Философские уроки счастья

Царь пытался осуществлять идеи Аристотеля. На покоренных территориях он основал семьдесят городов, которые жили по греческим законам, уничтожившим дикость и произвол. Кое в чем пошел даже дальше учителя. Дело в том, что Аристотель никогда не был интернационалистом и потому всех негреков считал существами, лишенными разума, – вроде животных, а то и растений. Александр же стремился объединить всех – и греков, и варваров – в единое человеческое сообщество, где соединятся разные события и языки.

Но слава опьяняла, и Александр всё реже прислушивался к афинскому наставнику. Постоянные войны и победы делали своё дело. Высокомерный, мстительный, жестокий – таким запомнили Александра современники. Когда его друг Клит стал возражать против деспотических обычаев при дворе, Александр в гневе вонзил в него копье, забыв о философии. А после того, как услышал от жреца, что египетский бог Амон считает его своим сыном, то потребовал для себя божественных почестей. Похоже, учитель не ошибался, когда думал о воспитаннике как о ленивом и своевольном юноше, который никогда не мог ничего понять в философии. Во всяком случае, философия не помешала ему пьянствовать, особенно в последние годы, и проводить досуг в гаданиях. И умер он после нескольких пьяных ночей, слабея день ото дня.

Некоторые историки обвиняют Аристотеля в том, что он отравил Александра, разочаровавшись в ученике. Было ли такое на самом деле? Ведь философ действительно недурно разбирался в ядах. Теперь уж вряд ли кто узнает истину; заметим только, что когда прилежный воспитанник превратился в деспота, то отношение к нему учителя резко изменилось. Он видел изнутри придворные интриги и мог в полной мере оценить местные нравы. А нравы в четвертом веке до Рождества Христова были суровые, как бы там ни рассуждали философы. Иллюзии исчезли вместе с военными походами. Греческие города Александр не щадил, как и все прочие, давая волю страстям и необузданности. Его окружение роптало, начались заговоры. Среди жертв одного из них оказался и племянник Аристотеля Каллисфен, которого философ послал в поход в качестве придворного летописца. Он поплатился за то, что не вписывался в хор придворных льстецов. Как сообщает античный историк, его долго возили в железной клетке в назидание народу, после чего бросили на растерзание льву. Так что слухи об отравлении не так уж и фантастичны. Ведь Аристотель был человеком не только слова, но и дела.

Недолговечны союзы царей с мудрецами.

О вкусе научных плодов

В Афинах, возле храма Аполлона Ликейского, Аристотель провел немало дней со своими учениками. Здесь, в Лике, – так называлось место для верховой езды – находился гимнасий, где и преподавал философ. При гимнасии имелся сад для прогулок – перипат, – и учеников Аристотеля, которые учились во время прогулок с наставником, стали называть перипатетиками.

В отличие от платоновской Академии, Ликей был более практичен. Здесь окончательно сложилась философия Аристотеля, гимн разуму и разумной жизни. Здесь он размышлял о том, как сделать жизнь достойной человека, существа разумного и свободного. Если до Сократа философы объясняли природу, то Сократ изучал человека. Платон ушел от практики в теорию, а Аристотель хотел использовать плоды раздумий в жизни. Высшее благо для него – это счастье, которое заключается в деятельности. Но деятельны и растения, и животные, поэтому речь тут о разумной деятельности. Сократ приравнивал добродетель к мудрости, которую можно выучить. Аристотель считает, что добродетель мало понять, она требует навыков и упражнений, требует воли. Если воля направлена ко злу, то никакое просвещение не поможет, потому что добродетель состоит в сдерживании страстей с помощью разума. Добродетель – это основанный на умеренности навык к общежитию, умение соблюдать золотую середину, и потому основное правило Аристотеля – ничего сверх меры.

Согласно философу, из всех добродетельных занятий самое приятное – созерцание истины, поэтому только мудрецы способны вполне наслаждаться жизнью. Об учении Аристотель говорит знакомые нам слова: «Корни его горьки, а плоды сладки». И стремиться надо к высшему благу, потому что как конь рождён для бега, а бык для пахоты, так и человек рожден для умопостижения и действия.

Аристотель впервые задумывается о посмертном существовании сознания. Он утверждал, что в человеке бессмертен только разум, который после смерти сливается с вселенским разумом, главным божеством, управляющим Космосом. Нормальное состояние души – жизнь вне тела, а жизнь тела – это смерть души. Поэтому жизнь философа должна быть постоянным приготовлением к смерти и освобождению. Здесь, однако, чувствуется влияние Платона, который говорил, что людское знание – лишь воспоминание о прежней жизни.

Что это? Дань невежеству? Нет, научный вывод: ведь если существуют разные проявления души, то должна существовать и сама душа. Отсюда у Аристотеля следует, что в таком случае она не должна содержать в себе никаких признаков и свойств и потому остается неизменной. Значит, она вечна и бессмертна.

Он считал знание прекрасным, а истинную красоту находил в философии, которой советовал отдаваться терпеливо и целиком. Аристотель видел два источника внутреннего знания божественного – некую демоническую силу в душе и созерцание небесных звезд. В свое время к тому же придет и Кант, с той лишь разницей, что демоническую силу у него заменит внутренний закон. И в этом, выходит, не ошибся ликейский мыслитель: «Не однажды и не дважды, но бесконечно возвращаются к нам одни и те же мнения»…

На вопрос, какая разница между человеком образованным и необразованным, философ однажды ответил: «Как между живым и мертвым». И всё же никакие знания неспособны сделать человека совершенным. Такое под силу не образованию, а переживанию, «определенной расположенности души». Тут речь не столько о разуме, сколько о чувствах, которые нуждаются в воспитании. Перспективы на этот счет у каждого свои, потому что, как считал Аристотель, люди от природы неравны. Тот, кто не в состоянии отвечать за свои поступки, не способен управлять собой, воспитать в себе, к примеру, умеренность, справедливость, самоограничение, – тот раб и может лишь выполнять чужую волю. Впрочем, практических добродетелей, которые доставляют человеку истинное наслаждение и счастье, достичь нелегко, потому что они подчинены не только рассудку. В таком случае, лучше во всем держаться золотой середины, избегая крайностей. Но поистине достоин похвалы тот, кто станет господином самому себе. Воспитание философ называл в счастье украшением, а в несчастье прибежищем. И ещё – лучшим припасом к старости.

Учителей, которым дети обязаны воспитанием, он ставил выше родителей: одна дарят нам только жизнь, а другие – добрую жизнь.

Эх, афиняне…

Он любил жизнь, но любовь эта не всегда была взаимной. После смерти Александра философ уехал на остров Эвбею. Вернее, ему пришлось бежать из Афин, потому что там решили повторить сценарий с Сократом и завели на Аристотеля дело, обвинив в святотатстве. За тот самый гимн, который он сочинил в честь Гермия:

Сей человек, вопреки священным уставам бессмертных, был
беззаконно убит лучников-персов царем.
Не от копья он погиб, побежденный в открытом сраженье,
а от того, кто попрал верность коварством своим.

Ну и что ж здесь такого? Оказывается, по мнению обвинителей, гимн был составлен в стиле, которым принято обращаться лишь к богам… На самом деле противники философа искали предлог разделаться с другом македонских владык. Как мы знаем, афиняне не были щепетильны в вопросах права, и найти подходящую статью было нетрудно. Хоть гимн написан за двадцать лет до суда, дело обещало быть нешуточным. Но Аристотель – не Платон, он учился на чужом опыте и не стал испытывать судьбу. Поэтому старик покинул Афины, не желая, чтобы сограждане вторично совершили преступление перед философией.

Он был убежден, что злу всегда противостоит прекрасное и разумное высшее благо. Это умение видеть сквозь нагромождение случайностей, жестокостей и бессмыслицы, борьбы и разочарований некий высший смысл помогла философу достойно пройти все житейские испытания. Однако жизнь зашла в тупик. С македонцами он рассорился, соотечественники грозят судом… Что же остается – философствование? Но философия Аристотеля – это философия действия. И он принимает яд, в отличие от Сократа – добровольно.

Кто мог знать, что таким печальным смыслом наполнится его ответ на вопрос, какую он получил пользу от философии: «Стал делать добровольно то, что другие делают в страхе перед законом»…

Аристотель соединил платоновский мир идей, оторванный от вещей, с самими вещами. Он старался всё привести в систему, во всем найти смысл, в том числе и в человеческой жизни. Жизнь – это трагедия, где есть и зло, и неудачи, и смерть, но все эти несовершенства лишь выявляют их высшую основу. По мнению философа, идея жизни оправдывает несовершенство самой жизни. Совершая красивые поступки, мы приоткрываем тот идеал, ради которого не жаль и умереть.

Аристотель не убеждает человека в его греховности, не собирается переделывать его, не ставит недостижимых задач, зато учит жить по-человечески, то есть достойно. Главная сила для философа – любовь к совершенству. Он видит корень добродетели не в рассудке, а в естественных склонностях, которые направляются общему благу. Добродетель для него – в сдерживании страстей, избегании крайностей. Мудрец призывает человека разобраться в себе и разумно управлять собой. Он завещает любить самого себя и не отказывать в том, что на благо душе и телу.

Юноши по своему нраву склонны к желаниям, а также склонны исполнять то, чего пожелают, и из желаний плотских они всего более склонны следовать желанию любовных наслаждений и не воздержаны относительно его. По отношению к страстям они переменчивы и легко пресыщаются ими, они сильно желают и скоро перестают; их желания пылки, но не сильны, как жажда и голод у больных. Они страстны, вспыльчивы и склонны следовать гневу. Они слабее гнева, ибо по своему честолюбию не переносят пренебрежения и негодуют, когда считают себя обиженными. Они любят почет, но еще более любят победу, потому что юность жаждет превосходства, а победа есть некоторого рода превосходство. Обоими этими качествами они обладают в большей степени, чем корыстолюбием: они совсем не корыстолюбивы, потому что еще не испытали нужды… Они не злы, а добродушны, потому что ещё не видели многих низостей. Они легковерны, потому что ещё не во многом были обмануты. Они исполнены надежд, потому что юноши так разгорячены природой, как люди, упившиеся вином; вместе с тем, потому что ещё не во многом потерпели неудачу. Они преимущественно живут надеждой, потому что надежда касается будущего, а воспоминание – прошедшего; у юношей же будущее продолжительно, прошедшее же кратко: в первый день не о чем помнить, надеяться же можно на всё. Их легко обмануть вследствие сказанного: они легко поддаются надежде. Они чрезвычайно смелы, потому что пылки и исполнены надежд; первое из этих качеств заставляет их не бояться, а второе быть уверенными. Никто, будучи под влиянием гнева, не испытывает страха, а надеяться на что-нибудь хорошее значит быть смелым. Молодые люди стыдливы; они воспитаны исключительно в духе закона и не имеют понятия о других благах. Они великодушны, потому что жизнь еще не унизила их и они не испытали нужды; считать себя достойными великих благ означает великодушие, и это свойственно человеку, исполненному надежд. В своих занятиях они предпочитают прекрасное полезному, потому что живут более сердцем, чем расчетом; расчет касается полезного, а добродетель прекрасного. Юноши более, чем люди в других возрастах, любят друзей, семью, товарищей, потому что находят удовольствие в совместной жизни и ни о чём не судят с точки зрения пользы. Они во всем грешат крайностью и излишеством; они всё делают через меру, чересчур любят и чересчур ненавидят и во всём остальном также. Они считают себя всеведущими и утверждают это, вот причина, почему они всё делают через меру. И несправедливости они совершают по своему высокомерию, а не по злобе. Они легко доступны состраданию, потому что считают всех честными и слишком хорошими: они мерят своих ближних своей собственной неиспорченностью, полагая, что те терпят незаслуженно. Они любят посмеяться и сказать острое словцо, так как остроумие есть отшлифованное высокомерие.

    Аристотель, «Риторика»

Диоген Синопский

(412 – 323 до Р.Х.)

Платон, мягко говоря, недолюбливал своего коллегу. И было за что. Когда он определил человека как «животное о двух ногах, лишенное перьев», то Диоген, этот мошенник из Синопа, тут же принес ощипанного петуха и заявил, что это и есть платоновский человек. После чего формулировку пришлось уточнить, добавив: «и с широкими ногтями», отчего ее афористичность заметно потускнела. Но собакой Платон назвал его не за это, а за то, что Диоген, проповедуя аскетизм, довел его до крайних, довольно неэстетичных пределов. Отказался от кружки, потому что можно пить из ладони. Выбросил миску, когда обнаружил, что похлебка не выливается из хлебной корки. Пробовал есть сырое мясо, но говорят, что желудок этому воспротивился. Ночевал в глиняной бочке, из тех, в которых хоронили покойников. Ну чем не собачья жизнь? А «собачий» по-гречески – киник. В Риме это слово звучало как циник, оттуда оно и пришло в Россию. В дореволюционном Словаре Гранат так и написано: Диоген Циник. Диоген на прозвище не обижался и даже поддакивал: да, я виляю хвостом тому, кто бросит кусок, кто не бросит – облаиваю, а злых – кусаю.

Он не был, конечно, праведником, а за старые грехи даже заслуживал тюрьмы, но всё равно циником, в нынешнем значении слова, не был…

Переоценка ценностей

Однажды в молодости он сильно ошибся. Отец его был жуликоватым менялой и научил сына наживаться на уменьшении веса монет. Диоген решил посоветоваться по этому поводу с дельфийским оракулом, и тот порекомендовал «сделать переоценку ценностей». Но по-гречески одно и то же слово означает и «монету» и «общественное установление». Сын менялы решил, что речь о деньгах, и работа закипела. Вскоре папаша сел в тюрьму, где и кончил свои дни, а сын едва унес ноги из родного Синопа.

Так он оказался в Афинах, где решил поучиться мудрости у Антисфена, одного из сократовских учеников. Антисфен вел свои беседы в гимнасии Киносарг, то есть «зоркий пёс», себя же именовал «истинным псом». Ну, а учеников звали просто киниками. Так что у Диогена был двойной повод именоваться именно так.

Философ учил добродетели, которую понимал как возврат к природе. Он полагал, что жить надо как можно проще, чтобы меньше зависеть от других. Тот, кто сумеет побороть тягу к роскоши и наслаждению, тот будет спокоен и радостен, а именно в этом и состоит мудрость. Если довольствоваться немногим, то можно жить, никого не боясь и ничего не стыдясь. Когда же на душе тяжесть, то никакое богатство не принесет тяжести.

Здесь Диоген и набирался разума.

Киники тоже не были циничны и горячо стремились к добродетели. Они видели её в справедливости, приносящей душевный покой, а в нём-то, по их представлениям, и состоит счастье. Их учение держалось на трех китах: аскетизме, бедности и независимости. Аскетизм состоял в укреплении души и тела, ограничении элементарных потребностей и вел к наиболее здоровому образу жизни – первобытному. Босой, бездомный, в грубом плаще, надетом на голое тело, – так выглядел киник. Он напоминал современного хиппи, предпочитающего благам цивилизации свободу.

По мнению киников, в свое время боги дали людям всё необходимое для жизни, но те из-за своих неумеренных потребностей сделали себя вечно озабоченными и несчастными. И совершенно напрасно Прометей подарил людям огонь, положив начало изнеженности и испорченности. Между тем, внешние блага непрочны, они дары судьбы, и только добродетель и довольство, достигнутые смирением, имеют цену для мудреца.

В духе этих идей Диоген и решил пересмотреть привычные ценности. Человек, полагал он, больше всего страдает оттого, что не получает желаемого. Значит, чтобы быть счастливым, нужно меньше хотеть. Поэтому Диоген отказался от постоянного жилья и ночевал, где придется. Обувь носить перестал: мол, ноги не должны быть нежнее лица, которое мы не закрываем. Свои деньги раздал нищим. Но такая жизнь не понравилась даже его рабу и тот убежал. Хозяин воспринял это философски: «Смешно, если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета». И продолжал доказывать, что бедность лучше богатства.

Наслаждения киники презирали, хотя и делали это с наслаждением, теша своё тщеславие. В театр Диоген шёл тогда, когда оттуда все выходили, поясняя, что именно так он старается поступать всю жизнь. Однажды философ демонстративно стоял голым под дождем, и прохожие жалели его. Платон посоветовал: «Если хотите пожалеть, отойдите в сторону»…

Философ предпочитал сверять высокоумные мудрствования с грубой практикой. В ответ на утверждение, что движения не существует, он просто встал и начал ходить; рассуждавшего о небесных явлениях, спросил, давно ли тот спустился с небес. Да и вообще к современникам относился прохладно. Он презирал не только образованных людей, но и простых, потому что ни те, ни другие не дотягивали до высоких философских стандартов: простонародье соревнуется, сталкивая друг друга в канаву, но никому не приходит в голову соревноваться в доброте; музыканты настраивают струны, но неспособны отрегулировать свой нрав; звездочеты следят за небесами, но не видят, что у них под ногами. Поэтому настоящий киник выкладывал согражданам всё, что о них думал. Вернувшись с Олимпийских игр, на вопрос, много ли там было людей, ответил: «Народу много, а людей немного». Однажды на площади начал кричать: «Эй, люди!» Сбежалась толпа, а философ, если верить историку, напустился на зевак с палкой, пояснив, что звал людей, а не мерзавцев. Похоже, никто не соответствовал его киническим требованиям. Но тогда какого же человека искал он, разгуливая по городу средь бела дня с фонарем?

Он искал того, кто, подобно ему, презирал бы богатство, славу, удовольствия и жизнь, предпочитая им бедность, безвестность, труд и смерть.

Однако, где бедность – там и невежество, и бескультурье. Что ж, для киников это тоже благо, поскольку знания не делают людей лучше. Научившись писать, читать и даже играть в шашки, люди так и не научились главному – отличать правду от лжи.

Проповеди в обмен на подаяние

Диогена называли тунеядцем, но тот полагал, что обличение людских заблуждений вполне оправдывает его хлеб. Философ предпочитал не проповеди, а наглядные дела, которые, заметим, далеко не всегда вызывали одобрение. Однажды он поинтересовался, что говорят о нем земляки. «Говорят, что ты притворяешься дураком», – услышал в ответ. «Скажи им, когда увидишь, что они притворяются умными», – попросил Диоген собеседника.

Если Антисфен, по словам современников, привораживал своими речами, то речи Диогена мало кому нравились. Не церемонился он и с царями. Говорят, молодой Александр специально пришел к философу и сказал: «Проси у меня чего хочешь». Тут-то Диоген и произнес исторические слова: «Не заслоняй мне солнца». Тогда владыка предложил ему хотя бы свою дружбу, но услышал, что царь не может быть другом и не может иметь друзей. После чего исторические слова произнес уже Александр: «Если бы я не был Александром, то хотел бы быть Диогеном».

Диоген и вправду не завидовал роскошной жизни придворных чиновников: «Вот уж несчастен тот, кто завтракает и обедает, когда это угодно Александру!» А когда же ел он сам и на какие, кстати, доходы?

Попрошайничал, и потому ел, когда было что. Подавали не очень охотно, и на вопрос, почему нищим подают, а философам нет, Диоген однажды ответил: «Люди знают, что может быть станут хромыми и слепыми, а вот мудрыми – никогда».

Он был готов к отказам. Аскет должен иметь закаленную душу, и Диоген укреплял её тем, что просил подаяние у статуи. Попрошайничать старался с достоинством. Когда при нем похвалили человека, подавшего милостыню, философ поинтересовался: «А меня вы не похвалите за то, что я её заслужил?» Он уважал нищих и уговаривал их полюбить нищенство: ведь бедность помощница мудрости. Она прокладывает путь к философии: то, в чём мудрецы пытаются убедить, бедность вынуждает осуществлять.

Так же независимо держались и его последователи: «Ты даёшь щедро, а я принимаю мужественно, не пресмыкаясь, не роняя достоинства и не ворча», – объяснял богачу свою точку зрения на благотворительность один из них. То есть киники отказывались не от благ, а лишь от каких-то встречных обязательств, хотя бы обыкновенной благодарности.

Ещё при жизни о Диогене ходило множество анекдотов. Не все они достоверны, зато любопытны. Например, однажды по дороге на остров Эгину он попал в руки пиратов и очутился на Крите, где его вывели на продажу. На вопрос, что он умеет делать, ответил: «Властвовать людьми». И попросил глашатая объявить, не хочет ли кто купить себе хозяина. Его купил коринфянин Ксениад. Невольник тут же заявил хозяину: «Смотри, делай теперь то, что я прикажу». Тот только и смог воскликнуть: «Вспять потекли реки!» На это Диоген возразил: «Если бы ты был болен и купил себе врача, ты ведь слушался бы его, а не говорил бы, что вспять потекли реки?»

Ксениад сделал его наставником своих детей. Афинские друзья хотели выкупить философа, но тот ответил, что его учитель Антисфен уже освободил его из вечного рабства, и потому деньги лучше раздать нищим.