Безразличие

– Шааааааам!

И ткочевничий грохот воздался всем в уши. Мая Прекрасная мерно выпячивается из своей колыбельной. Ангелочки плавно ущекотались своими крылышками. Он цистерно покрылся потом своей единой. Луна нежно обнесенная ветром выходит из рук его. Медленно посмотрев на время, ее воля решает важный момент.

–Что такое?Тебе пора?

Поглядела она сновно. Легкой рукой она возращает его пеструю и по новому живую руку на свою слабость. И нежно и опяло целует его, но не опять, не как раньше, а по-новому – более запредельно.

–Нет. Мне некуда идти пока что. – сделав перерыв на очевидное последствие времени, их течение снова сошлось и медленно, после этих летящих слов, растворилось. Опять для них время растворилось, опять не взяло под грабли своей лодки. Но не так как раньше, а уже надолго.

Мая Прекрасная кратко доглатывает свой сладкий сон, запивая его горькой чайей. Смотрит на часы и в голове у нее инорокая, но прежняя мысль. «Нужно пойти учиться. Знания дадут мне…что-то. Я всегда лучше уподоблюсь этому» И идет читать о похождения Олега Пресвятого или Владимира Ленина. Страннен ей Ленин. Ну это неважно. Важно, что она будет вечна умна, что у нее будет невесомый мраморный дворец, что у нее красавец на зеленом или белом дворе, что ее рука – словно для тела, но она все равно тельце- выгранивает великие жизни богатых и жирных людей, что она пропадет в беспамятстве о данной истине, что она забудет те страдавые и каторжные слова. Тех тюремных заключенных, попавших под перо клоуна. Клоуна с больной и смешной психикой. У нее будет счастие, дорогой читатель, вы не бойтесь за ее будущее. Бойтесь за себя и за близких своему чувству. Именно чувству, не уму, не сердцу, не печени. А чувству.

Вот и пир начинает оканчиваться. Знакомые гости уже стали медленно осыпаться ото хмельного и дождевого сна. У реки устали ноги и все платки стали быть очень гористыми и калечными. У дубом ум от их острот лопнул и потек по пьяным ручьям. У стрекоз отвалились члены от красот прелестной снежной бабочки. Ух! Заигрывала она с ними небось! Муравьи остались пьяны и зубами разгрызли некотурую одежду бабочки. Щас молодая стрекоза допроснется и недоумеет от данных черт тела. Звезды мило улеглись среди капель и теперь щекотят возбужденным муршкой спинку земли. Как хорошо! Почти все хорошо.

Лишь вот бабуська будит своего инородного внучка. Будит его и притолковывает едой. А он плюется и говорит – «сама ешь». И важной, человеческой поступью выходит на улицу. Ясным и совестливым взглядом видит… нет, видет он не может этого. Дети не видят, они чуят. Он чует некоторую слезу, боль. У цветов, у земли, у сахаров на заборе и на волнивой крыше. Отчего скорбит природа не ясно его человечьиму уму, глазу. Но он вдруг пыхтится болью и плачет. Даже не из-за цветов, а из-за причиненной боли бабуське сказанкой по голове. Он развернулся и пошел в дом. Слезы ушли сами по себе. Бабуська смотрела и читала газету. Слепую и не в газете дело. А в самом доме. И он это понял. Сел молча и поел. А бабуська вдруг дородную слезу пускает невидимо для глазов. И спокойно в доме, вся боль из дома вытекла.

Давайте подумает о цветах. От чего цветам больно? Ну…

А отчего земле плохо? Ну…

Ну а вот почему там забор и крыша болеет? Ну…

Тут сложно другое. Ведь правда святые, небесные смерти веками и гробами природное ощущало всегда острее и значимее. Вот и сейчас. Под любой пир – должна быть определенная чума. Вот она. Среди сотней небесных городов. Облако, удачно пролетающее над Керченградом, вполне неприятно увесило на себе бедное и тухлое светом тело. Грубо повесило на одну из пристаней несчастного и ранимого ангела. Почти полностью погасшее очертание. Просто клякса повисшая на хрупкой тетиве. И вываливается у него из песчанного рта мелодия, молитва всем нам. Не насторожение, читатели. Молитва.

Отпустила канаты кос и солизвездий,

Неверящей в отмечтье тайной покрылась

И смешно вогрузила плавник на деликатность пламенную.

«Почему ты не чувством читаешь письма?»

Изо души мучной вычеркивается.

А ответ он тут.

Он среди этих лиц

И этих остпарин нарядных

Под юбку лезет

И хохолок отлипается водянкой.

Жаль что эта жидкость вам не дана.

И что лучше не быть отосонным.

И затих.

Почти эпилог…

Жизнь моя лишь ходит вперед, пешечная она. Если вам интересно дальшее, то я сам не знаю. Просите у Мальдорора.

–От блестящего языка соавтора