Именами вашими стоим

– Смех, Ваше Превосходительство, есть средство наиболее благоприятное для органов пищеварения, и не только для оных. У Гиппократа есть даже высказывание по этому поводу. – Тут он сделал паузу, поднял вверх указательный палец правой руки и глубокомысленно закатил глаза ко лбу.

– Вот только не помню, как это у него по-древнегречески, – помолчав, закончил он.

В соседней зале, где танцевала молодёжь, сделали перерыв, чтобы дать отдохнуть музыкантам. Их выписали специально из-за границы, чтобы они своим искусством скрашивали суровый быт горных офицеров.

Вошедший Булгаков услышал слова Цидеркопфа.

– Скажите, господин лекарь, вы намерены смешить всех ваших больных, или только начиная с пятого чина в табели о рангах?

Расшаркивающийся с дамами Пётр Адольфович медленно повернулся к нему:

– Я не понимаю.

– А что тут непонятного? Люди мрут.

Капитан-поручик сознательно шёл на конфликт. И не количество выпитого им коньяка было тому причиной, а глубокое убеждение в том, что каждый человек должен заниматься своим делом, и заниматься им хорошо.

После своего появления здесь, а это уже без малого полтора года тому назад, Цидеркопф только раз провёл инспекцию работных людей, а на Змеиногорский рудник, Шульбинский и Колыванские заводы не выезжал совсем. А между тем, работающие у плавильных печей почти поголовно страдали чесоткой, в крае свирепствовала оспа, но Пётр Адольфович принимать какие-либо меры не спешил.

Леубе, сделав Булгакову «страшные» глаза и, желая перевести разговор в более приятную плоскость, обратился к Беэру:

– А вот, Андрей Венедиктович, ещё один потешный случай…

Но Пётр Адольфович не привык, чтобы в его адрес звучала подобная критика, да ещё так публично, да ещё в присутствии Ольги Леонидовны. Брови его заходили ходуном, губы пропали совершенно.

Выпятив, насколько это было возможным, свой живот и поставив ноги в третью позицию, он заговорил, обращаясь к Беэру, глядя при этом на своего обидчика:

– Ваше Превосходительство, я занимаюсь лечебной практикой больше тридцати лет, и считаю подобное заявление господина Булгакова совершенно безосновательным и даже оскорбительным для себя.

Йозеф Пох, всё ещё не пришедший в себя после сцены с Николаем Ивановичем, и желая ещё больше подлить масла в огонь, захотел быть рядом с Цидеркопфом:

– Вместе с вами, герр Цидеркопф, в вашем лице он оскорбил всех саксонских мясников!

С этими словами он быстро подошёл к стоящему посреди залы Петру Адольфовичу, но в последний момент поскользнулся на зеркальном паркете и упал бы, если бы не успел уцепиться за лекаря. Не ожидавший этого Цидеркопф испуганно дёрнулся:

– Мясники?! Какие ещё мясники? Что за вздор?

К Булгакову подошёл Козьма Дмитриевич Фролов:

– Николай Иванович, ну зачем вы так? Обидели человека.

Козьма Дмитриевич в истории Колывано-Воскресенских заводов – явление уникальное. У каждого народа есть свои первооткрыватели, люди, которым Бог дал возможность увидеть в привычных для всех вещах основы будущих открытий. Усилиями этих людей самые невозможные проекты становились реальными и служили людям, облегчая их труд.

Современников поражали гигантские размеры водяных колёс для откачивания вод с глубоких горизонтов на Змеиногорском руднике, построенных Козьмой Фроловым. Гидротехнические сооружения его не имели равных в России и за рубежом. Ко всему тому Козьма Дмитриевич был человеком глубоко порядочным, ровным и деликатным в отношениях с другими людьми, но обострённое чувство справедливости очень часто осложняло его жизнь. Был он неприхотлив в быту, камзол носил, не меняя, с начала царствования Елизаветы Петровны, и всюду появлялся в парике.

Слух о ссоре между Булгаковым и Цидеркопфом быстро разнёсся по всему дому, и в предвкушении интересного зрелища все остальные гости потянулись в центральную залу. В одних дверях даже образовалась небольшая давка. Желающих увидеть всё собственными глазами оказалось слишком много, и теперь некоторые из них стояли, вытягивая шеи, позади счастливчиков.

Генерал-майор испытывал к Булгакову сложные чувства. Это касалось в основном характера очень уж независимого капитан-поручика, но к этим чувствам примешивалось ещё одно, быть может, самое болезненное, и которое Беэру было особенно неприятно сознавать:

– Господин Булгаков, люди здесь, как вы только что изволили выразиться, мрут, создавая могущество Российской Империи в условиях чрезвычайных. Каждый из присутствующих здесь подвергает жизнь свою опасности в этом диком и необжитом краю, и при этом понимает, что ни одна из жертв не будет напрасной!

Низкий, с хрипотцой голос генерал-майора звучал внушительно и с трудно скрываемым оттенком недовольства. И поэтому, когда он замолчал, было только слышно, как потрескивали свечи в многочисленных канделябрах и шандалах.

И уже более спокойно, стараясь смягчить ситуацию, он закончил:

– Да, к тому же, и не сыскать лекаря, который мог бы от смерти вылечить, ибо избавительная от неё трава не выросла.

– Вот именно. – Елизавета Андреевна встала между Булгаковым и Цидеркопфом. – Господа, перестаньте ссориться. В конце концов, это уже становится скучным.

Она выразительно посмотрела на толпящихся в дверях и добавила:

– Скучным и неприличным.

– Конечно, – раздался звонкий голос, – в гостях нужно не выяснять отношения, а получать удовольствие от общения!

Это было всеобщая любимица, Анечка Леубе, дочь Ивана Гавриловича Леубе. Она подбежала к Булгакову и сердито топнула маленькой ножкой, обутой в розовую атласную туфельку:

– Николай Иванович, немедленно дайте мне вашу руку! – Капитан-поручик беспрекословно подчинился ей. – Пётр Адольфович, идите ко мне! – Цидеркопф нехотя сделал по направлению к ней полшага и остановился, демонстративно заложив руки за спину. – А теперь миритесь. Оба!

Лицо у Анечки разгорелось, в глазах было полно решимости. Ей очень нравилась роль миротворительницы, которую она сейчас на себя взяла, и в тоже время она страшно боялась с ней не справиться.

– Я готов. – Серые глаза Булгакова насмешливо смотрели на своего соперника. – А вы, господин лекарь?

Пётр Адольфович, не удостаивая своим взглядом капитан-поручика и стараясь придать голосу большую непреклонность, сказал, глядя при этом на Ольгу Леонидовну:

– В данный момент, фройляйн Анна, я не считаю это возможным.

Ольга Леонидовна украдкой ото всех послала ему воздушный поцелуй.

На глазах у Анечки выступили слёзы. Она почувствовала, что её роль миротворительницы вот-вот с треском провалится, и решилась пойти на крайние меры.

– Ах, так! Если вы сейчас же, господин Цидеркопф, не помиритесь, то завтра с утра я заболею, а к вечеру умру! И виноваты будете только вы! Выбирайте!

Цидеркопф продолжал хранить неприступный вид.

Елизавета Андреевна решилась помочь своей подруге. Она подошла к Андрею Венедиктовичу и встала рядом с ним:

– Пётр Адольфович, если Аня умрёт, я скажу своему мужу, чтобы он посадил вас на гауптвахту. Несмотря на то, что вы – лицо гражданское!

Беэр хотел что-то сказать, но Елизавета Андреевна быстро зажала ему рукой рот и, довольная собой, мило улыбнулась лекарю.

Тот встревожено посмотрел на генерал-майора и на всякий случай вытащил правую руку из-за спины. Фролов с осуждением покачал головой:

– Анна Ивановна, голубушка, такими вещами шутить нельзя.

Анечка умоляюще посмотрела на него и прошептала:

– А я, Козьма Дмитриевич, вовсе и не шучу.