, профессор МГИАИ Николай Владимирович Устюгов.

Будущий ученый родился 23 декабря 1896 г. (4 января 1897 г. по новому стилю) на хуторе Синеглазовском Челябинского уезда Оренбургской губернии в семье Владимира Владимировича и Екатерины Ивановны Устюговых[64 - ГАТО. Ф. 102. Оп. 7. Д. 479. Л. 2.]. Кроме Николая в семье была еще старшая сестра Анна, родившаяся в 1895 г.[65 - АРАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 318. Л. 110–110 об.; НА ИРИ РАН. Ф. 10. Оп. 5. Ед. хр. 29. Л. 52.] Владимир Владимирович Устюгов происходил из крестьянского сословия[66 - Троицкий С. М. Николай Владимирович Устюгов как историк Европейского Севера СССР // Аграрная история Европейского Севера СССР. Вологда, 1970. С. 32.]. Сын вятского крестьянина, он окончил городское училище и не получил специального духовного образования. Тем не менее многолетние самостоятельные занятия богословием позволили ему принять сан священника. Несмотря на отсутствие аттестата семинарии, он выделялся среди сельских священников своей образованностью и ревностностью в служении. Отец Владимир организовывал церковно-приходские школы и активно проповедовал православную веру среди оренбургских казаков, придерживавшихся старообрядчества. В 1899 г. он перевелся в село Кочердык Челябинского уезда, а в 1913 г. стал священником на станции Полетаево, расположенной неподалеку от Челябинска. Когда в 1917 г. часть прихожан попыталась заменить его священником, получившим семинарское образование, большая часть паствы выступила в его поддержку, и он продолжил службу в Полетаево[67 - Гражданин У-ский. Приходские «дельцы» // Оренбургский церковно-общественный вестник. 1917. 12 июля. № 27. С. 4.].

Николай Устюгов первоначально готовился к продолжению духовной карьеры отца. В 1907 г. он поступил в четырехклассное Челябинское духовное училище. Будучи одним из лучших воспитанников училища, Устюгов окончил его в 1912 г. с правом поступления в духовную семинарию без экзаменов[68 - Духовенство и церковные деятели по публикациям Оренбургских епархиальных ведомостей за 1912–1917 гг. Челябинск, 2012. Т. 4. С. 205.]. В том же году он поступил в Оренбургскую духовную семинарию. Полный срок обучения в семинариях в то время составлял 6 лет, но для поступления в университет достаточно было проучиться в них лишь 4 года. Последние два года семинарского обучения посвящались исключительно богословским наукам и непосредственной подготовке выпускников к пастырскому служению[69 - Сушко А. В. Духовные семинарии в России до 1917 г. // Вопросы истории. 1996. № 11–12. С. 110.]. Устюгов проучился в семинарии именно 6 лет, вплоть до мая 1918 г.[70 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 63.] Точно не известно, что побудило его остаться в двух последних классах семинарии, но, возможно, это было связано с тем, что семинаристы пользовались отсрочкой от военного призыва, что было особенно актуально в условиях Первой мировой войны, когда освобождение единственных сыновей в семье от воинской повинности было фактически ликвидировано. Обучаясь в семинарии, Устюгов продемонстрировал значительные успехи в освоении ее учебной программы. Он получил отличные оценки по всем предметам, вошедшим в аттестат, за исключением церковной археологии и церковного пения, по которым он получил оценку «очень хорошо», соответствующую отметке «четыре»[71 - ГАТО. Ф. 102. Оп. 7. Д. 479. Л. 1–1 об.].

Закончив Оренбургскую семинарию со званием студента, которое присваивалось только лучшим выпускникам, Устюгов уехал к семье в Челябинский уезд на станцию Полетаево[72 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 6.]. Начиналась Гражданская война, и в июне 1918 г. Полетаево перешло под контроль Чехословацкого корпуса. Но, несмотря на начало боевых действий, Устюгов решил, после окончания семинарии, продолжить образование в высшем учебном заведении и в сентябре 1918 г. поступил на первый курс историко-филологического факультета Томского университета[73 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 7. Л. 1.]. Выбор для обучения именно Томского, а не более близкого Казанского университета был, очевидно, связан с тем, что Казань в августе-сентябре 1918 г. фактически находилась на линии фронта, в то время как Томск представлял собой глубокий тыл белых войск. Но по финансовым причинам обучение в Томском университете пришлось прервать вскоре после начала занятий. Из-за недостатка средств Устюгов был вынужден вернуться домой и проработать 1918–1919 учебный год учителем в железнодорожной школе I ступени в Полетаево.

В конце июля 1919 г. Полетаево перешло под контроль Красной армии, продолжившей наступление в Сибирь. В конце августа – начале сентября того же года красноармейское наступление было ненадолго приостановлено в районе Тобольска – Петропавловска. Тем не менее осенью 1919 г. Устюгов вновь приехал в Томск, для чего ему пришлось пересечь линию фронта, и внес плату за обучение в первой половине учебного года[74 - ГАТО. Ф. 102. Оп. 7. Д. 479. Л. 8.]. Но столкнувшись с невозможностью найти работу в самом городе, он был вынужден устроиться учителем в железнодорожную школу I ступени на станцию Литвиново, находящуюся в 130 км от Томска[75 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 6.]. Позднее Устюгов вспоминал, что в это время он также трудился на медицинском поприще, принимая участие в борьбе с эпидемией сыпного тифа[76 - Каменцева Е. И. Письма историка с фронта // Советская историография отечественной истории. М., 1988. С. 81.].

Летом 1920 г. Устюгов вновь был направлен для работы учителем в Полетаево, но поскольку руководство железной дороги не оформило на него документы об отсрочке от военной службы, он был призван в ряды РККА. Поначалу он проходил службу на административных должностях в Челябинской уездной комиссии по борьбе с дезертирством и Челябинском военном комиссариате. Позднее, в сентябре 1921 г., ему удалось стать штатным преподавателем и начальником учебной части 97-х пехотных учебных курсов, расквартированных в Челябинске[77 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 41. Л. 1–4.].

В 1921 г., когда Устюгов находился в армии, началась кампания по пролетаризации высшего образования, в ходе которой право преимущественного поступления в вузы предоставлялось абитуриентам, командированным на учебу партийными, профсоюзными и комсомольскими организациями[78 - Андреев Д. А. «Красное студенчество» в 1921–1924 гг.: контуры образа // Диалог со временем. 2007. Вып. 20. С. 272–273.]. Несмотря на то, что родители Устюгова принадлежали к духовному сословию, а сам он никогда не состоял ни в партии, ни в комсомоле, именно эта кампания помогла ему стать студентом университета. Это было связано с тем, что приоритетом при поступлении, наряду с вышеназванными категориями лиц, обладали и красноармейцы. И в конце 1921 г. руководство курсов направило Устюгова по его просьбе на учебу в Мос ковский университет, носивший в то время название 1-го МГУ. Юридически его поступление было оформлено как перевод из Томского университета на второй курс МГУ, и в феврале 1922 г. он приступил к занятиям на общественно-педагогическом отделении факультета общественных наук (далее ФОН)[79 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 68.].

Общественно-педагогическое отделение до марта 1921 г. носило название исторического и было переименовано в связи с изданием декрета СНК «О плане организации факультетов общественных наук российских университетов», по которому исторические и филологические отделения подлежали упразднению[80 - Иванова Л. В. У истоков советской исторической науки. М., 1968. С. 20.]. Целью отделения провозглашалась подготовка учителей обществознания, заменявшего в советской школе курс истории. Переименование отделения сопровождалось коренными изменениями в учебной программе, связанными со стремлением большевистской партии установить идеологический контроль над высшей школой.

Анализируя зачетную книжку Устюгова, мы выделили в учебной программе отделения четыре блока дисциплин, различавшихся по цели и методике преподавания: идейно-политический, экономико-статистический, исторический и педагогический. Наибольшее значение придавалось предметам первого блока, которые должны были читаться преподавателями-коммунистами. К этим предметам относились курсы по истории социализма, истории первобытной культуры и учению о происхождении и развитии общественных форм, истории русской революции, истории Запада XIX в. и истории рабочего движения, преподававшиеся, соответственно, деканом ФОН В. П. Волгиным, П. Ф. Преображенским, В. Н. Сторожевым, Н. М. Лукиным и В. Я. Яроцким[81 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. Также, наряду с историческими дисциплинами, к данному блоку относились курсы исторического материализма, читавшегося Н. И. Бухариным; экономической политики СССР, преподававшейся М. Г. Бронским; государственного права и государственного устройства РСФСР, читавшихся Д. А. Магеровским, и семинар по историческому материализму повышенного типа, руководителем которого был С. С. Кривцов[82 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. Кроме вышеназванных предметов, к идейно-политическому блоку можно отнести философские и экономические курсы, преподаватели которых не состояли в партии большевиков и применяли марксизм как научную теорию. К ним относились курсы политической экономии капитализма, преподававшейся И. А. Трахтенбергом; логики и методологии общественных наук, читавшейся Г. О. Гордоном, истории мировоззрений, читавшейся А. В. Кубицким, и семинар по диалектическому материализму, руководителем которого была Л. И. Аксельрод. К предметам первого блока примыкали и два курса, которые мы выделили в отдельный экономико-статистический блок: теория статистики, преподававшаяся активным членом партии эсеров П. А. Вихляевым, и семинар по политической экономии, руководителем которого был бывший депутат Государственной думы и министр путей сообщения в составе Временного правительства Н. В. Некрасов, работавший под псевдонимом В. А. Голгофский[83 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. Вероятно, по замыслам составителей учебной программы, эти курсы также должны были служить цели идейно-политического воспитания студентов, но поскольку их преподаватели были далеки от любых разновидностей марксизма, мы посчитали невозможным их отнесение к идейно-политическому блоку.

Несмотря на то, что официальной целью отделения являлась подготовка учителей обществознания, дисциплины педагогического блока составляли небольшую долю среди учебных курсов, выбранных Устюговым. Марксистом-ленинцем среди преподавателей данных предметов был только К. Н. Корнилов, читавший курс по теоретической педагогике и руководивший семинаром по трудовой школе. Другие преподаватели, читавшие курсы педагогического блока, принадлежали к ученым «старой школы» и марксистской методологии не придерживались. Единственным педагогом среди них был Н. Г. Тарасов, руководивший семинаром по методике обществознания и много лет преподававший в одной из московских гимназий и Педагогическом институте имени П. Г. Шелапутина. Однако это не означает, что другие преподаватели этого блока были непрофессионалами и обладали низкой квалификацией. Б. И. Сыромятников, читавший курс по истории народного образования в России в связи с историей образования и педагогической мысли на Западе, был незаурядным историком; А. Г. Цирес, руководивший семинаром по педагогике и психологии мышления, был талантливым философом и искусствоведом; Г. И. Челпанов, читавший курс психологии, являлся одним из крупнейших представителей московской психологической школы[84 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1-2.].

Стремясь минимизировать влияние представителей «старой профессуры» на студенчество и столкнувшись с острой нехваткой специалистов-коммунистов, руководство ФОН сделало необязательными лекционные курсы по всем историческим предметам, за исключением истории России XIX–XX вв. и истории Запада за тот же хронологический отрезок[85 - Иванова Л. В. Указ. соч. С. 30.]. В качестве обязательных предметов руководством ФОН устанавливались курсы, которые должны были преподаваться коммунистами и давать идейно-политическое воспитание: исторический материализм, политическая экономия, история развития общественных форм, история России и история Запада в XIX–XX вв., экономика переходного периода[86 - Иванова Л. В. Указ. соч. С. 24.]. Однако членов коммунистической партии, пригодных к преподаванию в высшей школе, остро не хватало, поэтому весной 1922 г. Устюгову курс истории России в первой половине XIX в. читал бывший член ЦК кадетской партии, один из крупнейших представителей московской исторической школы – А. А. Кизеветтер[87 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. Принципиально немарксистское содержание этого курса заставляет нас отнести его к следующему блоку учебных дисциплин – собственно историческому.

Большая часть предметов этого блока выбиралась для прослушивания самими студентами, и перечень исторических курсов, прослушанных Устюговым, позволяет выявить его научные интересы в период обучения в высшей школе. Кроме курса Кизеветтера, в весеннем и летнем триместрах 1922 г. он прослушал курсы по истории Греции, истории Римской империи и истории Средних веков, читавшиеся, соответственно, Д. Н. Егоровым, В. С. Сергеевым и Д. М. Петрушевским[88 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. В 1922–1923 учебном году Устюгов прослушал курсы по удельному периоду русской истории, истории России XVI–XVII вв. и общей экономической истории Средних веков, преподававшиеся, соответственно, С. В. Бахрушиным, М. М. Богословским и Д. М. Петрушевским. Из лекционных курсов, прослушанных Устюговым в 1923–1924 учебном году, к историческому блоку могут быть отнесены только курсы по методологии истории, экономической истории России XIX в. и истории рабочего класса в Англии в Средние века, читавшиеся, соответственно, А. И. Яковлевым, В. Н. Бочкарёвым и Е. А. Косминским[89 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об. – 2 об.; АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 49. Л. 1–20.]. Следует отметить, что курс Яковлева по методологии истории принадлежал к числу факультативных предметов, к которым также относились курсы по истории интернационала, философии материализма, технике исторического исследования и экскурсионному делу и краеведению[90 - Скворцов А. М., Гришина Н. В. Историческое образование в первое десятилетие советской власти: основные векторы развития // Вестник Челябинского государственного университета. 2015. № 2. С. 53.].

На наш взгляд, выбор Устюговым из данного перечня курса по методологии истории свидетельствует о формировании у него уже в студенческие годы интереса к фундаментальным проблемам исторической науки. В дальнейшем лежавшие в основе яковлевского курса позитивистские идеи оказали значительное влияние на самостоятельное научное творчество Устюгова. Говоря о влиянии университетских предметов на дальнейшее творчество Устюгова, важно подчеркнуть, что, по данным его зачетной книжки, он не изучал историю стран Запада в раннее Новое время (XVI–XVIII вв.). Вероятно, отсутствие в учебном плане Устюгова курса по истории Европы в эпоху формирования в ней капиталистических отношений в дальнейшем повлияло на разработку им концепции раннего генезиса капитализма в России, которой он активно занимался в 1950–1960-х гг.

Относительно небольшое количество лекционных курсов в учебной программе студентов ФОН повышало значение учебных семинаров, традиционной формой которых в то время являлось обсуждение докладов, подготовленных студентами по темам, определенным руководителем семинара[91 - Чанбарисов Ш. Х. Формирование советской университетской системы. Уфа, 1973. С. 427–429.]. При этом нередко в роли руководителей семинаров выступали выдающиеся ученые-историки. Весной 1922 г. одновременно с прослушиванием лекционного курса А. А. Кизеветтера Устюгов занимался в его семинаре по истории сословий[92 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1 об.]. В 1922–1923 учебном году он занимался в семинарах С. В. Бахрушина по удельному периоду русской истории и в просеминарии Е. В. Оловянишниковой по экономической и культурной истории Средних веков. Занимаясь в бахрушинском семинаре, Устюгов выполнил работы «Бояре и слуги вольные в удельную эпоху» и «Управление Московским государством в эпоху Владислава (1610–1612)»[93 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 6 об.]. В 1923–1924 учебном году именно семинары составили основную часть выбранных им учебных дисциплин. В это время он принимал участие в семинарах А. И. Яковлева по земскому положению 1864 г. и политическим проектам эпохи Александра I, где горячо отстаивал научность и объективность в изучении истории. Его соученица А. Б. Закс, вспоминая его участие в семинаре по эпохе Александра I, писала: «Хотя тема звучала довольно сухо и академично ‹…› в аудитории горели страсти. Одна группа участников семинара, считая себя марксистами, и увлеченная трудами М. Н. Покровского, критиковала „старых“ историков, провозглашала прямую зависимость надстройки от базиса и классовую борьбу единственным двигателем процесса. Их лидером был студент Я., державшийся довольно нахально: ругал „фактологию“ и сыпал цитатами из Маркса – Ленина – Покровского. Его ярым оппонентом был будущий известный историк Н. В. Устюгов. Внешне он проигрывал, в сравнении с высоким, громкоголосым Я. Худенький, с острой бородкой и небольшими умными глазами. Он поражал не только знанием фактического материала, но и умением создать образ „действующих лиц“. Возникало впечатление, что он лично знаком со всеми – от царя до крестьянина. Он единственный из всех нас использовал для своего доклада архивные материалы. Семинар нередко посещали студенты других отделений, желающие послушать „классовую борьбу“ на яковлевском семинаре»[94 - Закс А. Б. Факультет общественных наук МГУ (1921–1924): Из воспоминаний историка // Археографический ежегодник. 1993. М., 1995. С. 199.].

В то время многие семинары продолжались в течение нескольких лет и становились серьезной научной школой для студентов разных курсов, совместно работавших на семинарских занятиях. К числу таких семинаров принадлежали семинары В. И. Пичеты по аграрному развитию России XIX в. и Д. М. Петрушевского по поместному строю раннего Средневековья. Следует отметить, что в дальнейшем Устюгов называл своими учителями в исторической науке именно Петрушевского и Пичету[95 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 65 – 65 об.; Черепнин Л. В. К 10-летию со дня смерти Н. В. Устюгова // Черепнин Л. В. Отечественные историки XVIII – ХХ вв. М.: Наука, 1984. С. 314.]. В семинаре Пичеты Устюгов занимался с 1922 по 1924 г. и был секретарем семинара. В осеннем триместре 1922–1923 учебного года семинар носил исключительно учебный характер и был посвящен подготовке крестьянской реформы 1861 г. Его форма была традиционной и заключалась в подготовке докладов по темам, предложенным руководителем семинара. В то время как остальные участники сделали в осеннем триместре по одному докладу, Устюгов сделал два доклада, посвященных основным моментам крестьянской реформы и подготовке реформы в освещении Покровского[96 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 1 об.].

В весеннем триместре доклады участников семинара стали заметно серьезнее, и он уже приобрел научный характер. В этом триместре Устюгов продолжил проявлять наибольшую активность среди участников семинара и выступил с шестью докладами, в то время как большинство участников (за исключением В. Н. Розенталь, подготовившей два доклада) вновь сделали по одному выступлению. На одном из первых заседаний семинара в весеннем триместре Устюгов сделал доклад об организации крестьянского самоуправления по Положению 19 февраля 1861 г. При этом язвительные замечания о Положении, сделанные им в докладе, вызвали критику со стороны Пичеты, подводившего итоги каждого заседания семинара. Он заметил, что своим хлестким тоном Устюгов ослабил силу тех выводов, которые естественно вытекали из его работы[97 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 2–2 об.]. Следует отметить, что Пичета был последовательным сторонником научной объективности и противником априорных оценок и нигилистического отношения к прошлому, набиравших силу в исторической науке в связи с утверждением советской версии марксизма. Когда одна из участниц семинара – В. В. Овчинникова – выступила со слабо подготовленным докладом, он сделал ей ряд критических замечаний и назначил официальных оппонентов – Устюгова и В. Г. Бакулину. Критикуя доклад, Пичета заметил: «Историческая наука конкретна – нужно отталкиваться от факта. Первая часть работы Овчинниковой – теоретическое введение с некоторым уклоном в сторону марксизма. Это введение является излишним, так как дается оценка явления еще не проанализированного. Теоретические выводы могут быть сделаны только в конце, как то, что вытекает из работы»[98 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 4 об. – 5.]. Устюгов, разбирая доклад Овчинниковой, указал на неточные ссылки и неверное истолкование отдельных статей Положения 19 февраля 1861 г.[99 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 4, 5 об., 9 об., 14 об., 18.]

В 1923–1924 учебном году семинар Пичеты был посвящен аграрному развитию пореформенной России. Как и в предыдущие триместры, Устюгов проявлял в новом учебном году наибольшую активность, сделав два доклада и выступив с критическими замечаниями по докладу одного из участников семинара (все остальные участники сделали по одному докладу). На втором заседании семинара Устюгов сделал доклад о сельскохозяйственной промышленности в Курганском уезде в начале XX в. по данным Курганского уездного совещания и Тобольского губернского комитета о нуждах сельскохозяйственной промышленности. В своем резюмирующем замечании Пичета крайне высоко оценил его работу, подчеркнув совершенство, с которым она выполнена, и сказав: «Против нее нечего возразить ни с точки зрения использованного материала, ни со стороны метода. В докладе нет ничего недоговоренного, и в нём не сказано ни одного лишнего слова. В результате – ясное и отчетливое представление о сельскохозяйственной промышленности края даже для тех, кто совершенно не знаком с Курганским уездом»[100 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 26.]. Через месяц после выступления с докладом о сельском хозяйстве Курганского уезда, в декабре 1923 г., Устюгов сделал доклад, посвящённый рассмотрению вопроса о землевладении и землепользовании в Минском уездном комитете о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Пичета вновь высоко оценил его работу, заметив при этом, что последняя фраза доклада «В трудах комитета не слышно голоса крестьянства» не вытекает логически из доклада и является излишней. По мнению Пичеты, имевшиеся источники не давали достаточно материала для того, чтобы строить предположения о мнениях крестьян по данному вопросу[101 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л.].

Наряду с историей русского крестьянства XIX в. в центре внимания Устюгова в тот период находилась аграрная история западноевропейского Средневековья, изучавшаяся им в 1922-1924 гг. в вышеназванном семинаре Петрушевского. В то время в семинаре Петрушевского изучался Сен-Жерменский полиптик начала IX в., содержавший опись владений Сен-Жерменского аббатства в Северной Франции. Занимавшийся одновременно с Устюговым в этом семинаре известный медиевист А. И. Неусыхин позднее вспоминал, что каждый участник семинара делал доклад по одной из глав памятника, который обсуждался остальными участниками, изучавшими другие главы. Поскольку различные имения аббатства по своей структуре были не похожи друг на друга, то и выводы докладчиков существенно отличались, что толкало каждого на изучение других глав полиптика. При этом, по воспоминаниям Неусыхина, «не все принимались за это с такой тщательностью и добросовестностью, как Н. В. Устюгов: в течение двух лет он, переходя от одной главы памятника к другой, изучил весь полиптик, стремясь установить закономерности в различиях между разными поместьями и применяя для этой цели статистический метод (подсчеты натуральных и денежных оброков с разных категорий мансов и количественного соотношения самих этих категорий в различных имениях), а также исследование терминологии памятника… Н. В. Устюгов ‹…› столь активно участвовал в описанном семинаре потому, что совершенно правильно считал полезным для специалиста по русской экономической истории знать аграрную историю Западной Европы и методику ее изучения по источникам. Мы все, его товарищи, зная это, особенно ценили его работу над полиптиком, о которой высоко отзывался и руководитель семинария. Николай Владимирович пользовался среди нас заслуженным авторитетом»[102 - Неусыхин А. И. Несколько воспоминаний о встречах с Н. В. Устюговым // Города феодальной России. М., 1966. С. 23–24.]. Всего за время занятий в семинаре Петрушевского Устюгов выполнил четыре доклада, которые были высоко оценены руководителем семинара[103 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 10.].

В начале 1920-х гг. на факультете общественных наук сохранялась предметная система обучения, введенная в Московском университете еще в 1906 г. Согласно ей, студенты сами определяли сроки прохождения учебного плана, записываясь в начале триместра на те курсы, которые они желали прослушать[104 - Перковская Г. А. Развитие исторического образования в университетах России во второй половине XVIII – начале ХХ в.: дис. … канд. ист. наук. Ставрополь, 2005. С. 180–181; Неусыхин А. И. Указ. соч. С. 23.]. Напряженно занимаясь освоением университетской программы, Устюгов смог выполнить учебный план за минимальный срок и закончить ФОН 1-го МГУ в мае 1924 г. Во время обучения он сдал все экзамены на высшую оценку «весьма удовлетворительно». Исключением был только экзамен по государственному устройству РСФСР, на котором он получил оценку «удовлетворительно», аналогичную современной оценке «хорошо»[105 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1–2.].

Подводя итоги, следует отметить, что решающими факторами, повлиявшими на формирование исторических взглядов Устюгова, стали происхождение и образование. На наш взгляд, общественно-политический компонент исторических взглядов ученого формировался в основном под влиянием фактора происхождения, а научный – под влиянием фактора образования. Являясь сыном сельского священника, сохранившим связь с отцом в годы гонений на церковь, Устюгов остался чужд коммунистическим идеям и не вступил ни в комсомол, ни в компартию. Обучаясь в университете, он не стал сторонником «красных профессоров», а выступил в качестве последователя историков «старой школы».

Получение Устюговым профессионального исторического образования в 1920-е гг. позволило основоположнику генерационного подхода к изучению истории советской исторической науки Л. А. Сидоровой отнести его к первому марксистскому поколению отечественных историков[106 - Сидорова Л. А. Советская историческая наука середины ХХ в.: синтез трех поколений историков. М., 2008. С. 121.]. Однако выделяемые ею характерные особенности этого поколения: догматическая модель использования марксизма, доминирование партийно-классового подхода при изучении и оценке исторических явлений – не прослеживаются в творчестве Устюгова. Это отмечает и сама Сидорова, показывающая творческий подход Устюгова к использованию марксистской теории при изучении вопроса о генезисе капитализма в России[107 - Сидорова Л. А. Советская историческая наука середины ХХ в.: синтез трех поколений историков. М., 2008. С. 101–103, 121–124.].

Нам представляется, что предложенное Сидоровой выделение «первого марксистского поколения» советских историков, формировавшегося приблизительно в 1917–1945 гг., является неточным и обладает низкой эвристической ценностью. Это связано, во-первых, с тем, что данное поколение не было первым поколением отечественных историков-марксистов. Многие молодые историки (В. П. Волгин, А. Н. Шебунин и др.) усвоили марксистские идеи еще в дореволюционный период[108 - Дмитриев А. Н. «Академический марксизм» 1920–1930-х гг. и история Академии. Случай А. Н. Шебунина // Новое литературное обозрение. 2002. № 2 (54). С. 32–34.]. Во-вторых, определение Сидоровой представляется некорректным в связи с тем, что исторические взгляды представителей данного поколения, получивших профессиональное образование в 1920-е гг., формировались под влиянием не только марксизма, но и других учений.

Исходя из этого, мы считаем, что более точным термином, чем «первое марксистское поколение», является термин «первое советское поколение» историков. Историческими событиями, определившими границы этого поколения, явились, с одной стороны, создание коммунистических университетов и факультетов общественных наук в 1919 г., а с другой – начало репрессий по «Академическому делу» в 1929 г. Основным социологическим критерием объединения людей в одно поколение является сходство социокультурного облика, формирующегося в процессе социализации[109 - Воронков В. М. Проект «шестидесятников»: движение протеста в СССР // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005. С. 171.]. В развитии исторической науки аналогом социализации выступает получение профессионального образования. В отличие от исследователей, взгляды которых формировались в дореволюционный период, историки этого поколения, получая профессиональное образование, в обязательном порядке знакомились с марксизмом. Но в отличие от историков последующих советских поколений, они получали образование в условиях идеологического разномыслия, связанного с существованием различных версий марксистского учения и сравнительно свободным выражением немарксистских взглядов.

Следует отметить, что внутри первого советского поколения историков можно выделить две группы, различавшиеся по характеру своего образования. Одной из них являлись т. н. «красные профессора» и их ученики, обучавшиеся в коммунистических вузах. Они активно усваивали марксистскую теорию, но почти не получали профессиональной источниковедческой подготовки. Второй группой были ученики историков «старой школы», получавшие образование в университетах. Для них было характерно продолжение научных традиций своих учителей, нередко сочетавшееся с критическим отношением к марксизму.

Получив образование на факультете общественных наук МГУ, Устюгов принадлежал к первому поколению советских историков, получивших образование в университетах. Характерная для этой группы ученых методологическая преемственность с историками «старой школы» наглядно проявилась в его первых работах по истории русского крестьянства XIX в.

1.2. Изучение истории русского крестьянства XIX в.

В то время, когда Устюгов окончил университет, возможности для профессионального изучения и преподавания истории (за исключением историко-партийной тематики) в Советском Союзе были сведены к минимуму. Одновременно с закрытием исторических отделений на факультетах общественных наук, в 1921 г. история была вычеркнута из программы средних школ. Вместо нее был введен предмет «обществоведение», дававший лишь отдельные фрагменты исторических знаний вместе с отрывочными сведениями по политэкономии и праву[110 - Бущик Л. П. Очерк развития школьного исторического образования в СССР. М., 1961. С. 181.]. Большая часть факультетов общественных наук, открывшихся в университетах в начале 1920-х гг., была закрыта из-за недостатка преподавателей-марксистов. Число исторических комиссий в структуре РАН (с 1925 г. АН СССР) и исторических институтов, объединенных в РАНИОН, было небольшим, а их состав был немногочислен. В этих условиях выходом для Устюгова, как и для многих историков его поколения (А. И. Неусыхина, А. Д. Люблинской, Л. В. Черепнина и др.), стали занятия библиографией и библиотечным делом, о чем он позднее писал: «Все мы, историки, в период 1924-1934 гг. усиленно “грешили” вопросами библиографии и библиотечного дела, так как тогда вместо истории преподавалось обществоведение»[111 - Цит. по: Каменцева Е. И. Письма историка с фронта // Советская историография отечественной истории. М., 1988. С. 95.].

Еще обучаясь в университете, в октябре 1923 г. Устюгов устроился в библиотеку Коммунистического университета национальных меньшинств Запада на должность помощника заведующего библиотекой, в которой проработал до декабря 1925 г.[112 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 63 об.] В 1925 г. он перешел на работу в одно из крупнейших советских книгохранилищ – Библиотеку Коммунистической академии (далее Библиотека Комакадемии). Поступая на работу в Комакадемию, Устюгов скрыл факты своего происхождения из духовного сословия и обучения в семинарии. В анкете, заполнявшейся при поступлении, он указал, что его родители принадлежали к трудовой интеллигенции, а сам он обучался в средней школе[113 - АРАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 318. Л. 110.]. Тем не менее в следующем 1926 г. он возглавил библиотеку Института советского строительства, входившего в состав Академии, которой заведовал до 1928 г.

Вместе с тем Устюгов не прекращал научных исследований и после окончания университета продолжил свои занятия в семинаре Петрушевского, где изучал аграрный строй Англии после нормандского завоевания. В это время им были выполнены работы «Структура английского поместья XIII в.», «Вилланские повинности на землях Рамзейского аббатства в XIII в.» и «Повинности свободных держателей на землях Рамзейского аббатства»[114 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 65 об.]. Одновременно Устюгов продолжал исследования по русской истории, которой занимался в кружке Бахрушина[115 - Ананьич Б. В., Панеях В. М. Следствие в Москве по «Академическому делу» 1929–1931 // Русский исторический журнал. 1999. Т. II. № 3. С. 99.]. Участники кружка выступали с докладами на темы своих исследований, слушали выступления выдающихся историков и обсуждали важнейшие новинки исторической литературы[116 - Черепнин Л. В. С. В. Бахрушин как учитель // Черепнин Л. В. Отечественные историки XVIII–XX вв. М., 1984. С. 290.]. Занимаясь в кружке Бахрушина, Устюгов изучал увольнение крестьян в вольные хлебопашцы по документам, хранившимся в фонде Московского губернского предводителя дворянства в Историческом архиве Московского губернского архивного бюро.

В это время он выполнил работу, посвященную законодательству о вольных хлебопашцах в первой половине XIX в.[117 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 66 об.] В 1926 г. Устюгов попытался поступить в аспирантуру РАНИОН, куда его рекомендовали Бахрушин, Яковлев, Петрушевский и Пичета, но принят не был[118 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 16 – 20 об.]. В 1927 г. он повторил попытку поступления и получил новые рекомендации от Петрушевского и Бахрушина. В качестве вступительной работы им было представлено исследование об увольнении крестьян в вольные хлебопашцы по духовным завещаниям, но приемная комиссия отклонила его кандидатуру под формальным предлогом недостаточности общественной работы. Пытаясь оспорить решение комиссии, Устюгов указывал на то, что занимается общественной работой на службе и является председателем жилищного товарищества в том доме, где живет, но его возражения приняты не были, и в поступлении ему было отказано[119 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 1.].

Но он продолжил свои исследования о вольных хлебопашцах и вел их несмотря на то, что большую часть его времени отнимали занятия библиотечным делом. В 1928 г. Устюгов оставил заведование библиотекой Института советского строительства и стал научным руководителем русской части сектора комплектования Библиотеки Комакадемии. Тем не менее исследование продвигалось, и в феврале 1930 г. он сообщал своей однокурснице Т. А. Осоргиной-Бакуниной, что его работа над вопросами увольнения в вольные хлебопашцы близится к концу[120 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 3 об.].

В мае 1930 г., рассказывая ей о работе над данной темой, он писал: «Материал сейчас передо мной живет. Я чувствую этот трепет живой жизни, которая встает с почти полуистлевших страниц сухих канцелярских дел. Борьба страстей, стон ‹…› бессилие разобраться в той канцелярской паутине, которой был опутан сам процесс увольнения ‹…› и т. д. ‹…› Что из этого получится – не знаю. Увидит ли работа свет, тоже мне неизвестно. Во всяком случае, я работаю сейчас только для себя ‹…› а что будет дальше с моей работой, покажет будущее. Никаких утилитарных целей я ей не ставлю. Если же она будет кому-нибудь полезна, я только порадуюсь. ‹…› Нынешнюю зиму я ведь ничем другим не занимался, кроме хлебопашцев. Если благополучно кончу, то примусь за другую работу, близко связанную с этой, о жалобах крепостных на своих помещиков и о тяжбах между крестьянами и помещиками»[121 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 4 об. – 6.]. Но осенью 1930 г. Устюгову было поручено редактирование разделов русской истории IX–XIX вв. и вспомогательных исторических дисциплин в «Международном ежегоднике исторической библиографии за 1928 г.», издававшемся в Париже Национальным архивом Франции. Работа над ежегодником была закончена в конце 1930 г., но в начале следующего года Устюгов начал заниматься подготовкой ежегодника за 1929 г.[122 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 7, 9 об.]

Хотя занятия библиографией надолго приостановили научные исследования Устюгова, они имели и положительные стороны, проявлявшиеся в систематическом ознакомлении ученого с современной исторической литературой и расширении его интеллектуального кругозора. Именно работая в библиотеке, он начал активно сотрудничать с выдающимся религиозным философом, писателем и театроведом Сергеем Николаевичем Дурылиным. В 1927 г. Дурылин был выслан в Томск, а в 1930 г. переведен в город Киржач, находившийся в Ивановской промышленной области. Поскольку он не мог работать в московских библиотеках, Устюгов находил в них литературу для него. В 1932 г. Дурылин смог опубликовать под псевдонимом Н. Кутанов обширную статью о П. А. Вяземском, озаглавленную «Декабрист без декабря», которая вышла в сборнике «Декабристы и их время», издававшемся Обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В феврале 1932 г., когда статья была принята в печать, он писал Устюгову: «У Вас легкая рука. “Вяземский” принят. Вы найдете там – т. е. в журнале или сборнике, где он будет – нового автора, впервые выступающего в печати с исторической работой. Автор этот приносит во вступлении Вам благодарность, но, увы, как ни хотел, не мог напечатать посвящение Вам. Говорят: не принято и не удобно. Автор жаловался мне на это. Я ему сочувствую и советую написать посвящение от руки»[123 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 85. Л. 1.]. Однако редакция сняла предисловие к статье, и благодарность Дурылина Устюгову так и не была опубликована. Следует отметить, что Дурылина и Устюгова связывали не только деловые отношения, но и довольно близкая дружба. Вероятно, через него Устюгов познакомился с живописцем Михаилом Васильевичем Нестеровым, которого называл последним великим русским художником[124 - Каменцева Е. И. Письма историка с фронта // Советская историография отечественной истории. М., 1988. С. 93.].

Рубеж 1920–1930-х гг. ознаменовался новым идеологическим наступлением советской власти, одной из жертв которого стали представители «старой интеллигенции» и их ученики. Весной 1929 г. М. Н. Покровский выступил в печати с призывом: «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства изжит до конца». А летом того же года секретарь ЦК ВКП(б)

B. М. Молотов объявил следующий – 1930 г. – последним годом для «старых специалистов»[125 - Пихоя Р. Г. Востребованная временем история. Отечественная историческая наука в 20–30-е годы ХХ века // Новая и новейшая история. 2004. № 2. С. 38.]. В конце 1929 г. начались аресты среди сотрудников Академии наук, ставшие началом так называемого «Академического дела». В 1930 г. по данному делу были арестованы крупнейшие историки: С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Ю. В. Готье, А. И. Яковлев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин и другие, обвинённые в создании вымышленного «Союза борьбы за возрождение свободной России». В связи с «Академическим делом» угрозе репрессий подвергался и Устюгов, занимавшийся в кружке Бахрушина. На основе данного кружка следователями был сфабрикован «Московский центр» «Союза»[126 - Панеях В. М. М. Н. Тихомиров в «Академическом деле» 1930 г. // Археографический ежегодник за 1993. М., 1995. С. 37–39.]. Арестованный в сентябре 1930 г. член кружка И. С. Макаров, перечисляя лиц, регулярно посещавших его заседания, назвал Л. В. Черепнина, Н. В. Устюгова, Н. И. Привалову и А. Н. Сперанского[127 - Ананьич Б. В., Панеях В. М. Следствие в Москве по «Академическому делу» 1929–1931 // Русский исторический журнал. 1999. Т. II. № 3.C. 99.]. В конце 1930 г. Черепнин и Привалова были арестованы, но Устюгов и Сперанский избежали ареста. Очевидно, Устюгов поначалу надеялся, что заключение Черепнина и Макарова будет недолгим. В октябре 1930 г., иносказательно сообщая Осоргиной-Бакуниной о репрессиях по «Академическому делу», он писал: «Относительно серьезной болезни Ал. Ив. [Яковлева] Вы правы. Вл. Ив. [Пичета] не ответил на открытку, очевидно по болезни, так как и он болен. К сожалению, я не могу сообщить Вам подробностей, так как не был ни у того, ни у другого. Из прежних товарищей видел только Сер. Дм. [Минеева] и Марию Павловну. Они здоровы и работают по-прежнему. Лев Вл. [Черепнин] и Ив. Сер. [Макаров] больны, но я никак не соберусь навестить их. Думаю, что пустяки. Сейчас осень и очень много больных. В Москве гуляет злокачественный грипп»[128 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 7 об. – 8.]. Но эти надежды не оправдались: Макаров был приговорен к трем годам заключения в Вишерском ИТЛ, а Черепнин был выслан на три года на двинские камнеразработки[129 - Назаров В. Д. Лев Владимирович Черепнин // Портреты историков: время и судьбы. М.; Иерусалим, 2000. Т. 1. Отечественная история. С. 291.].

В это же время поступали доносы и на самого Устюгова. В его личном деле в фонде Комакадемии в Архиве РАН хранится рапорт, направленный начальнику «легкой кавалерии» от рядовой участницы данного движения. В то время «легкой кавалерией» называли отряды комсомольцев, занимавшиеся проверкой работы учреждений и предприятий. Такое название эти отряды получили благодаря методам своей работы – внезапным рейдам, или «налетам». В рапорте указывалось на духовное происхождение Устюгова и подчеркивалось, что связей с отцом он не порывал. Также в нём говорилось, что Устюгов являлся инициатором протестов против выселения из дома, где он проживал, прежнего домовладельца, выступал против подписки на 3-й заем индустриализации и утверждал в частных разговорах, что «История» Покровского является халтурой, а «он де признаёт только Ключевского и т. п.». Выводы рапорта гласили: «т. Устюгов несомненно не наш человек. Нужно выяснить, на какой именно работе, если на научной, то, несомненно, это недопустимая вещь в Комакадемии, когда идет чистка в вузах профессорского состава»[130 - АРАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 318. Л. 107 – 107 об.].

На наш взгляд, данный рапорт следует датировать февралем 1931 г., так как Устюгов переехал на новый адрес весной 1930 г., когда получил комнату в доме в Мертвом переулке[131 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 4 об.]. Как раз незадолго до его переезда проводилась подписка на третий заем индустриализации, осуществлявшаяся в 1929–1930 гг. Тем не менее, судя по имеющимся источникам, Устюгов избежал каких-либо последствий этого доноса. В мае 1931 г. он ушел в отпуск, из которого вышел только в январе 1932 г. Через год, в феврале 1933 г., он оставил работу в Комакадемии и перешел на должность заведующего отделом комплектования в Библиотеку Политехнического музея[132 - НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 104 об. – 105.]. В тот период, когда он служил в Библиотеке Политехнического музея, произошли важные изменения в его личной жизни – около 1934 г. он женился на Александре Николаевне Устюговой, также являвшейся библиотечным работником.

Вскоре после ухода Устюгова из Библиотеки Комакадемии вышла его первая печатная работа, которой стало предисловие к документам о волнении крепостных рабочих на шелковой фабрике помещика Окулова в Бронницком уезде Московской губернии в 1841 г., опубликованное в сборнике «История пролетариата СССР»[133 - Устюгов Н. В. О волнении крепостных рабочих на шелковой фабрике помещика Окулова в Бронницком уезде Московской губернии в декабре 1841 г. // История пролетариата СССР. 1933. Сб. 4. С. 207–213.]. Характеризуя ее в письме к Осоргиной-Бакуниной, он писал, что эта «статья не является ни предисловием к публикации документов, ни вступительной статьей в более широком смысле этого слова. Это обработка публикуемых документов, самостоятельная статья, написанная на основании тех материалов, которые в них содержатся. Писать настоящее вступление к такому мелкому материалу не было смысла – похоже на выстрел из пушки по воробью. Я и дал статью, где был тщательно собран весь печатный материал о фабрике, ее владельце и арендаторе. Редакции угодно было рассматривать эту статью как вступление к публикации, и она предложила мне переделать соответствующим образом статью. Переделывать в настоящее предисловие не было смысла, как я уже сказал, и я максимально стиснул первую часть, поместив ее в примечаниях и опустив большую часть деталей, а вторую оставил почти без изменения. В таком виде статья прошла, но я вполне согласен с Вами, что она получилась довольно корявой. Что же касается некоторых замечаний об отдельных фразах, то, конечно, я вполне с ними согласен. Только не имея под руками никаких материалов, я затрудняюсь сказать, на чей счет это должно быть отнесено – на мой, типографии или редакции. По статье прошла редакторская рука, которая, с моей точки зрения, в некоторых местах подпортила мой текст. Редакция заменила некоторые слова, вставила две-три фразы, которые мои знакомые без всякого труда узнают»[134 - АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 14 – 14 об.].

Несмотря на то, что Устюгов начал публиковаться, его главная работа того времени – исследование об увольнении крестьян в вольные хлебопашцы – в эти годы так и не попала в печать. Она была опубликована только в 1947 г., когда Устюгов уже девять лет являлся преподавателем МГИАИ. В третьем томе «Трудов историко-архивного института» вышла его статья «Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию». Создававшаяся во второй половине двадцатых – начале тридцатых годов, она заметно выделялась среди произведений советской послевоенной историографии, посвященной истории России первой половины XIX в. В статье полностью отсутствовали цитаты из классиков марксизма, зато содержались ссылки на работы расстрелянного большевиками великого князя Николая Михайловича, высланного на «философском пароходе» профессора А. А. Кизеветтера и эмигрировавшей из Советской России кн. О. Н. Трубецкой[135 - Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 142, 147, 166, 168.]. Также в статье полностью отсутствовали упоминания о классовой борьбе и эпитеты «прогрессивный» и «реакционный».

Кроме этого, в работе Устюгова присутствовали серьезные отличия от произведений большинства советских историков, связанные с отношением ее автора к государству. Устюгов в своих трудах никогда не следовал ленинскому определению государства как «машины для подавления одного класса другим». Напротив, следуя традициям историков «старой школы», он изображал государство как надклассовый институт, заинтересованный не в углублении, а в смягчении общественных противоречий. В рассматриваемой статье Устюгов связывал непоследовательность правительственной политики по крестьянскому вопросу не с отстаиванием правящей верхушкой исключительно помещичьих интересов, а с боязнью правительства одним ударом ликвидировать отношения, сложившиеся веками[136 - Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 143.]. По его мнению, самой яркой иллюстрацией противоречивости правительственной политики в крестьянском вопросе в начале XIX в. являлись указ о вольных хлебопашцах от 20 февраля 1803 г. и высочайше утвержденное 19 декабря 1804 г. Положение Государственного Совета, запрещавшее увольнение крестьян в вольные хлебопашцы по завещаниям, что обосновывалось заботой об интересах наследников помещика. Устюгов подробно анализировал в статье процедуру издания указа о вольных хлебопашцах, детализировавших его «Правил, постановленных в руководство Министерству внутренних дел…» и Положения, запретившего увольнение крестьян по завещаниям. Говоря о «Правилах», он писал, что они устанавливали очень сложный порядок прохождения дел о крестьянском увольнении, который, по официально декларированной мысли законодателя, должен был обеспечить интересы крестьян и оградить их от всякого принуждения и подлога. На практике же этот сложный порядок явился тормозом на пути крестьянского освобождения[137 - Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 144–147, 151–153.].

Затем Устюгов анализировал два случая, когда Министерство внутренних дел не утверждало увольнения крестьян в вольные хлебопашцы по духовным завещаниям, и семь случаев, когда это увольнение, несмотря на противоречие с Положением 1804 г., признавалось законным. Одна из наиболее частых причин утверждения подобных завещаний заключалась в том, что данное Положение не запрещало увольнение крестьян при жизни помещика с условием их освобождения от повинностей только после его смерти[138 - Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 157, 162.]. Подводя итоги, Устюгов писал, что Положению 1804 г. нельзя отказать в логической последовательности. Оно даже как бы защищало интересы крестьян, которые тотчас же получали свободу, не дожидаясь смерти помещика. Не нарушало оно и интересов помещика, так как дозволяло сохранять все прежние повинности до его смерти. Но оно не учитывало важного психологического момента. Помещику легче всего было отказаться от крепостного права на смертном одре, когда он мог не опасаться последствий этого шага лично для себя. Но Положение 1804 г. запрещало подобные акты, что лишало указ о вольных хлебопашцах одного из самых широких способов его применения и сокращало общее количество крестьян, переведенных в вольные хлебопашцы[139 - Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 166–170.]. В подтверждение данного тезиса Устюгов приводил две обширные цитаты из записок о необходимости крестьянской реформы Ю. Ф. Самарина и кн. В. А. Черкасского, утверждавших, что Положение 1804 г. являлось серьезным препятствием на пути освобождения крестьян.

В годы изучения Устюговым увольнения крестьян в вольные хлебопашцы окончательно завершилось формирование его исторических взглядов, сложившихся под влиянием представителей младшего поколения московской исторической школы. Методологической основой их творчества были позитивизм и представление о надклассовой роли государства, восходящее к идеям С. М. Соловьёва[140 - Тихонов В. В. Московские историки первой половины ХХ века. М., 2012. С. 181.]. Характерной чертой позитивистской методологии являлось признание многофакторности исторического процесса, проявляющейся в равном влиянии социально-экономических и социально-психологических явлений на ход истории[141 - Репина Л. П., Зверева В. В., Парамонова М. Ю. История исторического знания. М., 2004. С. 178–181.]. Позитивистская основа вышеназванной работы Устюгова проявилась в сочетании в ней внимания к сфере экономических отношений с объяснением политических явлений при помощи механизмов социальной психологии. Вместе с тем в работе о вольных хлебопашцах отсутствовали такие ключевые признаки марксистской методологии, как объяснение социально-политических явлений диалектикой производительных сил и производственных отношений и акцентирование движущей силы классовой борьбы. И хотя в годы установления идеологического единомыслия в советской исторической науке Устюгов начал использовать в своих работах идеи марксизма-ленинизма, элементы позитивистской методологии сохранялись в его трудах на протяжении всего его творческого пути.

1.3. Начало профессиональной научно-педагогической деятельности

Произошедшие в начале 1930-х гг. изменения в советской идеологии, связанные с формированием советского патриотизма, создали условия для возрождения исторической науки в СССР. Еще в 1931 г. история вновь вошла в школьную программу, однако в ее преподавании продолжали господствовать обществоведческие подходы. Возрождение истории как самостоятельной дисциплины произошло только после издания в мае 1934 г. совместного постановления СНК и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР», провозглашавшего необходимость изучения конкретных событий прошлого. Для нового преподавания истории были нужны квалифицированные кадры учителей, и в том же постановлении объявлялось о воссоздании исторических факультетов в Московском и Ленинградском университетах[142 - Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР» // Историк-марксист. 1934. № 3. С. 83–84.].

Восстановление преподавания истории в вузах, в свою очередь, способствовало развитию научных исследований. В это время к занятиям наукой вернулись многие историки «старой школы» и их ученики, отстраненные от научной работы в 1920-е гг. и репрессированные по «Академическому делу». Их возвращение было связано с новым пониманием партийным руководством задач истории как научной дисциплины. Поставленная перед историей задача патриотического воспитания советских граждан означала переход к окрашиванию русской истории в героические тона и сочетанию негативных оценок классовой эксплуатации с прославлением сильного государства[143 - Дубровский А. М. Указ. соч. С. 82–89.]. Не готовые к такому идеологическому повороту «красные профессора» постепенно оттеснялись от изучения и преподавания истории учеными «старой школы» и их учениками, положительно воспринимавшими эти идеологические изменения. Вместе с тем возвышение статуса исторической науки означало усиление партийного контроля над ней, и представители «старой школы», возвращаясь к научным занятиям, были вынуждены придавать своим трудам марксистско-ленинский облик, соответствовавший текущему идеологическому курсу партии[144 - Гордон А. В. Власть и революция. Саратов, 2005. С. 13.].