Философские уроки счастья

Но это будет позже, а пока в философию вместе с Декартом проникает индивидуализм. В средневековье истину определяла коллективная мысль церковных соборов, а тут… помните? «Я мыслю, следовательно, я существую». Английский философ Джон Локк пошел в этом направлении ещё дальше. Он не был догматиком и мог терпеливо обсуждать любой вопрос, а потому верил не в революции, а в реформы. Склонность предписывать, по его мнению, несовместима с любовью к истине. Кроме того, Локк был доброжелательным человеком и считал единственно достойным мотивом наших поступков – стремление к счастью или хотя бы к удовольствию. «Что двигает желанием? Я отвечу – счастье и только оно», – так формулирует философ. Его философия просвещенного эгоизма строилась на здравом смысле: ведь эгоистические и общественные интересы совпадают – правда, только в конечном счёте. Но люди не всегда поступают разумно, потому-то часто за ближайшими интересами не видят конечных. Значит, главная добродетель – это благоразумие. К тому же именно благоразумные становятся богатыми, напоминает Локк.

Был ли он прав насчет движущей силы счастья – вопрос спорный. Многие желания, хоть и сулят удовольствия, почему-то часто приводят к несчастьям. Может, не хватает благоразумия? Или желание движет не счастье, а страсти, как у романтически настроенных философов, которые, подобно Руссо, стремились к бурям и потрясениям? Романтики презирают удовольствия, ценят героизм и в заботах об улучшении мира легко оправдывают жестокость ради всеобщего блага. Если любители тихого индивидуального счастья считали войну безумием, то противники комфорта и покоя восхищались ею. Деньги недостойны их возвышенных душ, а сдержанность и благоразумие противны. Они любили пиратов и привидения, презирали рабов и трусов. Заботясь о свободе человека, который-де «везде в оковах», Руссо в своем «Общественном договоре» предлагал каждому гражданину безоговорочно подчиняться непогрешимой верховной власти. И убедительно доказывал, что в данном случае это «означает лишь то, что его силой заставляют быть свободным». Недаром этот «Договор» в свое время так пришелся по душе Робеспьеру, вождю французской революции. Тому самому, кто теоретически обосновал преимущества кровавой «революционной диктатуры» и сам кончил жизнь под ножом гильотины.

А позднее уже другой герой – Наполеон – вдохновлял Фихте и Ницше. Фихте славил действие, звал к преобразованию природы и общества, а его соотечественник уважал силу, войну и породу. Простых людей Ницше называет недоделанными и презирает Сократа за низкое происхождение. Победитель для него биологически лучше побежденного. Конечно, Ницше вовсе не так прост, но и в нём чувствуется возвышенная и ранимая душа Руссо: он не гонится за наслаждениями, а лишь избегает горя…

Так сторонники реформ и революций разделились на последователей Локка и Руссо. И те и другие стремились к всеобщему благу. Одни, по замечанию Б. Рассела, пришли к Рузвельту, другие – к Гитлеру.

Об истока добра и зла, о назначении человека думал и русский философ Николай Бердяев. Он писал о своём, писал о себе. Его философия непроста и порой противоречива, но многие мысли по-прежнему современны. Для Бердяева главное отличие человека от животных – не разум, а неповторимость личности, её уникальность. Верховная ценность для него не коллектив и даже не народ, не государство, а свободная личность. Однако настолько свободная, что, в отличие от кантовской, отвергает и нравственный долг, требующий не делать другому того, чего не желаешь себе. Что же получается, личность совсем без тормозов? Нет, есть один, главный – совесть. Общество искажает, насилует её, а экономическая зависимость и вовсе уродует. Но сама она свободна и не зависит от социального положения человека, его симпатий, принадлежности к партиям и т. п. Она формируется в глубинах его духа, там, где слышится голос Бога. А отношение к обществу зависит уже от того, что родилось в этих никому не подвластных глубинах.

Может, Бердяев фанатик совести? Нет, он её поклонник, и потому против всякого фанатизма. Философ убежден, что фанатик может быть и идейным, и бескорыстным, и аскетичным, может быть одержим идеей свободы, но не способен быть свободным. Он не в состоянии вместить больше одной мысли, он прямолинеен и видит не человека, а идею – равенства, веры, патриотизма или чего-нибудь ещё. А ведь во всех идеях – и еретических, и официально одобренных – была доля истины, но её отстаивали с такой яростью, сметая всё вокруг, что от самой истины уже ничего не оставалось.

Нельзя допускать фанатизма ни в чём, предупреждает Н. Бердяев. Стремись к свободе, но никогда не забывай об истине, о любви, о справедливости, иначе свобода станет пустой идеей. Стремись к истине, любви и справедливости, но не забывай о свободе, чтобы не прокладывать путь добру насилием. Стремись к полноте жизни, призывает философ. Он уверен, что не слепому рассудку, а лишь полно живущему человеку со всеми его чувствами и желаниями, опытом и заботами, открывается истина.

Философ, изгнанный из страны большевиками, писал об истине, а тем временем насилие на его родине становилось всё злей и ненасытней. Конца ему не видно, но зоркому сердцу ясна обреченность зла. Вспомним ещё одного выдающегося русского мыслителя – Питирима Сорокина, который тоже не по своей воле навсегда покинул родину. Прощаясь с ней в 1922 году, он записал в своем дневнике, что извлек для себя три главных урока: «Жизнь, даже если она трудна, самое прекрасное, чудесное и восхитительное сокровище мира. Следовать долгу столь же прекрасно, ибо жизнь становится счастливой, душа же обретает непоколебимую силу отстаивать идеалы, – вот мой второй урок. А третий – насилие, ненависть и несправедливость никогда не смогут сотворить ни умственного, ни нравственного и ни даже материального царствия на земле».

Жизнь, совесть, добро – вот боги, которым поклоняется мудрый. Если бы это вовремя поняли те, кто отправлял 33-летнего философа в изгнание, то история была бы другой. Но так устроен человеческий мир: кому не впрок чужие уроки, тому не миновать своих. И если их плохо усвоят отцы, то они повторятся для детей. Таинственный Принцип, который руководит миром, непреложен и никогда не перестанет преподавать своим разумным созданиям полезные истины.

Некоторые из этих истин имеющие отношение к теме нашего разговора, мы выделили в конце каждого очерка как своеобразные уроки. Вслед за уроками идут небольшие отрывки из философских произведений, потому что никакой пересказ не заменит голоса самого мудреца.

Конфуций

(552 – 479 до Р.Х.)

Он ничего не выдумывал и учил только тому, что было завещано предками. Его советы практичны и приземлены, в них воплощен китайский народный характер. Даже в обрядах он искал прежде всего здравый смысл. Когда его спросили, чувствуют ли предки почтение потомков, мудрец ответил: «Если я скажу да, то живые будут чересчур поглощены служению усопшим в ущерб себе, скажу нет – о предках забудут. Лучше, не рассуждая, чтить их память».

Но даже такие простые советы народ постигал с трудом. Может, полезнее упростить учение? Нет, Конфуций не согласен: моё учение неизменно, как небо, говорил он. Мое дело – посеять добрые семена и заботиться о всходах, а приблизить сбор урожая – не в моей власти. И вот результат: в семьдесят лет старик горестно воскликнул: «Всё кончено! Никто в целом мире так и не понял меня…»

Если бы в этом Конфуций оказался прав – кто бы помнил его сегодня? Он был прав в другом, говоря, что добродетель никогда не останется в одиночестве, она обязательно соберет вокруг себя людей. Так и вышло. Уже после его смерти ученики записали высказывания учителя. Собранные там вопросы, ответы и изречения мудреца пришлись по душе многим поколениям. Спустя четыре века после смерти философа конфуцианство стало государственным учением. Прошло еще полтора тысячелетия – и его причислили к лику святых.

Дар небес

Его рождения очень ждали. Отважный воин Шулян Хэ был отмечен государем за верную службу, но наследником не обзавёлся, а посему считал, что главного своего дела так и не выполнил. Девять дочерей родила ему жена, прежде чем он решил попытать счастья с другой. Вторая жена родила мальчика, но калеку, а традиция запрещала такому обращаться с молитвой к предкам. Старому воину было уже семьдесят, когда он женился в третий раз. Возможно, лишь бедность заставила шестнадцатилетнюю Чженцзай породниться с потомком знатного рода.

Этот брак называли «диким»: ведь жизнь мужчины подчиняется числу восемь, и если в восемь месяцев у мальчика появляются молочные зубы, то в шестьдесят четыре года (8 х 8) мужская сила оставляет его… Но жена дала обет духу горы Ницю щедро отблагодарить, если он принесет сына. Вот тут-то и начались чудеса. Однажды дух явился во сне и сообщил, что родился необыкновенный ребенок.

Мальчик появился на свет в день осеннего равноденствия. Легенда гласит, что в этот день с небес лилась красивая музыка, и чей-то голос произнес: «Небо, вняв твоим молитвам, дарует тебе мудрейшего из сынов человеческих». Нынешняя наука не принимает всерьез подобные истории, хотя и допускает, что природа всё еще загадочна для нас. Поэтому мы не очень ошибемся, если будем считать то событие неким аномальным явлением.

Малыша назвали Цю, в память о той горе. Он, конечно, пока не мог обратить на себя внимание мудростью, зато все сразу заметили, что ребенок на редкость некрасив – массивный лоб, выпученные глаза, длинные уши… Современники находили в нём сходство с маской божества, отгонявшего злых духов. Однако вскоре мальчик обнаружил качества, которые для мужчины куда важнее приятной внешности, – трудолюбие, терпение и огромное желание учиться.

В детстве Цю, как и все его сверстники, изучал традиционные искусства: письмо, счет, ритуалы, музыку, учился стрельбе из лука и езде на боевой колеснице. Не всегда он был одинаково прилежен. Во всяком случае, боевыми искусствами не увлекался. А в пятнадцать лет всерьез занялся тем, что его интересовало больше всего. «Учиться и всякое время прикладывать выученное к делу – разве это не удовольствие?» – говорил он.

Но о каком деле тут речь? Ведь известно, что к практическим делам Кун Цю всегда относился довольно прохладно. Когда уже пришло признание, сосед взялся подшучивать над ним – мол, учитель знает много, но нет занятия, в котором он стал бы известен. И услышал ироничный ответ: «И правда, в каком бы деле мне прославиться? Может, в управлении колесницей? Или в стрельбе из лука? Да, да! Займусь-ка я ездой на колеснице…» Однако пренебрежение к конкретным делам не помешало ему к двадцати годам иметь репутацию не только ученого человека, но и добросовестного служащего. О своей первой работе – учетчика при хлебных амбарах – он говорит сдержанно: «Я только следил за тем, чтобы записи велись правильно, вот и всё». Его усердие оценили, и он стал управляющим пастбищ одного богатого семейства. Там он тоже «лишь следил за тем, чтобы скот рос здоровым и жирным». А в будущем ему придется занимать и более серьезные государственные посты. На какие же науки, в таком случае, налегал молодой человек?

Что знаешь, то считай,

что знаешь…

Первым делом Учитель Кун учился и учил скромности: «Что знаешь, то считай, что знаешь, незнание считай незнанием. Это и есть знание». Банально? Но если вдуматься, отчего с нами происходят всякие неприятности – от неудач в личной жизни до вооруженных междоусобиц, – то обнаружим заблуждения, неверные прогнозы, путаницу желаемого с действительным… иными словами, неумение определять границу собственных знаний. Поэтому великий китаец всегда помнил о своих скромных познаниях и не стеснялся спрашивать, резонно полагая, что если задавший вопрос рискует показаться глупцом на пять минут, то промолчавший останется им на всю жизнь.

У кого и чему учился философ? У всех и всему: «Слышу многое, выбираю из него хорошее и следую ему», – говорил он. Где слышать и от кого – неважно, гораздо важнее уметь воспринимать полезное и совершенствоваться, начиная с простых, повседневных дел. Кун Цю был уверен, что если человек почитает родителей и старших, честен и добр, то главное он уже знает. Это философ считал основой добропорядочности и называл ритуалом. Для нас ритуал связан прежде всего с обрядом и церемониями, но в те времена он значил гораздо больше: спрашивать, когда не знаешь, найти свой путь и идти по нему, говорить правду правителям; постоянно учиться поступать правильно, по совести.

Но что значит – правильно? С чьей точки зрения? Разве неправильно поступил небезызвестный пионер-герой Павлик Морозов, который, говоря словами Максима Горького, «понял, что родные по крови могут быть врагами по духу»? Разобраться с этим противоречием пытались задолго до нашей эры. Вот что сказал Учителю Куну правитель Шэгун: «Есть в общине у нас человек прямой: его отец украл барана, а сын выступил против отца свидетелем». Учитель ответил: «У нас в общине прямые люди отличаются от ваших. Отцы тут покрывают сыновей, а сыновья – отцов. В этом и заключается прямота!»

Выходит, мудрец поощрял воровство? Нет, конечно. Но выше барана он ставил интересы страны: чтобы страна процветала, «правитель должен быть правителем, подданный – подданным, отец – отцом, а сын – сыном». В этом он и видел секрет мудрого правления. Значит, у каждого должно быть право на собственную правду. А сыну-доносчику правду диктуют власти.

К тридцати годам философ имел, как он говорит, «прочную опору»: дом, семью, детей, десять лет состоял на службе. У него уже были ученики, и называли его теперь не Кун Цю, а Кун Фу-цзы, или Почтенный Учитель Кун. Конфуцием его стали звать европейцы на свой лад.

О пользе ритуала

Но вернемся к ритуалу. В нем Учитель видел путь к справедливым и искренним отношениям, потому что только исправление нравов способно исправить общество. Следуя ритуалу, он был разным в зависимости от обстоятельств: в своей деревне простодушен, в беседе с высшими сановниками твёрд, с государями почтителен. Зачем всё это? А вот зачем: «Учитель говорит ко времени – и люди не устают от его слов; смеется, когда весело, – и людям не докучает его смех; приобретает, если справедливо, – и людям не надоедает его приобретательство», – объясняет ученик. То есть, культура – или, по Конфуцию, ритуал – учит гармонии отношений, и «муж, обладающий широкими познаниями и сдерживающий себя ритуалами, крайне редко выходит за границы разумного». Малый же человек, в противоположность благородному мужу, «в речах непременно искренен, в делах непременно исполнителен, мелок и тверд». Но разве искренность и исполнительность не были достоинствами в те времена? Смотря в чём. Доносчик может быть искренен, палач – твёрд, а исполнитель преступного приказа – верен присяге. Мудрец одобряет другое: когда человек в своих повседневных делах помнит и о высших целях. Тогда он не скажет, что-де «время было такое» или «нас так учили», потому что порядочный человек всегда поступает так, как считает нужным.

Его школа была необычной. Классом служила тень абрикосового дерева. Уроков на определенную тему не было, как не было и домашних заданий. Учитель отвечал на вопросы, делился мыслями, – просто жил на глазах учеников. «Когда сгорела конюшня, Учитель, вернувшись из дворца, спросил: „Никто не пострадал?“ О лошадях не спросил» – такой, к примеру, эпизод запомнили ученики. Чисто восточная привычка учиться на мелочах, извлекая из них глубокий смысл. Впоследствии воспитанники так определили предметы, которые преподавал им мудрец: словесность, благонравное поведение, преданность и доверие.

Учитель никому не обещал ни выгодной службы, ни богатства, ни даже того, что учёба пойдет впрок. Он лишь помогал слушавшим его раскрыть свои лучшие качества. Но, принимая всех, не тратил время на тех, кто не мог «узнав об одном, понять ещё три» и не стеснялся говорить ученикам правду: «Из гнилого дерева ничего не вырежешь, из сухого навоза не построишь стены. Какой смысл бранить Юя?» – сказал однажды о нерадивом. Бывал и крут, и непредсказуем. Когда один из учеников, нарушая приличия, расселся, широко раскинув ноги, философ попросту огрел его палкой, добавив при этом: «Быть нескромным и грубым в молодости, не создать ничего достойного в зрелом возрасте и бояться смерти в старости – вот что я называю ничтожеством!» Но к лицу ли знающему ритуал так поступать? Не будем судить. Живи мудрец в наши дни, он, возможно, поступил бы иначе. Важно то, что из этого эпизода до сих пор извлекают нравственный урок. И, наверное, правы китайцы, когда в таких случаях дипломатично говорят: «Велик Учитель Кун!»

Мудрец учил не тому, как проникать в секреты природы и «покорять» её, а тому, как с достоинством принять свою судьбу и стать лучше. Говорил о том, что может и должен делать человек, учил искусству жить вместе: «Тот, кто учтив, избегнет оскорблений. Тот, кто великодушен, привлечет к себе людей. Тот, кто честен, будет пользоваться доверием. Прилежный добьется успеха. А тот, кто добр, сможет управлять другими». Это он называл человечностью. Но однажды печально заметил, что ещё не встречал человека, у которого хватило сил хотя бы день посвятить этому искусству.

Он учил принимать жизнь такой, какая она есть, и радоваться ей. Да только всякая ли жизнь может радовать? Этот вопрос возник у Учителя, когда ему встретился старик, распевавший веселые песни. То, что старость – не радость, было ясно и тогда, однако старик оказался философом и объяснил, что вообще-то есть много причин радоваться. Но у него главные – три: «Я человек, я мужчина, и я живу».

Благородный муж всегда безмятежен и умиротворен, потому что источник его благополучия – в нём самом. Такого человека не мучает разлад между желаниями и возможностями, и он не склонен к революциям и смутам. Он выполняет свой долг даже тогда, когда поражение очевидно. И как ювелир создает произведение искусства, так и человек должен сделать из себя достойного мужа, потому что тот, кто понимает смысл собственной жизни, знает, что нужно делать.

Учёба, по Конфуцию, – это поиск ответов на вопросы. Вопросы же возникают, когда есть сомнения. «Низший люд» потому и не учится, что не сомневается. Тут Учитель иллюзий не питал: народ можно принудить к послушанию, но нельзя принудить к знанию.

Следуя зову сердца

Учитель Кун многое знал, но многого не умел. Не умел угождать, раболепствовать, интриговать, а его прямодушные суждения далеко не всегда нравились покровителям. Но чего стоит мудрость, если её не приложить к делу! Он чувствовал, что за три года, за какую-то тысячу дней может преобразить страну. Для этого правитель всего лишь должен отбирать на службу честных людей и сам быть добродетельным. Ведь пороки низов – это отражение пороков верхушки. «Управлять – значит исправлять. Если вы сами явите образец исправления, кто посмеет не быть прямым?» Наивный старик… Лишь со временем он понял, что правители меньше всего озабочены чужим счастьем, им важно лишь собственное процветание. Император не принял от него даже вполне безобидного совета: мол, мудрость государя заключается в бережливости. Мало ли на свете приятных вещей, которые требуют расходов?.. Нет, сомнительная философия у этого Куна.

Его попытались купить, предложив владение уделом. Да только благородный муж стыдится получать награды, не имея заслуг. Ему даже предлагали титул придворного советника, но тут уж насторожились вельможи: их налаженная жизнь не нуждалась ни в каких переменах, а с таким советчиком можно потерять всё. Многие знатные особы перестали его принимать, ходили упорные слухи о скором покушении… Яркая личность рождает проблемы, нет человека – нет и проблем, скажут тысячелетия спустя и по другому поводу. Философу пришлось спешно отправиться восвояси, не успев поесть. Впрочем, Учитель и тут усмотрел нечто поучительное: если на чужбину нужно ехать не торопясь, то возвращаться на родину следует даже не перекусив. Трусостью он считал не бегство, а сокрытие правды.

Он побывал в разных царствах, был и придворным судьей и городским правителем, но нигде не задержался. Тогдашним политикам и хозяйственникам не приглянулась его идея исправления нравов. А там, где нет праведного пути, не стоит оставаться. И Учитель вернулся на родину. Он понимал, что стремится к недостижимому. Но если нельзя построить царство благородных мужей, то отчего же не стремиться к благородству?

Подводя итоги, он говорил:

«В пятнадцать лет я обратил помыслы к учению.

В тридцать лет я имел прочную основу.

В сорок лет у меня не осталось сомнений.

В пятьдесят лет я знал веление Небес.

В шестьдесят лет я настроил свой слух.

А теперь в свои семьдесят лет я следую зову сердца, не нарушая правил…»

Ну, а всё-таки: был ли счастлив сам Учитель? И чего он достиг? «Если ты такой умный, то почему не богатый?» – вопрошают современные остроумцы. «Если бы богатство было целью моей жизни, – отвечает философ, – я сделал бы всё для того, чтобы добыть его, даже если бы мне пришлось быть сторожем, что стоит у ворот рынка с кнутом в руке. Но я этого не хочу и буду жить по своей воле».

Его мечта осуществить свои планы на посту государственного мужа не сбылась. Ученики далеки от совершенства, хватает и недоброжелателей. Умирает сын, потом – лучший ученик… И старик, забыв о ритуале, горько рыдает. А где же невозмутимость благородного мужа? Что ж, он и сам не всегда мог следовать своим же поучениям, потому что был только человеком. Зато идти его путем захотели многие. Так на что жаловаться тому, кого помнят потомки? Благородный муж страшится лишь забвения, говорил Учитель.