От экватора до полюса. Сборник рассказов

Четырнадцатого августа тысяча девятьсот сорок седьмого года, в день предоставления Пакистану независимости, Мухаммед Али Джинна, которого до сих пор в стране называют отцом нации, говорил собравшемуся ликующему народу, что отныне всё принадлежит простым людям и судьба нового государства в их руках. Он обещал стране процветание, равенство для всех, свободу и счастье. Всего год он пытался осуществить свои идеи на практике, но тяжёлая болезнь, о которой знали только три человека: он сам, его лечащий врач и любимая сестра Фатима – досрочно оборвала его жизнь. Вместе с нею огнём и мечом военных режимов оборвались надежды и чаяния пакистанского народа.

Но, тем не менее, с тех самых пор в центре крупнейшего города Пакистана, заметный издали со всех сторон в окружении вечно немых и не предающих стражей – прекрасных королевских пальм, стоит мавзолей Джинны, молчаливо взирая на не иссякающий поток посетителей, приходящих и приезжающих сюда ежедневно. Крестьяне и фермеры, рабочие и служащие, журналисты и политики идут к мавзолею, поднимаясь по его широким ступеням, не только для того, чтобы увидеть ритуал смены караула, стоящего по четырём углам словно возносящегося к небу мраморного купола, но и для того, чтобы мысленно поклониться человеку, который мечтал видеть иным сегодняшний Пакистан, и, наверное, спрашивают: «Почему же она не такая их жизнь, как мечталось?», но он не может уже ответить.

Улица Мухаммеда Али Джинны – главная транспортная артерия города, где чувствуется его дыхание. Два мощных потока машин движутся навстречу друг другу. Их стремительное движение останавливается красным светом светофора на перекрёстках, на каждом из которых нищие калеки смело вступают на проезжую территорию, отданную им на несколько мгновений, чтобы успеть из кое-где открытых окон автомобилей получить несколько бумажных рупий или звенящих монет. Они точно знают своё время, и, когда поток, напружинясь ожиданием, наконец, рвётся опять вперёд, костыли и деревяшки успевают выбросить их обладателей на безопасную зону центра или тротуара.

В местах, где машины разворачиваются, меняя направление движения, царствуют мальчишки. Это их район боевых действий. Они не канючат и не причитают. Напротив – их действия веселы и требуют большой энергии. Подростки разного возраста отходят по центральной части подальше от разворота и садятся на парапет в ожидании приближающейся от перекрёстка ревущей колонны легковых автомобилей. Как только у крайней шеренги загорается сигнал поворота, мальчишки вскакивают и начинают бежать во всю мочь рядом с сузукой, крессидой, фордом, но, вскоре отстают, а эстафету принимают их напарники, которым удаётся сопроводить машину до самого разрыва парапета, разделяющего левую сторону дороги от правой.

Тут транспорт, как правило, замирает в надежде дождаться удобного момента, когда можно будет выскочить на другую сторону шоссе и отправиться в обратном направлении. Тогда-то и происходят основные переговоры уличных детей с удобно устроившимися в салонах пассажирами и водителями, когда запыхавшаяся от гонки преследованием ребятня, ни мало не смущаясь, просовывают свои тела чуть не на полкорпуса в окна автомобилей, уговаривая сидящих дать им несколько рупий, и, получив или не получив желаемое, одинаково весело усаживаются на задок машины, как если бы она была их собственной, прокатываются метр-два, соскакивают, одобрительно шлёпая по лакированной поверхности корпуса, и мчатся назад на исходную позицию, чтобы вновь испытать удовольствие от гонки за следующим авто.

На дороге образовался затор. Кому-то из водителей не терпелось, и он во время разворота выехал на встречную полосу под прямым углом перед мчащимся прямо на него транспортом. Скрип тормозов, резкие отвороты, застопорились одни машины, за ними следующие, падают от резкой остановки мотоциклы, громко сигналят набитые пассажирами автобусы, заливаются переливчатыми сигналами такси, дорожная пробка уплотняется. Только пешеходы да велосипедисты, пользуясь случаем, спокойно протискиваются между обычно скоростным, а сейчас беспомощным транспортом, и идут по своим делам.

Пробка как пробка. Появляется полиция, и затор скоро рассасывается, и тогда появившимся на тротуаре женщинам в чёрных и голубых паранджах приходится опять смотреть на огни светофора, чтобы получить зелёное добро на их переход через улицу.

Обогнув застеклённое здание представительства «Аэрофлота», в которое кто-то из террористов однажды бросил бомбу, по счастью никого не убив, обогнав несколько медленных повозок, запряженных низкорослыми мулами, промчавшись мимо мрачных полицейских и одногорбых верблюдов, вечно жующих оттопыренными губами, ваша машина оказывается на открытом шоссе, обставленным по сторонам шикарными виллами богатых бизнесменов и торговыми лавочками, которые иногда представляют из себя всего на всего четыре шеста с натянутым поверх плотным холстом, укрывающим от солнца и дождя.

Сильный неприятный запах проникает в ноздри – это автобус въехал на мост через мелкую речушку, возле которой нечто вроде свалки мусора и гниющей падали. Там полно бродячих собак, да слетаются большие грифы с тонкими шеями и хищными кривыми клювами. Но это не то место, где парсы по своему обычаю сбрасывают с высокой башни тела умерших соплеменников на съедение грифам да шакалам. На окраине Карачи есть такое место, но оно расположено на противоположной стороне города.

Двадцать семь километров пути и слева показался древний мусульманский могильник Чоканди, куда временами возят туристов. Здесь немало захоронений периода с тринадцатого по шестнадцатое столетие по одним источникам и с шестнадцатого по восемнадцатое – по другим. Здесь можно увидеть любопытные, сложенные из каменных плит, могилы со странными гравировками бус, колец и других украшений, указывающих на то, что здесь похоронена женщина, или фигуры коней и всадников – на мужских захоронениях.

А если проехать ещё тридцать семь километров, то можно было бы посетить совершенно уникальное историческое место Банбхор и увидеть археологические раскопки древнего порта Дайбул, существовавшего в первом веке до нашей эры, и захваченного молодым мусульманским генералом Мухаммадом бин Касимом в 712 году нашей эры. В том же году здесь была возведена первая на азиатском континенте мусульманская мечеть, построенная по подобию мечети древнего города Куфа, служившего резиденцией мусульманских халифов до появления Багдада. От мечети Банбхора сохранился только фундамент, от бывшего портового города чуть больше, но раскопки лишь начаты. На их проведение у Пакистана нет денег. Зато местные жители, выполняющие иногда роль добровольных археологов, могут предложить вам, как туристу, за небольшую плату какой-нибудь древний перстень или другую безделушку, будто бы найденные как раз в том месте, где вы находитесь в момент осмотра исторического памятника. На самом деле это будет, несомненно, подделка, но туристы покупают – всё-таки сувенир из Банбхора.

Гудду

П о п у т и н а с е в е р

Летние месяцы в Пакистане – это сезон дождей и далеко не самое жаркое время. Кроме того, в этот период дуют обычно ветры, что смягчает жару. Хорошо, если вы едете в легковом автомобиле с кондиционером внутри. Легко наслаждаться из него окружающей природой. Но представьте себе поездку пусть не в сорокоградусную жару, а хотя бы эдак под тридцать градусов да в автобусе без кондиционера.

Автобус не открытая степь, в нём ветер не гуляет сам по себе. Его создают открытые окна, которые и хороши, и в то же время плохи. Откроешь с обеих сторон автобуса – получается сквозняк. Откроешь с одной стороны – душно. Больше того, при этом мгновенно налетают мухи, и спасения от них нет. Но для настоящего туриста-любителя и жара не помеха.

Мы направились на север Пакистана в небольшой городок Гудду почти за тысячу километров от Карачи. Трасса великолепная. У самого Карачи несколько километров шоссе разделено линией светящихся ночью плиток. Весьма дорогое удовольствие для такой бедной страны. Но это ещё не самый большой контраст между богатством и бедностью.

Сначала вдоль дороги виднелись какие-то развалюшки наподобие сараев без окон и дверей, но из проёмов которых, откидывая жалобно обвисшие куски серой материи, выходили или выглядывали люди; на высоких бамбуковых палках вытягивались полотняные тенты, создающие собой приятную тень для путников, решивших отдохнуть с дороги и выплеснуть в себя бутылочку другую пепси-колы или меринды от неистощимой жажды, да съесть пару другую лепёшки-чапати, обмакивая их в соевый соус. Изредка среди полу развалившихся и измождённых от жары строений появлялись вдруг блистающие роскошью, выбеленные до белизны первого снега и разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек, зеленеющие ухоженными лужайками, виллы местных богатеев. И всё это разнообразие на фоне унылой пустынной равнины с редкими акациями по обочинам шоссе. Козы, ослы да крикливые вороны разнообразили грустную картину.

Но вот пейзаж оживился. Потянулась откуда-то в небе узкая полоска диких уток, и, сделав плавный разворот по воздуху, направилась обратно в ту же сторону, куда бешено вращались колёса автобуса. С той стороны навстречу приближались зелёные рощицы, куда и летели, по-видимому, утки. Да и у самого шоссе стало веселей: появились голубые лужицы воды с торчащими чёрными спинами утопающих в грязи буйволов. Затем стали появляться семейками пальмы. И вот уже они целой колонией окружили изумрудную поверхность озера, красуясь в ней отражениями замечательно растопыренных причёсок. Где-то из-под стволов вспархивали куропатки да перепела, но быстро скрывались, чтоб не попасть на мушки ружей затаившихся в засаде охотников. Бекасы, те, низко опуская длинные носы, спасались бегством, прячась в густые тростниковые заросли, облепившие собой все берега.

По этим признакам можно было догадаться о дыхании могучего Инда. Главная река Пакистана, артерия её жизни, приближалась. Но сначала была знаменитая древняя Татта, служившая пристанищем самому Александру Македонскому, обитель многих королей и принцесс, чьи останки до сих пор покоятся неподалеку от города на территории Маклийского холма площадью около пятнадцати с половиной квадратных километров. Это громадное собрание могил, склепов, мавзолеев, возведенных в память о некогда могущественных людях Синда, самый большой в мире некрополь – мёртвый город. Если посмотреть на него с высоты птичьего полёта, увидишь гигантскую безжизненную площадку, словно посёлок на песке, вылепленный детскими руками. Ни шумных улиц с гудящим и жужжащим транспортом, ни играющих в прятки детей, ни рек и озёр с растительностью, только могилы мёртвых на сухой гладкой ладони планеты.

Другое дело замечательные мечети в самой Татте. Здесь они живые, то есть в них проходит служба, сюда собираются на поклонение главным образом по пятницам, назначенным, как гласит Коран, Аллахом для молений, да по праздникам, выделенным им же для той же цели. В иные мечети иноверцам вход строго запрещён. В другие пускают на экскурсию, и тогда у посетителя не находится слов для восхищения живописными орнаментами, тонкой резьбой по камню, поразительно стойкими яркими расцветками, удивительной работой древних мастеров.

Но автобус не останавливается и здесь. Путь впереди слишком долог, чтобы задерживаться для экскурсий. И вот впереди вода…, слева…, справа… Что такое? Да всё очень просто. По левую руку целых тридцать два километра будет простираться знаменитое озеро Кинджгар, состоящее вообще-то из двух озёр поменьше, но соединённых в одно в целях создания более надёжной ирригационной системы. Это, по словам справочников туристов, идеальное место для пикников, рыбной ловли и катания на лодках.

Разумеется, место изумительное по красоте и богатству пернатого населения. Но стоит вам углубиться в сторону от трассы и чудных озёр, как вы попадаете в почти безжизненный район полупустынь, где растительность появляется лишь у маленьких озерцов. Жители бедных лачуг, неизвестно для чего и почему существующих в этих местах, купаются в этих озёрах и берут из них воду для питья и приготовления пищи, разумеется, не пользуясь при этом никакими фильтрами.

По правую руку шоссе разлился и живёт своей никогда не останавливающейся жизнью Инд. Автобус мчится как раз к нему и въезжает в Хайдарабад, бывшую столицу провинции Синд. Здесь, как и во всех городах Пакистана, ощущаешь себя попавшим в скопление людей, повозок, машин, теснящихся среди наползающих друг на друга домов и домишек, мечетей и бесконечных торговых лавок. Нет ни широких проспектов, ни тенистых аллей, которые мы привыкли видеть в европейских городах. Восточный город – это шум, звон, крики, гудки, от которых быстро устаешь, и хочется поскорее освободиться. Основное отличие Хайдарабада от других городов страны, пожалуй, в наличии прямо в городе старинной крепости Тальпуров.

Но мы продолжаем путь, то, приближаясь к Инду с его высокими густыми зарослями тростника по берегам, то, вновь удаляясь от него, встречая не один раз караваны верблюдов, медленно пересекающих дорогу подобно древним ладьям в море с высоко поднятыми головами на грациозно изогнутых шеях, напоминающих собой носы морских судов, обгоняя по пути бесчисленное количество раз двухколёсные повозки, запряженные либо гнедой кобылой, либо белым ослом, минуя десятки белых как снег или розовых, как раннее утреннее солнце, мечетей больших грандиозных с богатой отделкой и совсем малых, но тоже красивых и обязательно с острыми шпилями минаретов, затем сворачиваем в конце концов, с основной трассы в сторону небольшого провинциального городка Гудду.

В а р а н ы к с ч а с т ь ю

Собственно даже городком Гудду назвать трудно.Скорее это посёлок, состоящий иногда из неплохих, но одноэтажных домиков. В отгороженной части, где поселились советские специалисты и пакистанские начальники, дома как дома. А в другой части посёлка хижины, из которых, как кажется, совершенно нечего украсть, а потому в дверные проёмы не ставятся дверные рамы, стало быть, нет и самих дверей. Маленькие проёмы под самой крышей не являются окнами в том смысле, как их понимают в других странах, а выполняют роль вентиляторов, иначе говоря, способствуют созданию сквозняка в доме, что и обеспечивает относительную прохладу в нём.

В нормальных домах, что выросли за изгородью, по две двухкомнатных квартиры с душевой, туалетом, кондиционерами и отдельным закрытым двориком – пакистанский стиль жизни. Окна есть, но они закрыты деревянными жалюзями, спасающими от солнечного пекла, пыльных бурь и непрошеных взглядов.

Решётки на окнах, конечно, предохраняют от пыли, но лишь в какой-то степени. Когда весь воздух на десятки километров насыщен мелкими частичками, и всё живое как бы перестаёт дышать воздухом, а ощущает лишь пыль мелкую настолько, что сама песчинка в одиночестве, оторванная от мириадов других, никем не будет замечена и почувствована, но в тесном соединении с подругами, сбитыми вместе мощными потоками воздуха, песчинки очень заметны, так что даже, когда они ещё совсем далеко, порой за сотни километров, люди уже видят эту ужасающую тёмную массу и заранее начинают плотно закрывать все ходы и выходы из дома, понимая в то же время, что эта пыль свои щели всё равно найдёт, поносится по комнатам, и, если её не разносить бурными движениями тел и воздушными струями кондиционера, то она вскоре успокоится и уляжется, укрыв собой всё, что не было спрятано. Что же тогда удивляться тому, что первые несколько часов жизни в новых условиях уходят у вновь приехавших людей на сметание пыли, а потом её смывание водой из шланга.

К этому несчастью первого дня прибытия добавляются бегающие по стенам и потолку вараны. Очень скоро привыкаешь к ним, как и ко многому другому, что кажется на первый взгляд совершенно недопустимым.

Эти безобидные, в сущности, пресмыкающиеся, живущие в доме человека, как в своём, на первых порах приводили нас в ужас, но все попытки избавиться от них оказывались безрезультатными. Покидать дом вараны не хотели, гоняйся ты за ними с веником, хлопай на них ладонями, кричи или поливай водой. Они быстро перебегали из угла в угол, забирались на потолок, прятались на кухне или в ванной, а потом успешно возвращались назад, угрожая свалиться на голову или на стол в случае неудачного прыжка за насекомыми.

Более того, они ухитрялись менять окраску своего тела в зависимости от того, на чём присосались своими лапками-присосками. И окажись один из них, к примеру, на голубой поверхности кафельной стены кухни, то не сразу и заметишь его поголубевшее хвостатое туловище. Лишь уставленные на тебя маленькие точки глаз вдруг привлекали внимание и пугали неожиданностью.

Другой неожиданностью были бабочки, которых с удовольствием пожирали вараны, ловко подкрадываясь к ним таким образом, что и не заметишь, как бабочка уже в хищной пасти. Как только пролился короткий, но довольно обильный дождь, жаркий воздух стал влажным. Прохладным он казался лишь в момент падения дождевых струй. Зато сразу после прекращения дождя со всех сторон начали лететь тучи бабочек, которых здесь называют мансунками от слова мансун, что означает сезонный дождь. Это, естественно, местное название. Европеец сказал бы муссон, и тогда бы бабочек прозвали бы, наверное, муссонками.

Но дело не в названии, а в том, что эти глупые крылатые существа летят на свет лампочек, где летают, толпясь, тысячами вокруг горячего стеклянного шара, затмевая свет. Те бабочки, что прилетели первыми и оказались ближе к свету, сгорают и падают, предоставляя возможность другим делать то же самое.

К утру вся земля под уличными фонарями оказывалась усеянной прозрачными крылышками погибших бабочек. Но вараны любят живых, а не сгоревших насекомых. Они устраиваются поблизости от источника света и спокойно без особого труда насыщаются, не переживая, что могут переесть и, не боясь, что могут проголодаться. Так что, в этом смысле, вараны были для нас счастьем. Без них бабочек под дверью каждое утро было бы куда больше.

«Н и к у д а», – о т в е т и л в е р б люд

Вскоре наша жизнь на новом месте наладилась. Привыкли, ложась спать, прятаться от комаров под москитные сетки, появляясь на улице, осторожно ходить по дорогам, чтобы невзначай не наступить на змею, и, во всяком случае, не бояться при её появлении, не подходить близко к верблюдам, могущим чего доброго презрительно сплюнуть на незнакомца.

Во внутреннем дворике дома у нас росли пальмы, манговое дерево, бананы и даже папайя, что создавало впечатление маленьких джунглей. Улицы посёлка, в котором жили советские и пакистанские специалисты обрамляли главным образом акации, а у входа в огороженный посёлок возвышалось дерево пипал из рода фиговых деревьев, старое, казалось бы, охрипшее и покорёженное от древности дерево, со свисающими, как у баньяна, мочками высыхающих корней. Именно здесь все по утрам собирались на работу, садились в автобус или джип и через ворота, открывавшиеся полицейским, отправлялись на тепло электростанцию, где русские специалисты работали бок о бок со своими пакистанскими контрпартнёрами.

Но работа – она везде работа. Что-то установить, что-то смонтировать, собрать, разобрать, проверить, испытать, закручивать, раскручивать. Монтаж блока электростанции, он, что в России, что в Пакистане, требует одинаковой работы. И проблемы почти такие же. То свищ где-то появится, то сгорят контакты, то какая-нибудь неприятность на генераторе, без которой не обходится ни один запуск новой техники. Всё надо подгонять, налаживать, приспосабливать к местным условиям. А условия, конечно, разные.

Рядом начали строить такой же блок китайские энергетики. Интересно было наблюдать, как на строительной площадке при закладке фундамента основной тягловой силой являлись ослы. Поражал ум этих маленьких неказистых с виду животных.

Рабочие грузили на спины мулам тяжёлые мешки с землёй, и те тут же поворачивались и шли самостоятельно без сопровождения людей к месту разгрузки. Освободившись от груза, они тем же путём возвращались назад. Но за такую работу владелец ослов получал по пятьдесят рупий в день за каждое животное. Рабочие, насыпавшие землю в мешки, получали триста-пятьсот рупий в месяц.

Здесь же на рельсах стоял огромный башенный кран для монтажа стен, которых ещё не было. Использование его для переноски земли, возможно, было бы целесообразнее, но, видимо, существенно дороже стоимости труда ослов. Рассказывали, что один из богатейших людей Пакистана нажил себе состояние, благодаря ослам, с которыми он начинал работать в качестве бедного погонщика.

Помимо необычной природы, которую я всё время фиксировал фотоаппаратом, особый интерес для меня, представляли, конечно, люди. Разговариваю как-то с Абидом, который имеет свою маленькую фотолабораторию. Я проявляю свои фотоплёнки сам, но новые покупаю у Абида и люблю поговорить с ним о жизни. Спрашиваю его как-то:

– Мистер Абид, где вам больше нравится, здесь в Гудду или там, где вы жили в Кашмире?

Другой человек ответил бы просто, почему ему где-то больше нравится, но Абид не такой. Он обдумал заданный вопрос и после небольшой паузы ответил короткой притчей:

– Однажды верблюда спросили: «Куда тебе лучше идти, вверх или вниз?». «Никуда», – ответил верблюд.

Мне показался ответ смешным, но я не стал смеяться, решив, что в нём есть какая-то мудрость. Видимо нигде Абиду не нравится. И всё же я хотел большей ясности и потому спросил:

– Ну всё-таки, нравится вам в Гудду или нет?

На что опять получил философский ответ:

– Один человек не имеет значения. Я о народе думаю. В Кашмире людям плохо. Электричества нет, удобств никаких, все бедные. Я сначала восемь лет служил в армии. Меня однажды капитан обидел, и я его ударил по лицу. За это уволили из армии. Потом я работал с геологами, которые научили меня фотоделу. Этим теперь и занимаюсь. Отец оставил в наследство дом и участок земли. Но у меня ещё три брата, так что и для них доход от участка небольшой. Корова даёт десять литров молока в день. От буйволицы получают вдвое больше. На участке выращивают хлопок. Однако у каждого брата семьи с детьми. Не очень наживёшься с такого хозяйства. Вот я и живу здесь.

Через несколько дней у меня состоялся разговор совсем другого характера с другим пакистанцем. Время близилось к часу дня, когда заканчивалась работа. В дневную жару тут принято отдыхать. Мы сидели с Эджазем и Ниязом в комнате инженеров, болтая о том о сём. Полное имя Эджаза – Эджаз Ахмед Раджа. Последнее имя говорит о принадлежности его рода к династии правителей. И хоть сейчас он работает простым инженером-электриком, занозистость в характере от правящих кровей наблюдалась.