Именами вашими стоим

Христиани, развлекавший Веру Николаевну какой-то забавной историей, извинившись перед ней, встал.

– Шампанское из последней партии, дядюшка?

– Да, – махнул рукой Беэр, – и чтобы не позже сорокового года.

Анечка, в очередной раз ускользнув от Франца, догнала Христиани:

– Можно я с вами? Мне очень хочется самой выбрать для всех шампанского!

Он с сомнением оглядел её хрупкую фигурку.

– Но для этого нам придётся спуститься под землю, в тёмный, холодный погреб, в объятия Вельзевула. Не боишься?

Анечка храбро посмотрела на него:

– Но ведь я же там буду не одна, а с вами!

– Ну, тогда он съест нас обоих, – засмеялся Христиани. – Идём, моя маленькая жертва!

Пох, которого произошедшая в малой гостиной сцена повергла в сильное расстройство, услышав о шампанском, внезапно оживился и, вскочив со стула, на котором он до этого тихо сидел, крикнул громко и с вызовом:

– Шампанского! И чтобы непременно с устрицами!

Решив через несколько секунд, что его слова ни у кого не вызвали должной реакции, он взобрался на стул, чтобы повторить и уже раскрыл было рот, но увидев входящих вместе Елизавету Беэр и Булгакова, молча уставился на них. «Всё ещё вдвоём? Почему она на него так смотрит? Она на него смотрит! Так она должна смотреть на меня! Мой ангел!»

В затуманенном сознании Поха всё происходящее стало вдруг принимать странные и чудовищные формы. Он почти зримо увидел себя замурованным внутри бутылки с шампанским, которую пыталась, брызгая слюной, проглотить огромная рыжая устрица. Чтобы хоть как-то защитить себя, Пох хотел крикнуть:

«Кто-нибудь, разбейте эту проклятую бутылку! Вытащите меня отсюда!» Но вместо этого у него опять получилось:

– Шампанского! И чтобы непременно с устрицами!

Такое поведение Йозефа Поха было странным и непривычным, и все присутствующие с удивлением воззрились на него. Иван Гаврилович искоса и с неудовольствием посмотрел на Поха, и сделал очередной ход картой:

– Йозеф, вы сегодня явно перебрали. Вам больше пить нельзя.

– А с устрицами можно! – упрямился Пох. «Значит Булгаков! Булгаков!!!», – билась в его сознании мысль, разламывая череп. Он на секунду зажмурился.

– Господа, я выписал из Парижа партию устриц и вчера получил их целый ящик!

Ольга Леонидовна, услышав это в тот самый момент, когда Цидеркопф с упоением говорил, глядя на линии её руки, что жить она должна не меньше, чем Моисей, выдернула у него свою ладонь и громко зааплодировала:

– Браво, Йозеф! Вы просто расточитель! Это же безумно дорого! Вот как должен вести себя настоящий мужчина, – закончила она, многозначительно посмотрев на Петра Адольфовича.

Пох, вздрогнув от её аплодисментов, казалось, окончательно перестал владеть собой:

– Я привык есть устрицы! У себя дома я каждый день ел устриц! И я хочу пить шампанское с устрицами даже здесь, в Сибири! В этом Барнауле! Потому что одному Богу известно, когда я вернусь домой. И всё потому, что по контракту я, видите ли, обязан обучить плавильному делу пять человек из местных. Но ведь русские не способны к этим наукам. Потому что они все свиньи! Свиньи!

Пох с ненавистью кричал всё это, не в силах отвести взгляда от холодных серых глаз, которые с лёгким прищуром презрительно рассматривали его.

Беэр грузно поднялся со стула, чуть не опрокинув стол. При этом карты, лежащие на нём, слетели на пол. Он сделал резкое движение головой в направлении Поха, и несколько мужчин суетливо бросились к разбушевавшемуся саксонцу.

Пётр Фаддеич Лошкарёв, стремясь проявить максимум рвения в делах, угодных начальству, с особой прытью кинулся исполнять приказ. Подбежав к Поху, он с силой дёрнул его за рукав. Тот, чтобы удержаться на стуле, сделал какое-то невообразимое движение рукой, при этом со всего маха попав ею Пётру Фаддеичу прямо в нос. Лошкарёв, получив такой удар, остолбенел, и несколько мгновений изумлённо хлопал глазами, пока кровь из разбитого носа крупными каплями обагряла его шейный платок и английскую курточку.

– Ниночка! – Пётр Фаддеич обрёл, наконец, дар речи. – Ниночка! Это что такое? Почему в нос-то?

Пока Нина Петровна бестолково суетилась вокруг своего мужа, лекарь Цидеркопф ловко всунул Лошкарёву два ватных тампона в обе ноздри и, достав из своего саквояжа маленький розовый флакончик, протянул его Поху:

– Герр Пох, понюхайте. Здесь целебная соль, это вас успокоит.

Франц Рит, подойдя ко всё ещё упирающемуся Поху, что-то тихо сказал ему, после чего тот покорно слез со стула.

Беэр хотел было произвести соответствующее внушение, но, передумав, махнул рукой:

– Франц, отведите его домой. Пусть проспится.

Франц с пониманием кивнул и, взяв под руку Поха, легко улыбнулся ему:

– Идёмте, друг мой. Я провожу вас домой.

Йозеф Пох послушно сделал несколько шагов к дверям, затем резко обернулся. Он нашёл глазами Елизавету Андреевну, вдруг опустился на колени и пополз к ней, повторяя при этом:

– Майне либе… Майне либе…

Вера Николаевна, быстро поднявшись с кресла, подбежала к нему:

– Перестаньте, Йозеф! Что вы делаете? Опомнитесь!

Она попыталась поднять его, но у неё не хватило сил. Тогда Вера Николаевна опустилась рядом с ним на колени и стала гладить его волосы:

– Идите домой, Йозеф. Пощадите себя. Всё изменится. Вы ещё очень молоды, вы найдёте своё счастье. Обязательно найдёте! Ведь жизнь такая долгая…

Она прижала его голову к своей груди и, не в силах справиться с собой, закрыла глаза. По щекам Веры Николаевны текли слёзы.

Пох обхватил её руками:

– Я не могу… Я не хочу идти домой! Все устрицы, все до одной протухли! Меня там вырвет…

Франц осторожно дотронулся до его плеча. Пох поднялся, и они ушли.

Все разом заговорили, обсуждая поведение Поха, при этом Лизочка Беэр почувствовала на себе несколько торжествующих взглядов.

Андрей Венедиктович тоже вопросительно посмотрел на неё, как бы спрашивая, что всё это значит. Елизавета Андреевна, твёрдо глядя на мужа, отрицательно покачала головой.

Ольга Леонидовна очень искусно разыграла лёгкий полуобморок и теперь, дожидаясь своей очереди, без сил лежала на маленькой оттоманке, едва помещаясь на ней и наблюдая из-под опущенных ресниц, как Цидеркопф приводит в чувство Нину Петровну, которую разбитый нос её супруга привёл в бессознательное состояние.

– У Йозефа – элементарный нервный срыв. Переутомление, – озабоченно бормотал Цидеркопф, подсовывая госпоже Лошкарёвой знакомый уже розовый флакончик. – В моей практике был подобный случай, вот только не помню где.

– Господа, не стоит обращать внимания на произошедшее, – сказал Леубе. – Андрей Венедиктович, я думаю, что выражу общее мнение, сказав, что сегодняшний вечер удался на славу!