Безразличие

Словно не виделись девять с половиной недель. Вцепиласть так, словно ему грозила Господья кара. И чует душой, как не скрывай, чует его боль. Его разочарование. Ожидаемое, но едкое все равно. Легкой растекостью по холстам 99-ой она вычертила контуры его овала души, его назлочастой коробки грехов и ропостей. Вся комната, плавленная в порывах чувств и страха, вкусила холодного укуса их слез. Ну будь этих слез, седой и хромой дом давно бы убыл на мель, под сурковые платья сумерек. А что с ними было бы? Им хоть бы смерть! Нет явного и лицезрительного признака их страха на смерть.

Время…

Он проводит в комнату хрупкую и детскую Луну. И спрашивает – «где слеза сытится, родная моя…»

И глаза вновь заростают корнями соленых потом и водов. Луне так жаль, что она не была раньше. Она снимает с себя белый световый котелочек. Расправляет черные как вечность волосы. Эти корни нерв нежно колят ее облачную мягкую кожу. Добавляет себе страсти. Примешивает к своей напряженности штыков. Вся она накрылась верующей толпой мурашек. Вся она покрыта волнением и калушским и патриотным слухом.

– Что с тобой сдел…сделалось, – едва барикадируя толпу слез, вымоливает она. – Это той непонятливый оскал ума надорвал плоть твоего милого сердца? Это ее работа? Почему тебе сделали так больно тогда? Милый ты мой! Почему всегда ждет лишь топь гнили и страданий. Святой мой! Это моя вина…

– Не глупи. Я молю. Тебя молю. Луна чистейшая и добрейшая. Вина моя и моей любви. Ты лишь помогала мне жить, помогала мне наконец понять нежность мира и гротеск этой рыбной похабщины. Среди этого моря я услышал зов твоей жемчужины. Ты манила всегда навящщевейших путников для помощи. Твоему сердцу нет весомого предела. Здесь больше моя вина…что я. Тебе всю спокой…

– Нет. Ты не делал этого. Это все они. Бесы. Они создали все это. Мы лишь попали под их точный и высокосный обстрел. Мы жертвы мира….мира сего. Ведь все просто не видели твоей любви и твоей боли, никто не хотел этого. И моей тоже никто, но ты увидел. Мы друг друга почуяли. Наши бриллиантовые печали начали крошится друг о друга, истерзывая дышашие каналы наших судьб.Дорогой мой! Ты слышал эти настоевые крики?

Я их явно не слышу. Их попросту нет. Не существует. Ведь крик есть не более, чем животный всплеск. Понимаешь, читала? Мурашки страсти начали медленно душить ребенка Луну. Ей сложно дышать. Сердце запинывается о воздушные рисовые комки. Рассудок докипятил последнюю разумность и теперь начинает варить суверенный борщ из страсти и кромольной струи солнца. Ей жарко. 99-ая квартира стала генератором живости и бодрости.

Ловкой слезой ее тело падает к своему центру, к нему. Недоумевающему, жидкому и почти мертвому. Квартира, мохнатый дом, что вы испытаете сейчас будет вековой форточкой для ваших календарей. Детской и бледной как снег ручкой она немедленно снимает свои платья. Ей нужен холод, ей нужно остыть, но как? Как утолить порыв космоса к жизни? Скоро и ему становится жарко, нужно было лишь искра времени, дабы разжечь это лопание жирного и мармеладного солнца. Это сырного дюшеса, стекающего на головы наивным лампам. Выныривая их оберегов невинности ее эдельвейсы распыхиваются отто жесткой тепличности космоса. В ожидании света, в ожидании смерти можно и потеряться в переступаниях границ. Стекла невечно улеглись в темную колоду от застрастности воздуха. Зеркала ослепли рукой и вырисовывали как смешные, так и вполне невесомые натюрморты. Люди быть и вкривь, и вкось. Они были размылены в глазах немого художника. Мускулитые стены окаянно подкашиваются средь всех, расширяясь весом и иссушаясь одновременно. Любые тканевые червесплетения хитро пробираются во рты громких и великих красных рыб. Им выгоднее умереть, чем жить с глухой завитью на бездном брюхе. Вся 99-ая квартира была годная для пыток лапм и фонарей. На этой высоте никакой желтоволосой бестии не хватет лужиц и книжиц, чтобы описать.

–ой..

Слышали? Колткий и пророческий стон. Так вытрезвляет слух и разминает ухо. Как притна страсть живая. Что она несет за собой. Словно три планеты нежно приплясали сонет «Ад» и теперь есть лишь крошки. Крошки для голубков. Вся бледность Луночки переходит в красноватую скованность. Определенные пальцы прокатывают страсть щекочась по детским облачным предножьям Луны. Эпицентр, господа! К эпицентру они выкатываются! Сотня муравьишек пробегает по всем их телам. Окорачивая любую боль до «к ноге». Теперь гнусность гнили под их поводком. «Сидеть, лежать, убиться, молодец».

Натура нагая художника топчет

Пролетает бес Мальдорор в образе мухи среди всего порохового оврага 99-ой. Диву дивится как растлена может быть живая душа от страсти. Луна и он. Лежат непечальные, полупрозрачные, точносчастливые. Луна накрылась световой порукой. Разгорелась словно сотни туч кланялись Господу о своем яром красном восстании. Лягшие на серый и перепаленный ковер, они мило обнялись, и направили взгляды свои в темную, проглядную вечность. Мальдорор!Твой диагноз? Ты прогнозируешь их скорое счастие.Их судь…

Вечерняя мысль! Не подводи итог. Пока что не надо. Обожди утра. Я подведу итог. Дальше я сам буду говорить. А ты поди выпей градус тепла с добрыми молодцами сосновыми. Или развлекись с лисицей дубровной.

Хорошо, Мальдорор. Но если что, я тут. Зови.

Да, мой близкий друг. Славного неразлучного отдыха. Так лиценкающий читатель. Небось уже мчишься спрашивать меня, что произошло то. Женя не хочет называть это прямо. Не от того что это мерзко или как- то так. Слово «ебля» или «тантрический шизофренический секс». Просто …. Пойми, читатель. У них не было этого как бы во всех смыслах, кроме явного. У них произошло что-то большее. Думал рука Женечки плохо опишет это, но нет. Отлично. Луна и он, их акт безусловный дословно доказывает присутствие чюды. Женя верит просто в чудо любви и ее святость. Но тут уже другое.

Давайте поговорим о прекрасной бесе. О Мари Прекрасной. Сейчас она нервно и взросло спит. Сон ее загустевший в словах нашего поэта. Какая пошлость, какая гениальность там описана. Неумело чуть, но скоро будет страшнее. И видится ей в переливающейся темноте глаз чудные времена. Красивые и раскрашенные в смешные и сладкие цвета. Вот они уже ходят по промозглой и хрустящей улочке Керченграда. Вот ее четвергный плач от своей боли. Вот ее пятеричный спокойный помошник. Он рядом с ней. Он просто болеет, не более. Он говорит не ясно, но по-резинному явно. А она дивится его болезни. И вот его нет. Пропал скрежальный хранитель спокойной жизни и подержки. После стольких важных и отсердечных слов она окидывает труху его жизни. Теперь лишь безразличие и смех. Розовый, искренний смех. Я встречался с таким. Девять с половиной недель пройдет и они снова возведут для себя пьедестал. Лишь он будет из крошек тех планет. Эти крошки будут вырванны очевидной и крылатой любовию из глоток голубков, налаяных на категории. Глупые живые категористы. Зачем верить в какие-то мысли и мечты, зачем они хватко держатся за порог своих детских мер и вымерений? Они забыли про распьяную дамочку с озорной и гибкой ножкой – любовь. Лучше с ней столкнуться , когда есть ответственность, совесть. Потом просто есть шанс остаться без нее. Понимаете? Ей снится невесомый мраморный дворец, где своей культурической , живокрещатой рукой она рисует картины богатым и жирным. И с ней красавец на белом или зеленом коне. Любит ее красоту, ее внемящую тушь. И нет больше того. Что писал про ее душь, про ее святость и значимость жизни. Она осталась в беспамятстве поитогу. Но это во сне дорогие друзья! Реальность сладка лишь детям и их любознательности. Она сладка «до любви». Но ей нечего бояться. В реальности есть подружки и мечта. И вера в Моню и дворец на белом снежном дворе. Дворце викторианской огранки. Где будет вечный джаз и красильность жизни. Вот она. Милой ветрянностью бытие поправляет ее цветы и волосы во сне. Для будущего.

Вот и утреет. Наконец. Я пойду на пир. А вы двое, пока спите, я вас укрою, чтобы холод бурь и метелей не огранивал вас. Возращаю сюртук. Теплитель любящие. Да здравтствует Любовь!

Пир в века самых странных костей.

Пряное одеяло предутренней зари черными…

О чем ты друг мой, Утренняя мысль. Иди к нам. Тут тебя ждут. Я пойду пока Солнце приглашу со звездами. А то вчера забыл попросить подопечных просить звать звездочек.

Хорошо. А ты…

Да, буду рассказывать, что длится.

Заря растеклась зовом петушьиным по гортаням ночей. И выкутывается большое, жирное, золотое и шелковистое Солнце. Свет огромив мощью своего сияния оно длится по рельсам космоса от дня ко дню. Обходит оно своими крыльями каждую планету.

Солнце! Добрый день, друг мой преяркий. У нас сегодня великий пир. Не хочешь притоптать своей огромной солостию к нам. У нас уже все. Сейчас много кого позовем.

– Прости, прелестных судеб дитя. Но не решеньем моей контрольной, я не могу к несчастию топтать от сюда.

Да ну. Я не расскажу Господу, да и он только за твой отдых. Притом. Я оставлю клочок своего света вместо твоего? Ну?

- Святой ты герой пьесы, Смерть. Но даже твой свет не так велик к несчастию. Не свет живому нужно, а жизнь, что болтыхается со светом.

А звездочек хоть можно с собой взять? А?

– Бери, они заслужили отдых. Только спроси пред тем их волю. Не хотят – оставь их.

Спасибо благородное. Пока и тогда удачи свет дарить живому. Пока. Звезды, за мной пировать!

И вот весь мир начал гостить и сеять добром и легкостию. Желе зари медленно оказывается у всех во рту. Вкусное оно. Солнышко умеет удивлять. Хоть он и жирный и больной, но не жадный. Это хорошо.

…ты не прав! Хоть ты и принимаешь любовь как данное святым, ты его диктуешь как великое и насытное страдание, а эту Лунность и Онность, как нечто состоятельное.

А ты меня не курось! Утренний. Так оно и есть. В любви и пошлость и искренность. Это все правда. Будь более обремляющим. Ты же мысль.

Не твое дело и не мое, нас обремляют другие. Понимаешь?

В чем спор друзья?

Этот вечерний утверждает о пошлости и сексильности любви, а я – что она свята и не может быть искривлена никак, она словно ребенок, неприкосновенна.

ХАХАХАХАХАХ. Пока вы будете у меня в животке перевариваете мною сказанное. Любое чувство у каждого живое свое и по- своему трактуется. Вот розовые тигры не ели мясо и живых, ведь они видели в этом свою любовь. Они любили жить и помогать другим.

Да , но ….стоп . в животике?

ХАХАХХАХА.Нужно подвести итог. А ну ко мне утренний и вечерний.

Эээээ!!!!!! Мы на такое не…..

Да , да! Не договаривались. Но мне безразлично сейчас это. Рукою мастера творится скульптура великой любви. Женя? Кончаем? Хорошо.

Ой. Господа Звезды, вы рассаживайтесь, пока еще не все пьяны окончательно. И пейте тоже. Пир во имя победы над сухостью.

Женя? А теперь точно? Мне кажется читатель навзрыгся оргий и ему честно неинтересно как препровождают время…. Да что вы, звездочки! Не стесняйтесь же вы травинок и капель. Они не кусаются. Красивы и не кусаются. Садитесь за стол.Хотите танцевать – танцуте; хотите целовать – целуйте; хотите петь – пойте. Ни в чем себе не отказывайте. Здесь у нас полный пир. Целостный. Где Луна? Ну…. Это не важно. Она скоро вернется. И не….

Жень! Кончаем. А вы, звезды! А вы лучше расскажите мне, что было точно с тем ангелочком.

Я повернул края Рубикона. Края бродливых мечт.

Семипялый наконечник ограженного барона нашей смородинной системы. Иногда вы, дорогой и притязательный к знанию читатель, способны наминать глазами очертания березовых и тополевых звездочек. Изредка, даже реже «иногда», способны услышать милое пение Луны, сидящей на старожилых табуретках. Или почти никогда раскрыть очертания вопроса малых и безгрешных ангелочков. Единственных на нашем лазуревом свете существ, сохранивших светлость души. Однако вопрос всегда один. Один вопрос будет витаться на усу ума и внимания. Куда уходят сугробы?

Да и ладно. Эти вопросы не имеют почвенной или коренной подоплеки. Скорее она естественно теплильная и связана с растеканием слухов. Эти вопросы не должны вообще трогать птенцов ума нашего человека. Ему важнее обязано быть другое. Там семья, работа. А все это другое – у краев стаканов, а то и за их пределом.

А пока барон Солнце катается велосипедом через сотни каркасов жизни, желая поскорее получить обещаную благодарность со стороны Жизни, невесомая молитва Монечке, этой потасканной рынкой и бумагой богине, пролетает кротом через гнезда Совестей, через двери Ревностей, через светила Патриотизмов и через дворцы Любвей. И летит она яро и потребительно. Но к счастию никогда не тронет святого. Никогда не коснется здравого безумия и страсти. Такое не допустит мораль.

Пока Солнце тужится морокой салтистых зефир, косоглазо пролетающих над городами, столица самого неуравноповешенного и смертожилого – Керченград – на своей молодой тростке подмается опять к Циалковому Колоколу. Некто Циалк установил данное сооружение своему другу на полугорье. Где-то среди наивной гордости и предтечности вы, читатели, способны обнаружить его. И было создателем сиего певца дано великая цель – отслащевать челюсть человека.