Рубашка

Рубашка
Евгений Валерьевич Гришковец

«Рубашка» – городской роман. Очень московский, но при этом примиряющий Москву с регионами. Потому что герой – человек провинциальный, какое-то время назад приехавший в Москву. Это короткий, динамичный роман о любви. Один день из жизни героя. Ему от 30 до 40 лет. Есть работа, есть друзья, есть сложившаяся жизнь и… Любовь, которая сильно все меняет.

Евгений Валерьевич Гришковец

Рубашка

Посвящается Л…

Спасибо Алексу Дубасу, Александру Мамуту и Максу Какосову за разговоры, вошедшие в книгу, и бармену Володе из Калининграда за пару историй, которые также оказались в романе.

    Е. Гришковец

1

Я проснулся утром и сразу подумал, что заболел. Не почувствовал, а именно подумал. Мысль была точно такой же, как когда просыпаешься в первый день каникул, которых ты так ждал… Вот просыпаешься и думаешь: «А почему мне не весело, почему я не рад, где счастье, которого я так ждал?… Наверное, я заболел!..»

Я проснулся, как будто меня включили. Я не вздрогнул, не потянулся, не издал никакого звука, я просто открыл глаза. Точнее один глаз, другой был прижат к подушке. Ещё я стал слышать. И я увидел и услышал…

Увидел край подушки, ткань наволочки, близко-близко к открытому глазу. Подушка была едва освещена синеватым светом. Было рано, и была зима. Вообще-то было ещё совсем темно, но в окно падал обычный городской синеватый утренний свет – смесь света белых уличных фонарей и уже зажжённых жёлтых окон дома напротив и… моего дома. Почему-то эта смесь всегда синеватая; вечером она приятная, а утром… невыносимая.

Я услышал много звуков. Это звучал город. Огромный город. Я слышал, конечно, не весь город, и это были не звуки какого-то «городского пульса» или что-то в этом роде. И это были звуки даже не просыпающегося города, город давно уже проснулся… Я слышал, как люди, живущие в моём доме, покидают его… Они шли на работу или влекли куда-то своих детей: звуки шагов по лестницам, гудение лифта, поминутно повторяющийся стон и стук входной двери подъезда. Я слышал, как с задержкой и как бы безнадёжно махнув рукой на всё, заводились во дворе автомобили. А фоном всему этому, там… чуть дальше… там, звучал проспект.

Я проснулся. Я не почувствовал тела, нет. Проснулась голова. Я ощутил только голову. И в этой голове был я. У меня открылся один глаз, я стал слышать, и я не был этому рад………

Мне так захотелось снова вернуться в сон. Не в том смысле, что я видел какой-то чудесный сон, а в том смысле, что уснуть. Так захотелось смалодушничать и позвонить всем-всем, сказать, что я заболел, наврать, и всё-всё отменить. Отменить ВСЁ, а главное не вставать, не зажигать яркий свет, не умываться и не бриться, не надевать носки… и всё остальное, не выходить из квартиры, позвякивая ключами, не гасить перед уходом свет в прихожей, не давить на кнопку с цифрой «1» в лифте, не выходить на улицу, не делать первый утренний холодный вдох, не садиться в твёрдую, холодную машину… и не ехать в аэропорт, чтобы встретить Макса. Макса, который подлетал сейчас к городу и был неотвратим. Но Макса, моего друга Макса, отменить было невозможно. И значит, нужно было делать это ВСЁ!

А Макс был сейчас совершенно некстати. Так некстати, как может быть только старинный друг, который живёт далеко-далеко, которого искренне ждешь, а он приезжает или прилетает… как всегда некстати. И пару дней… вынь да положь – отдай ему. В смысле: отмени все дела, какие бы они там ни были, и приготовься много говорить, смеяться, пить, есть, и ещё пить… и говорить. Спать, конечно, пару суток не получится… Но это всё очень хорошо… просто некстати. Совершенно! И особенно в этот раз… Потому что я влюбился. Сильно! Очень-очень сильно. Так, как этого со мной не было. Никогда!

Так что Максим был НЕКСТАТИ!!!

2

Я ехал в аэропорт долго. Снега было много. Не свежего, а такого, раскисшего, грязного снега. Машин было тоже много. Я медленно двигался по окружной дороге. Впереди то гасли, то зажигались красные огоньки: я тоже давил на тормоз. Постоянно казалось, что в полосе слева движение гораздо быстрее. Справа ползли грузовики, все грязные от слякотных брызг. Я слушал радио.

По радио динамично менялись музыка и новости. Сообщили о какой-то авиакатастрофе, я сделал громче. Погибли все пассажиры и члены экипажа. О причинах трагедии говорить было рано. Не исключали версии террористического акта. Я сразу подумал о Максе. Только вот пропустил информацию о месте крушения самолёта. Ага – Пакистан… Разочарование слегка коснулось меня. Я тут же выругал себя за это. Но выругал так… не искренне, без огонька, не талантливо.

Если бы это был самолёт Макса… Это было бы ужасно… Чёрт возьми – это было бы ужасно. Но… Какое «но»… Ужасно!!!

Но у меня был бы такой настоящий повод быть несчастным. А я был бы по-честному несчастным, если бы это был самолёт Макса. Зато я смог бы отлично пить неделю, исчезать куда-то или пить при всех… И все бы сочувствовали. А главное, я смог бы позвонить Ей, прямо сейчас! И сказать, что в той авиакатастрофе, про которую она, конечно, уже слышала, про которую сейчас говорят все, погиб мой старинный лучший, да и, если быть до конца честным, единственный друг. Он погиб, а я не знаю, что мне делать, и поэтому мне необходимо Её немедленно увидеть. Но Макс не погиб. Он подлетал к городу. Он опять меня подвёл.

Макс подводил меня почти всегда. Он не поехал со мной в Москву… Тогда, когда надо было ехать. Он остался. И он, чёрт возьми, не спился там. Не опустился… а наоборот процветал. Занимался самыми разными делами, и всегда небезуспешно. Он ужасно меня огорчал тем, что когда я мыкался и мучился первое время в столице, и мне было нужно только одно – информация из Родного города о том, что там всё очень плохо, все спились, опустились… после моего отъезда жизнь остановилась, и все страшно скучают, а главное, всех преследует жуткая нищета… Нет! Максим радостно звонил мне и сообщал о своих новых успехах, рассказывал о том, как чудесно живут все знакомые и не знакомые мне люди, какой отличный ресторан открылся недалеко от того дома, где я жил, и что этой осенью какое-то нечеловеческое количество грибов в лесу. Он частенько прилетал в Москву. Привозил обычные домашние гостинцы. Сорил деньгами, веселился, а на третий-четвёртый день начинал поговаривать о том, как он хочет домой. И улетал домой. Я ненавидел его.

Максим женился лет пять назад. Я не поехал к нему на свадьбу. Я вообще старался не возвращаться в родные места. А тут свадьба, причём свадьба Макса, то есть свадьба по полной программе. Я не поехал. Максим обиделся. По-настоящему обиделся. Его жену я ни разу не видел. Только на фотографиях. Он о ней говорил мало, часто ей звонил. Как-то так удалялся куда-нибудь в уголок и звонил жене. Подружек и девок после женитьбы Макс не забыл… Но именно после его женитьбы мы придумали, точнее Макс придумал, игру в Хемингуэев. Всю идеологию и терминологию придумал я. Я разработал и стиль и стратегию этой игры. Но сам принцип, саму игровую суть… придумал Макс. Я играл в сто раз лучше его, он часто отвлекался, раскалывался, не доводил игру до конца или пытался выйти из игры. Я удерживал его, всячески его поправлял… Я играл отлично, но придумал игру он… После того, как женился.

За пять минут до выхода из дома… перед тем как ехать в аэропорт, я секунды четыре думал, что надеть – свитер или рубашку. Свитер был практичнее и теплее. Но вдруг сегодня удастся встретиться с Ней. Вдруг… найдётся повод Ей позвонить… И найдутся слова, и что-то получится… Тут нужно быть в рубашке. Обязательно! Костюм и галстук – ни в коем случае. Будет нарочито и как-то принуждённо. Джинсы, твидовый пиджак и хорошая рубашка. Очень хорошая. Моя любимая! Белая. Обычная белая рубашка. Но любимая. Я надел её… и отправился встречать Макса.

Я вышел во двор, подошёл к машине, открыл её. Было ещё темно, но во дворе уже осталось немного автомобилей, в основном все разъехались. Я сел в машину, завёл двигатель, и как только я это сделал, зажглись фары автомобиля, который стоял у соседнего подъезда. Я оглянулся на свет; два ярких огня ослепляли меня, так что я не смог рассмотреть ни марки машины, ни человека или людей в ней. Я погрел двигатель минуту и поехал. Фары двинулись за мной, я повернул из двора на улицу; фары светили мне в затылок и в мои зеркала заднего вида. На улице было много машин и фар, но некоторое время я ощущал на себе свет именно тех фар. На проспекте я забыл об этом. Но что-то во мне царапнуло тот самый орган, который отвечает за тревогу…

Рубашка – обязательный элемент одежды для игры в Хемингуэев. Для того чтобы правильно играть в эту игру, нужно очень правильно одеться. В одежде должна отсутствовать заметная продуманность. Всё должно быть как бы небрежным, и в то же время… классным. Одежду нужно выбрать как бы вневременную. Этой одеждой нужно размывать признаки возраста, а стало быть, поколения. Эта одежда кого угодно должна поставить в тупик по поводу образования, занятий, доходов и социального статуса… того, кто решится играть… в эту странную игру. То есть эта одежда должна сообщить игроку некоторую нездешность, таинственность и намёк на какой-то серьёзный, неведомый жизненный опыт. Белая рубашка – это самое лучшее, что можно выбрать. Конечно, никакого галстука! Ещё неплохо надеть помятый, но хороший и актуальный пиджак. По поводу брюк ничего сказать не могу. Вариантов довольно много. Но вот обувь… должна быть первоклассная. Ботинки классические, этакие английские, потёртые, но ухоженные, правда, без фанатизма. То есть обувь должна быть такой, чтобы можно было сказать: «За этим что-то стоит, не правда ли?!» У Макса со всем этим всегда были проблемы.

Да, и ещё: у игроков в Хемингуэев нет и не может быть другого имени кроме Эрнест… И во время игры при себе нельзя иметь никаких средств мобильной связи. Это разрушает образ…

В первый раз игра получилась у нас сама собой, но постепенно закрепились какие-то правила и выработались навыки, а точнее появилась техника… игры.

Одному играть можно, но не очень интересно, всё-таки нужен партнёр – зритель. Втроём не пробовал, но наверное это невозможно. Идеально играть вдвоём. Кстати, если вам недостаточно лет, не пытайтесь играть в Хемингуэев.

Итак, два Эрнеста идут играть. Для игры нужно выбрать какое-нибудь модное кафе или не очень шумный клуб. Неважно, в центре он или нет. Даже если вы заходите в заведение не в первый раз, вы должны быть там как бы впервые. Нужно слегка осмотреться, задать пару вопросов бармену или официантам, мол, что тут и как, надо быть слегка неловкими, но милыми и улыбчивыми. Ни в коем случае нельзя скользить по лицам и фигурам тем самым характерным блуждающе-ищущим взглядом… Понятно, о каком взгляде идёт речь. Глаза Эрнеста должны быть слегка незрячими, глаза должны быть такими, чтобы в поле их зрения хотели попасть… все женщины.

В свою очередь, необходимо игнорировать женские блуждающие и ищущие взгляды. Те дамы и барышни, которые пришли на откровенный съём, или профессионалки не годятся совершенно. Совсем юных барышень лучше тоже избегать, потому что они не смогут оценить… Ничего не смогут они оценить. Заметно выпившие женщины?… Не рекомендовал бы. Но волноваться не надо, найти тех, кто нужен, можно всегда и везде.

Вас не должно останавливать количество женщин, она может быть одна или их может быть пять. Это неважно. Единственно, с ними не должно быть мужчин. Очень хороши для двух Эрнестов дамы, которые решили небольшой женской компанией после работы немного посидеть и выпить. Идеальны подруги, которые вырвались от детей, а мужья у них состоятельные, но весьма занятые люди, близкого к Эрнестам возраста. Но самый желаемый объект – это элегантная женщина, которая сидит за столиком одна, например после ссоры со своим мужчиной, или просто в ситуации какой-то неприятности.

Знакомство происходит само собой. Но до знакомства нужно привлечь к себе внимание. Например, заказать какую-то очень непростую выпивку, которой официант не знает, и получить отказ. Тогда пригласить кого-то из руководства заведения, и быть при этом не капризным, не конфликтным, а наоборот, любезным и участливым. Потом пойти к барной стойке и обучить бармена приготовлению той самой смеси, которую вы хотели. Хорошо бы при этом бармена и человека из руководства этого заведения как-то рассмешить, а самому остаться с грустными глазами. Напарник должен при этом просто наблюдать за происходящим внимательно и с улыбкой. Напарник обязан нежно смотреть на напарника всегда, только тут важно не переборщить и не допустить двусмысленности.

И вот вы знакомитесь. Потом подсаживаетесь к женщинам или женщине… Через короткое время нужно всё взять в свои руки. Должен предупредить, что игра в Хемингуэев – дело не дешёвое. Нужно заказывать напитки… Нужно быть остроумными, милыми… Например, Эрнесты могут устроить искромётную, но дружескую пикировку друг с другом…

Но главное, нужно постоянно восхищаться женщинами, с которыми вы познакомились. Это восхищение должно быть открытым и чистым, без напора и уклона в соблазнение. Но сладость в нём должна быть. Подлинная сладость! Нужно смотреть женщинам прямо в глаза и не отводить взгляда, нужно говорить смелые комплименты, искренне интересоваться всем-всем… И при этом быть не суетливым, слегка грустным, и как бы раненым… Раненым жизнью.

Нужно создать атмосферу безопасности, надёжности и подлинной правды!!! Если вдруг возникнет желание и соблазн… С этим нужно бороться… не скрывая борьбы. То есть весь вечер или часть ночи должны пройти по такой тонкой грани, чтобы никто даже и не подумал предложить обменяться телефонами. (С этим у Макса хуже всего.) То есть, чем лучше всё складывается, тем яснее должно становиться, что больше мы никогда не увидимся. Никогда! Но лёгкий-лёгкий звук надежды должен висеть в воздухе. И в тот самый момент, когда эта тонкая грань может быть нарушена… нужно проститься! Ни в коем случае нельзя самому доставить женщин или женщину домой. Так как станет известно, где она живёт. И тогда звук надежды станет фальшивым или неоправданно сильным. (Короче говоря, за Макса ручаться нельзя.)

Нужно вызвать такси или поймать его, усадить их или её, последний раз взглянуть очень близко в глаза… И остаться… Лучше всего, чтобы шёл ночной дождь или снег. Из уезжающей машины должны быть видны два неподвижных силуэта двух Эрнестов. Стоять нужно неподвижно, смотреть вслед. Долго!!!

Проститься прямо в заведении и уйти, или печально остаться сидеть за столиком, глядя ей (им) вслед… Пробовали, но это не очень хорошо. Ночь, снег или дождь, или дождь со снегом намного лучше.

А у тех, кто умчались в такси, должно остаться ощущение каких-то нереализованных возможностей и мысль: «Вот ведь, оказывается, как бывает! Вот, оказывается, какие бывают… мужчины». Они должны ехать домой на заднем сидении такси и… улыбаться.

А два Эрнеста не должны сказать после всего этого «Ессс!», не должны пожать победно друг другу руки. А должны медленно и печально отправиться восвояси, думая: «Вот ведь какие бывают…».

Так получается не всегда. Так сыграть непросто. Но если получается, поверьте – очень приятно… Просто ё-моё, как приятно! И не стыдно!..

Я перестроился в правый ряд, чтобы свернуть с кольцевой в сторону аэропорта. Мелькнул знак со стрелкой и белым самолётиком на синем фоне. Знак указания направления на аэропорт. Сердце самопроизвольно радостно вздрогнуло, а потом так же самостоятельно упало на место. «Нет, нет, – сказал я ему, – мы никуда не улетаем»… Сердце обрадовалось этому белому самолётику и дороге на аэропорт, но ошиблось… Я никуда не улетал… А надо было бы, и неважно куда. Жаль, что Она здесь, в Москве… Так бы я немедленно улетел к Ней. Я прилетел бы к Ней из Москвы. Позвонил бы и сказал: «Я только что прилетел из Москвы. Я прилетел к Тебе»… А когда кто-то прилетает куда-то из Москвы, это почему-то вызывает уважение и понимание, что человек прилетел неспроста. А когда кто-то откуда-то прилетает в Москву – это… Ну, прилетел и прилетел, сколько таких прилетает каждый день.

Самолёт Макса, конечно, задержался. Ненадолго, но задержался. Разумеется, Макс не мог не задержаться. Я пошёл искать кофе.

Как же много людей утром в аэропорту! Удивительно, ведь это недёшево – летать самолётом, но так много людей летают. Как много всякого барахла продаётся в аэропортных киосках и магазинчиках. Причём продаётся намного дороже, чем в обычных местах. Но если продают, значит покупают. Покупают всё.

Я пил гадкий растворимый кофе из пластикового стаканчика, слушал гулкие объявления о прилётах, отлётах и так далее. И я при этом думал только одну мысль: «Как же сильно я Её люблю! Как же сильно!!!»

Я увидел Её в первый раз ещё летом. Собралась большая компания самых разных людей. Это был не пикник, а новоселье в загородном доме. Съехались какие-то родственники хозяина дома, масса его друзей, дети этих друзей и родственников. Все друг друга отлично знали, а я не знал никого, кроме хозяина дома и его жены. Я построил этот дом. Я архитектор. Ну, то есть, это так звучит – архитектор!!! На самом деле… Но об архитектуре чуть позже… Короче, я построил этот дом. Я этим занимаюсь.

Дом получился большой, с колоннами. Мне он не очень нравился, но родственники и друзья были в восторге. Все разбрелись по ещё необустроенной территории и по дому. Были на подходе шашлыки. И я уже собрался откланяться и исчезнуть, потому что уже раздал свои визитные карточки тем друзьям хозяина, которые немедленно хотели заказать мне дом… такой же, но немного другой. Она была с мужчиной, который тоже взял у меня визитку. Этот мужчина был лет пятидесяти, высокий и очень загорелый. Симпатичный, но со слишком ухоженной бородкой непростой формы. Он в той компании знал всех, а она никого. Мужчина поминутно представлял её то одному, то другому. Я увидел Её, просто представился, сказал что-то. Она тоже. Я даже не запомнил её имени, не зафиксировал, какая у неё причёска, и так далее…

Я уехал оттуда ещё до шашлыков… Но на следующее утро я подумал о Ней, а потом днём подумал: «А что Она, интересно, сейчас делает?», а потом вечером: «А кто Ей этот мужик с дурацкой бородой, и как Ей с ним, ведь он же зануда, наверняка зануда». Я вспоминал о Ней всё лето и начало осени.

А потом, месяц назад, мы повстречались снова, и с тех пор я просыпался утром, если удавалось уснуть, и думал, что я заболел. И уже целый месяц я жил как бы один бесконечный день. День не заканчивался. Потому что я беспрерывно думал одну и ту же мысль: «Как же сильно я Её люблю!!!»

Наконец-то Макс приземлился. Об этом сообщил громкий женский голос. И я пошёл в зал прилёта. Там уже стояли люди, некоторые с цветами, некоторые с табличками, остальные безо всего. На одной табличке было написано «Max Ludvigson». Я подумал, если Макс это увидит – тут же подойдёт и скажет, что это он и есть. Но господин Людвигсон подошёл раньше, чем мой Макс. Этот господин оказался высоким, носатым и в зелёном пальто. От него веяло сильнейшей нездешней скукой. Потом из дверей повалили женщины и мужчины в больших меховых шапках. Наш рейс, догадался я. Макс появился последним.