Внутри

– Ти жорстокий. Дуже жорстокий. Ти нiкого не любиш.

– Превращайся в Ина, – требую я у Иры, требую и пытаюсь встать, но я привязан к украинской земле неведомыми путами.

Наконец Ира исчезает, и на ее месте появляется Ин в своем привычном обличии доктора.

– Ты и вправду жесток, – говорит Ин. – Ты любишь только одного человека, а это очень мало.

– Да прими ты наконец свое подлинное обличие, мальчик! Нет смысла притворяться, я тебя раскусил.

Ин не смущается, он с непроницаемым лицом спрашивает:

– А как ты думаешь, почему ты меня раскусил?

Странный вопрос, думаю я, но отвечаю:

– Я был в голове твоей сестры. Ее мыслей оказалось достаточно…

– Нет, Олежек, ты не прав…

Ин превращается в мою Сэнди и продолжает:

– Ты раскрыл меня, потому что я этого захотел…

– Как знаешь, – отвечаю я с равнодушием. Я вспоминаю, как увидел Ирвина Нортона в зеркале, когда думал о неизвестном вторженце, и понимаю, что истинная причина моей догадки кроется в том, что законы этого мира куда существеннее, чем все те амбиции, которыми страдает Ин.

– Зачем ты положил мозги на коврик? – спрашиваю я. – Объясни, зачем мстить Генри Ашесу, используя людей, которые его терпеть не могут?

– По-моему, я уже отвечал что-то похожее. Чтобы тебе не было скучно. Чтобы ты по-настоящему жил…

– Жил? – Я смеюсь. – А ничего, что из-за тебя я умер?

– Не из-за меня… Хотя, да, из-за меня. Я не управился с Ривьерой. Слишком много людей я контролировал. Я ошибся, позволив ему выстрелить…

– Ты сам стрелял в меня, когда использовал тело женщины в латексе! – ору я. – То есть так, по-твоему, я должен был по-настоящему жить? Получать пули в колени?

Ин молчит. Молчит, но… поразительно точно копирует чувство вины моей Сэнди. Ее мимику, сдержанность. Я не знаю, как это возможно… Мне кажется, несвойственное Сэнди поведение, которое порой проявлялось, когда Ин овладевал ее сознанием, является частью непостижимого моим мозгам плана. Ин гениально сыграл роль плохого актера… А теперь играет так, как действительно умеет… Ведь как иначе объяснить мою веру в то, что передо мной действительно находится Сэнди?

– Ты и вправду бог? – спрашиваю я с потрясением.

Моя спина не чувствует под собой траву. Я так же парализован, но словно бы приподнялся на пару сантиметров над землей.

– Не бог, а богиня, – поправляет Сэнди. – Чересчур самовлюбленно, не считаешь?

– Самовлюбленно?

– Ага.

Я бы никогда не стал бы умолять Ина о чем бы то ни было, но передо мной моя Сэнди. Моя иллюзия, которая реальнее всех моих принципов.

– Пожалуйста, дорогая, объясни, почему все это происходит?

Сэнди начинает раздеваться. Скидывает с себя накидку с любимыми дырами. Медленно расстегивает блузку…

– Всему свое время, любимый. Сейчас я хочу тебя наградить…

– За что?

– Глупенький вопрос, мой Мистер Ревность. Ты спас жизнь Таи Фингертипс. Только что Голдингс привез ее домой.

– Это не моя заслуга. У Ина все было под контролем, разве нет?

Честно, я говорю об Ине так, будто бы он далеко отсюда. Я уверен в этом. Передо мной моя любимая девочка… Никто ее не сможет сыграть… кроме, быть может, меня, но это невозможно…

– Скромненький… Без тебя у Ина ничего бы не получилось, – шепчет моя Сэнди и целует меня в губы.

Вкус ее губ… Живой, настоящий… Я глажу мою Сэнди по спине, чувствую ее нежную кожу. И это не может быть сном…

Я оказываюсь в теле Ривьеры. Я не сразу вспоминаю, что в его теле я з… не хочу признаваться, что это был сон, но по-детски глупо это отрицать. Я вылетаю из тела Ривьеры. Он уже находится у своего дома, и его сущность все еще спит за рулем. Получается, я заснул, прихватив с собой его физическую оболочку, однако проснулся раньше, чем он? Произошел рассинхрон? Интересно, интересно, да… Я думаю о бескрайнем небе, оказываюсь в облаках, постоянно вспоминаю свой дивный сон, не могу поверить, что ощущения, из-за которых мир живых казался предпочтительнее мира мертвых, осуществимы и после смерти, причем осуществимы так сладостно и нежно, что сейчас мне мучительно больно от того, что наша встреча с Сэнди, возможно, никогда не повторится. Честно, я даже рад, что умер, потому что то, что я долгое время называл своей любовью к Сэнди, на самом деле лишь капля в океане подлинной любви, которую я испытываю к Сэнди, и только смерть… черт, это слово временное, оно актуально для еще не умерших… так вот, только переход в мир мертвых, или, как сказал бы Кин, переход в мир нелюдей, помог мне осознать, без преувеличения, немыслимые для человеческого разума масштабы собственной любви к Сэнди…

Как сказал бы Кин…

Я думаю о нем и переношусь в тропические джунгли. Ночь, духота, уровень влажности чувствуется даже моими не чувствующими уровни влажности ноздрями. Кин висит под лианами – именно так, под лианами – висит вверх ногами, висит по-турецки, если так можно выразиться, и что-то шепчет себе под нос, будто молится.

– Привет, – говорю я. – Как дела?

Кин оборачивается и смотрит на меня как на надоедливую муху.

– Это вопрос банален даже для живых. Спроси что-нибудь другое.

– Ты Ин?

Кин выпрямляется по струнке – со стороны кажется, будто бы он стоит головой на невидимой и парящей во воздухе доске.

– Вот это хороший вопрос. Неожиданный.

– Ну так ответь на него.

Кин продолжает молиться, делая движения, которые делают, чтобы накачать пресс.

– Не отвечу.

– Почему?

Кин делает пять или семь движений, перед тем как ответить.

– Зачем ты взял себе его проклятия?

– Откуда ты знаешь? – невозмутимо спрашиваю я.