Внутри

– Догадался? – спрашиваю я. – О чем ты?

– Не бери в голову. – Заинтересованность в его голосе пропадает. – Что ты хотел узнать?

– Ты можешь вторгаться во сны Ина? Или сны любого иного призрака?

Сразу, без раздумий, следует ответ.

– Нет.

Это даже немного обижает.

– А Ин может. Он управляет моими снами. Почему сознание маленького мальчика может управлять чужими снами, а твое сознание нет?

– Маленький мальчик? – переспрашивает Кин, по-прежнему не шевелясь.

– Ага. Ирвин Нортон Фингертипс.

– Ирвин Нортон Фингертипс, – повторяет Кин.

– Да, он мстит рабовладельцам и конкретно моему тестю Генри Ашесу за свою сестру Таю.

– Замечательно…

– Замечательно здесь только то, что ему – вернее, нам – удалось уберечь Таю от рабства.

– Замечательно все продумано.

– Что продумано? – спрашиваю я и думаю о религии собственной радости.

Презирай любое уныние, даже свое собственное…

– ХВАТИТ ГОВОРИТЬ ЗАГАДКАМИ! ВЫ НАМЕРЕННО ПЫТАЕТЕСЬ СВЕСТИ МЕНЯ С УМА!

Кин по-прежнему напоминает огромную гусеницу. Его голос кажется мне оторванным от тела.

– Больше ты меня не найдешь, Уайт. Я по-прежнему не хочу лишать тебя надежды.

Я думаю, что Кин сейчас исчезнет, но нет. Исчезаю я, я оказываюсь возле дома Ривьеры и ломаю голову над тем, как Кину удалось меня перенести.

Раз уж я у дома Ривьеры, спустя некоторое время решаю я, будет неплохо перенестись в его голову. Я думаю об этом и…

…никуда не перемещаюсь. Странно, думаю я. Может, Кин лишил меня возможности попадать к тем, о ком думаю, в страхе предполагаю я.

Религия собственной радости.

Я думаю о Сэнди и – хвала Всевышнему! – оказываюсь в ее голове. Как бы приятно здесь не было, мне нужно найти того, кто украл предназначенные Сэнди деньги.

Деньги, деньги, деньги, чье тело мог использовать Ин для хищения денег?

Поскольку деньги всю шедшую перед смертью жизнь ассоциировались у меня с Генри Ашесом, я решаю заглянуть в его голову. Попадаю на его реплику, произнесенную в телефон.

– Он мертв.

– Давно пора, – говорит на том конце провода Торментус.

В мыслях Генри Ашеса отчетливо виднеется труп Ривьеры. Становится ясным, почему я не мог овладеть сознанием этого нарколыги. В долю секунду, что, впрочем, хватает для понимания, я узнаю, что среди людей Торментуса ходил слушок о причастности Ривьеры или его людей к перестрелке на корабле. Головорезы Торментуса ищут Голдингса – бедолага-штурман пропал со всех мафиозных радаров. Поскольку Ривьера и так был бельмом в глазу, информацию решили лишний раз не проверять, а использовать ее для уничтожения давнишнего соперника. И самое важное, сын Торментуса, Эл-младший, погиб, поэтому украденные Ривьерой десять миллионов отошли на второй план.

Замечательно, думаю я, покидая голову Генри Ашеса. Одним дерьмом меньше.

Итак, Ривьера отпадает. Чье еще тело мог использовать Ин для похищения честно украденных мною денег? Не особо длительные раздумья вбрасывают в мой мозг изображение женщины в латексе. Выстрел в ногу, пытка воском, странные вопросы… да, женщина в латексе подходит. Сам Ин, еще будучи в теле Клэр, заявлял, что использует разные тела для разных задач. Также возникает перед глазами сцена с погоней, которая стоила жизни Клэр, и этого оказывается достаточно, чтобы не сомневаться в причастности тела женщины в латексе к похищению денег.

Я думаю о ней и…

…никуда не перемещаюсь. В ее теле Ин? Или она так же, как и Ривьера, мертва? Как мне точно узнать?

Словно по мановению волшебной палочки в моей голове появляется "Розовый единорог". Я думаю об этом стрип-клубе и оказываюсь в раздевалке – той самой, где я застал женщину в латексе в буквальном смысле слова без признаков мозга в голове. В этот раз я не вижу не только ее сознание, но и тело тоже. Я проплываю сквозь двери, оказываюсь в зале, в котором застыл неоновый свет, и моим глазам открывается кровавое месиво.

Именно так. По меньшей мере пять или шесть мужчин лежат вдоль подиумов в лужах собственной крови. Эти лужи медленно стекаются к одной большой луже, в центре которой лежит Ривьера. Прострелянная глазница, пустой взгляд уцелевшего глаза, отрубленная рука в десяти дюймах от изрешеченного пулями тела. Я и подумать не мог, что мафия между классическим удушением в тихом переулке и мясорубкой выберет второе. На тело Ривьеры я не могу долго смотреть – не потому что мне жутко видеть столько крови, нет, все страхи живых для покойников в прошлом. Я не смотрю на Ривьеру, потому что не могу отвести глаз от убитой стриптизерши. В одних G-стрингах синего цвета да черных лабутенах, с раскинутыми руками она… нанизанная на шест, медленно сползает вниз. Шест торчит в районе пупка, кровь стекается по бокам, образуя над стрингами кровавый пояс. Медленный спуск женщины выглядит изящно, если считать происходящее чьим-то безумным произведением искусства.

Я прихожу к выводу, что Торментус очень любил своего сына. Поэтому думаю, что никто не удивится, если отец от невосполнимой утраты – и вдобавок, мало для кого восполнимой утраты в размере десяти миллионов долларов – внезапно наложит на себя руки. Замечательно, думаю я, и глаза мои, следящие за каплями крови, натыкаются на что-то черное возле шеста. Я не подплываю ближе – по блеску, пробивающемуся сквозь кровь, я понимаю, что это латекс.

– Хочешь есть?

– Нет.

– Может, съешь что-нибудь?

– Мертвые, вроде нас с тобой, не нуждаются в еде.

Два тела и десять миллионов

Я попадаю в какое-то болото из уныния, злости и страха, которое ни в коем случае не должно появляться наружу. Сознание Эла Торментуса не столь гнилое, как у Генри Ашеса, хотя мне кажется, что если бы не Ашес, а Торментус был таким же тестем, каким был для меня родитель Клэр, то сейчас, попав в его сознание, я чувствовал бы себя в большей помойке, чем та, что являет собой сознание Генри Ашеса. Я забываю, что я мертв, когда вижу души худшие, чем смерть.

Сквозь пучину тошнотворной грусти я пробираюсь к сведениям о когда-то приобретенном Торментусом суперкаре. McLaren 650S, красавец, купленный в Швейцарии еще в четырнадцатом году, синий хром, двойное сцепление, первая оргия с рабынями. Кстати, по прибытии в Индию большая часть этих рабынь отравилась неизвестными специями, причем отравилась насмерть, что заставило тогда еще живого Анируддху Чандера отправить в Калифорнию своих головорезов, которые – я даже усмехаюсь, как усмехнулся бы Торментус – из Калифорнии не вернулись. Эх, золотые были времена. Деньги, оргии, деньги, сигары, деньги, гонки с поддающимися соперниками, деньги, покраска своих дредов в синий цвет, деньги, беременные моими детьми рабыни, деньги, первая дорожка "черного" кокаина, деньги, смерть моей жены и ее любовника и деньги-деньги-деньги. Эх, то, что еще три года казалось счастьем, сейчас не стоит ничего. Когда у тебя чего-то много, тебе это не нужно.

Я настолько проникаюсь прошлым Торментуса, что мне вовсе не хочется его убивать. Лишь воспоминание о бедной Таи и насилующем ее Ашесе убеждает меня в том, что без Торментуса ничего бы этого не было. Я кидаю все его сигары в камин, плюю в картины с гоночными машинами на стене, надеваю очки – зрение у Торментуса ужасное – и иду к гаражу, где стоит лучшая, по мнению Торментуса, машина в мире.

Сажусь в McLaren, включаю GPS. Ввожу на сенсоре координаты, включаю музыку, выключаю ее – даже в теле Торментуса я не в состоянии терпеть его музыкальные предпочтения. Уверенно завожу мотор, выезжаю на дорогу.

Самое интересное, что может быть в управлении чужими телами – это использование чужих навыков для собственных нужд. Например, если бы я, находясь в теле Олега Ривника, проник бы в McLaren, я бы не сразу разобрался с управлением. Но в теле Торментуса остается память, поэтому забавно наблюдать, как подчиняющиеся тебе руки с легкостью делают то, чего ты сам никогда не делал. Поэтому когда я задумываюсь о чем-то своем, я чувствую себя пассажиром, хотя фактически именно я управляю автомобилем. Такое странное ощущение возникало у меня еще в теле Клэр, теперь оно возникает сейчас, и я очень этому рад.

Я думаю о Сэнди, об Ине, пока подчиняющееся тело несется навстречу собственному уничтожению. О Сэнди я думаю чаще, конечно, а вот Ин занимает весь участок моего, если так можно выразиться, мозга, который отвечает за нежелательные мысли. Глазами Торментуса периодически сверяюсь с навигатором. Машины размываются по бокам, я веду уверенно, чувствую в рефлексах Торментуса огромный профессионализм. Он мог бы стать вторым Шумахером, но стал очередным ублюдком. Точка становится все ближе и ближе. Вот она – уже вижу ее чужими глазами. Обрыв прямо над панорамой Сан-Франциско.

Я опускаю руль. Встречные машины съезжают на обочину, водители смотрят на меня, как на самоубийцу, и, хм, правильно делают. На спидометре – 321 км/ч.

McLaren слетает с обрыва. Во моем теле горит эйфория, как при прыжке с парашютом, хотя с парашютом ни я, ни Торментус никогда не прыгали. Небоскребы как на ладони, где-то далеко, и в долю секунды они оказываются далеко внизу, затем они пропадают и ничего, кроме каменного утеса за окном, я не вижу. Камни становятся ближе. Совсем близко. Пора.

Я покидаю тело Торментуса и оказываюсь в огне взрывающейся машины.