Внутри

– Ты мене того, э?

– Да, того, – улыбаюсь я и добавляю:

– Э.

– Иди камнэ, э.

Я качаю головою, маню матроса пальчиком. Дважды его просить не нужно – спустя мгновение он стоит передо мной и давит, давит с силой на мою голову, будто бы хочет утопить меня. Я опускаюсь на колени и радуюсь, что матроса не смущает или же он просто не замечает тесака в моей руке.

Но на всякий случай я прячу тесак за спиной.

– Ширинку, э.

Матрос намекает, что я должен расстегнуть ему ширинку. Я качаю головой и говорю (в надежде, что он не испанец):

– Руки воняют мясом, cabron[12 - Cabron (исп., руг.) – ублюдок.], давай сам.

Я не знаю, понимает меня матрос или нет, но это и не важно – через мгновение передо мной болтается вонючий, как тухлая рыба, член.

Мне стыдно, что мое мужское существо решается на такое, и втройне стыдно, что для этого я использую руки Таи – я беру левой рукой его затхлый член и натягиваю его, как канат. Не обязательно делать его эрегированным, думаю я, и так сойдет.

Матросская рожа в предвкушении.

– Соси, э.

В воздухе сверкает тесак – и в следующее мгновение в моей левой руке болтается его тухлое хозяйство.

Кровь брызжет мне на лицо – и слава богу, что не семя. Понятное дело, матрос орет как резаный – он и в самом деле резаный – но второй удар тесака, на этот раз по шее, прекращает его крики. С бульканьем насильник падает на колени. Я возвышаюсь над ним, пинаю его грязной ногой в подбородок, и кастрированный матрос падает навзничь. Булькает он недолго – и его насильнические глазки навсегда закрываются. Я кидаю отрубленный член в кастрюльку, в которой, так же, как и матрос, булькает кипяток. Никакая совесть во мне не просыпается, в отличие, кстати, от гордости. Я наказал насильника так, как не накажет его ни один двухстандартный закон в мире.

Крики уже мертвого матроса привлекли матроса постарше и по грузнее. Разумеется, в его пропитых глазах шок от выпрямившейся во весь рост Таи с тесаком в руках.

Я дую на упавшую на лицо прядь немытых волос – но они остаются на лице, видимо, прилипают к крови. Я шепчу что-то угрожающее, в стиле Умы Турман из "Убить Билла".

– Вот же тварь! – рычит грузный матрос и достает пистолет.

Я переношусь в его сознание и сквозь поток его животной агрессии получаю контроль над его телом.

Тая же замирает, и замирает в потрясении, что неудивительно. Она смотрит на мертвого матроса, на свои руки, затем на меня. Шок искажает каждую черточку ее лица, но ни крика, ни потери сознания, ни какой-либо другой радикальной реакции у Таи, к счастью, нет.

– Это сделала я? – шепотом спрашивает она, скорее, у себя.

Но тем не менее отвечаю ей я:

– Состояние аффекта.

Затем пользуюсь информацией из памяти грузного матроса и добавляю:

– Была такая Шейла, короч. Кок типа тебя, короч. Ей тоже что-то не нравилось – короч, мы скормили ее рыбам.

Я морщусь, борясь с рефлекторным скудословием матроса, которым я сам, незаметно для себя, начинаю пользоваться. Зря я оценивал актерские способности Ина в теле Ривьеры, порой для образа достаточно плыть по течению.

– Меня вы тоже скормите рыбам? – спрашивает Тая, и спрашивает, что очень меня пугает, с надеждой.

– Нет, девочка, сегодня твой счастливый день…

Тая расценивает мои слова как сарказм, и прямо на глазах мрачнеет, превращается во что-то подневольное. Напоминает мне куклу, которая не хочет, чтобы с ней играли.

– Ты гордишься тем, что ты сделала? – Я киваю на обесчлененный труп у ног Таи.

Тая принимает мой вопрос за некую прелюдию перед собственной смертью или, что для нее хуже, изнасилованием, и чтобы понять ее реакцию, мне не обязательно проникать в ее голову.

– Нет, – отвечает она. – Мне страшно…

– Не бойся, – говорю я, стараясь, чтобы в грубый голос матроса попали нотки Олега Ривника. – Все будет хорошо…

В камбуз влетает ухоженный бандит, явно не матрос, и из мыслей подчиняющегося мне матроса, у которого, кстати, небанальное имя Джон, я узнаю, что это сын Эла Торментуса, Эл Торментус-младший.

– Что произошло? – спрашивает Эл-младший тихо и вкрадчиво. – Кто так орал, как…

На его глаза попадается труп матроса.

– Кто это сделал? Она?

Огромная голова Джона в моем подчинении кивает.

Эл-младший смотрит на Таю с недоверием и даже уважением – этот мертвый матрос, даже будучи живым, не особо-то был нужен.

– Молодец, – говорит Эл-младший. – Но с этого момента тебе стоит забыть о собственной воле. По крайней мере до тех пор, пока мы не получим за тебя деньги…

Эл-младший о чем-то задумывается. Я смотрю на Таю – бедная девочка вся дрожит.

– Отведи ее в трюм, матрос, – говорит мне Эл-младший. – Но ее место возьми кого-нибудь… хм, попугливее…

– Вы и в прошлый раз так говорили, – говорю я, вычленяя из чужой памяти наиболее интересную правду.

– В этот раз мы не будем снимать кандалы. Мы и с этой-то, – Эл указывает на дрожащую Таю, – как ее…

– Тая, – машинально поправляю я.

Тая забывает о страхе от удивления, что какой-то матрос знает ее имя.

–…да неважно, мы и с этой-то сняли кандалы по персональному распоряжению Генри Ашеса… Ты уже успела стать его любимой рабыней, да?

Тая не отвечает. Она смотрит на грузного матроса, то есть на меня. Я ей подмигиваю.

– Тебе придется носить кандалы, и хер я клал на Генри Ашеса, ты чересчур опасна, – продолжает Эл-младший. – Матрос, нам нужен новый кок, не тормози, ты уже должен быть в это время в трюме… И да, позови пару матросов, пусть они избавятся от этого кастрата…

Затем Эл-младший о чем-то задумывается – опять – но видит, что я до сих пор стою на месте, и говорит: