Период второй. Семилетка

– Как это?

– Отправлять зерно на фермы и в заготовку.

– Как кружка с длинной ручкой в лавке, керосин отмерять? – уточнил я.

– Вроде этого, только там литры меряют, а здесь вес.

Тут в наш разговор вмешался Толик Ковалёв:

– Как вес? Зерно же разное. Просо вон какое тяжёлое, а овес совсем легкий. Я коробку с овсом одной рукой поднять могу.

– Вот бестолковые! – поразилась тётя Ира, – коробку набирают с горой того материала, который будут отмерять. Затем рейкой сметают верхушку и взвешивают. Можно хоть до грамма точно взвесить. А потом только считай коробки!

– И чё, каждая коробка будет одинаково весить? – засомневался Толик.

– Если правильно насыпать, хоть десять раз перевешивай, всё равно будет одинаково получаться!

– А ведром почему отмерять нельзя? – поинтересовалась Катька Гузева.

– Можно конечно и ведром, – согласилась тётя Ира, – но там дужки и ручка мешать будут ровно верх снимать. Может вес неодинаковым быть.

Объяснениями все были довольны и дальше продолжили обсуждение особенностей коробок уже без кладовщицы:

– Поэтому, наверно, у коробок и бока прямые, чтобы не переворачивалась, когда её зерном наполняют!

– А чё бы, она перевернулась?

– А то бы! Вон у ведра дно узкое, а верх широкий. Чуть не ровно поставил, оно и переворачивается. А коробку как не ставь, она стоит как вкопанная.

– Да, дно у неё длинное, хоть и не широкое.

– По ширине почти как у ведра, а по длине как у трёх вёдер.

– Не, на коробке больше двух вёдер не поместится!

– А я говорю, три смело поместится!

– Чё вы спорите, давайте померяем.

– Федька, тащи сюда коробку, а ты, Полька, сбегай, ведро возьми у веялки.

– Не, Полька, возьми два ведра, чтобы доказать этому упрямцу, что больше двух в коробке не поместится, – попросил Витька.

Федька и Полька принесли коробку и два ведра, и мы собрались в средине вороха. Толик перевернул коробку вверх дном и поставил на неё ведро. Придвинув его к самому краю заметил:

– Видите? У края дно коробки, такое как у ведра, а посредине немного шире – это, наверно, тоже неспроста.

– Ты меряй, меряй! – настаивал Витька.

– Сейчас и замерю, – согласился Толик.

Пододвинул дно ведра к краю коробки, и приложил к ним палец, показывая, что края совпали. Затем послюнил другой палец и отметил на коробке, где край дна у ведра. Потом переставил ведро к этой метки и снова отметил его край. Затем ещё раз переставил ведро и край его дна только, чуть-чуть свисал над дном коробки.

Мы зашумели:

– Угадал Толик.

– Чуточку только не поместилось третий раз!

– А чуть-чуть не считается.

– Три ведра помещается!

Тут возмутился Витька:

– Дураки! Этот вам фокусы впаривает, а вы уши развесили. Зачем было дном мерить? Я же не зря два ведра попросил. Дайте сюда коробку!

Он отодвинул Толика от коробки, перевернул её вниз дном, взял два ведра и попробовал их поместить в коробку. Убедившись, что вёдра не помещаются торжествующе заявил:

– Теперь видите? Не влезают два ведра! До дна не достают даже.

– Так у тебя одно ведро так только влезет, посредине, где коробка шире. А по краям они даже до дна не садятся, потому что у них бока косые, – возмутился Толик.

И продолжил:

– И даже так, если раздвинешь вёдра по краям, и то у них между верхушками места немного остаётся.

– Так между верхушками совсем немного остаётся места, а за тебя же пацаны заступались, что чуть-чуть не считается. Вот и у меня не будет считаться!

– Постой, так мы же спорили, на сколько одно дно больше другого, а ты вершины меряешь. Хитрован!

Тут наш сбор заметила кладовщица и издалека прикрикнула на нас:

– Эй, школяры! Что там за заседание? Быстро за работу!

Мы с удвоенной энергией принялись перемешивать зерно, но ещё долго обсуждали ребячий спор. Бурты сухого перевеянного зерна на току росли, и кладовщица старалась побыстрее спрятать его от непогоды в комори. В коморях ещё перед уборкой стены и потолки побелили, полы поскоблили и вымыли. В жару они стояли с открытыми дверями, поэтому в них было чисто, сухо и тепло. Людей для этой работы не хватало. Женщины должны были беспрерывно обслуживать веялки, а нас после того, как тщательно перемешивали вороха с зерном, она периодически определяла на переноску зерна и засыпку его в коморю. Носили мы зерно вёдрами, а старшие парни и девчата ещё и деревянными носилками, сделанными в виде ящика с длинными ручками.

Тетя Ира хоть и кричала на нас, чтобы мы не поднимали тяжёлое, особенно, чтобы носилки наполняли зерном меньше, чем на половину, но старалась приободрить старающихся. И хвалила, что успеваем за короткое время переносить так много зерна. А мы после такой похвалы трудились с ещё большим усердием, спешили, даже бегом носили вёдра и носилки. Ссыпали принесённое зерно на пол у двери комори, а малышня насыпками перекидывала его к задней стенке. По мере заполнения комори в специальные пазы на дверной коробке вставлялись перегородки из струганых досок с четвертями на ребрах, чтобы зерно не высыпалось наружу. Так коморю можно было заполнить зерном до самого потолка. Но чем выше становилась перегородка на двери, тем тяжелее было нам засыпать зерно.

Из носилок парни вообще уже не могли высыпать зерно внутрь. Приносили носилки, ставили их перед дверью и черпали из них зерно вёдрами. При этом они мешали нам, а мы, наверно, мешали им. Заметив нашу толкотню, кладовщица распорядилась:

– Не таскайте больше носилками. Поставьте их перед дверью, пусть ребятня носят и высыпают зерно в носилки, а старших двое встаньте перед дверью и пересыпайте зерно в коморю. А то уже высоко, младшим тяжело, могут и животы подорвать!

Но её предостережение оказалось запоздалым. У меня приключилась грыжа. Я с трудом доработал до вечера и медленно пошёл домой, далеко отстав от гурьбой устремившихся с горы товарищей. Низ живота болел. Дома сразу же определили, что я схлопотал себе грыжу. Долго журили за то, что не уберёгся. Осуждали взрослых, работающих на току и не следящих за детьми. Ещё ругали кладовщицу. Дедушка даже сказал, что обязательно завтра днём заедет на ток и всё ей выскажет. Кушать мне не разрешили, заставили помыть ноги и уложили спать.

На следующий день оставили дома. Угнетало ощущение вины. Я понимал, что не должен был стараться с маху, одной рукой поднимать ведро с зерном через высокую перегородку, подражая большим парням. Что я подвёл тетю Иру и колхоз и домашним доставил много хлопот лишних. Когда стоял, сидел, и при тихой ходьбе боли не было. Но когда кашлял, в паху надувался пузырь, боль становилась резкой и не проходила до тех пор, пока я не заталкивал содержимое этого пузыря внутрь.

В понедельник утром мама повела меня в медпункт к Полине Артемовне. Перед крылечком медпункта и на скамеечке под кустом сирени собралось уже несколько женщин и детей. Два старика сидели отдельно на пригорке и о чём-то не спеша беседовали. Когда мы подошли и поздоровались, тетя Акулина спросила: