Хроника кровавого века – 2. Перед взрывом

Весь 1905 год Николай II чувствовал себя весьма неуютно. В России полыхали восстания, бунты и мятежи. Армия выходила из-под контроля, многие сановники в окружении царя были напуганы революцией, своей паникой, они вгоняли в тоску и уныние царя. Он опасался за себя и семью. Николай II не доверял никому, даже войскам, охранявшим его дворец. Страх русского царя почувствовал даже кайзер Вильгельм II в Берлине. Он прислал письмо Николаю II, с предложением перебраться вместе с семьёй в Германию, а в Россию ввести германские войска для подавления мятежей.

Николай II по этому поводу советовался с графом Витте, который занимал пост председателя Совета министров. Сергей Юльевич был против ввода германских войск на территорию Российской империи, но допускал отъезд императора с семьёй за границу. Николай II рассказал об этом князю Мещерскому, другу своего отца.

– Витте тут же введёт в России Конституцию. Он спит и видит себя премьер-министром в парламентской России, – покачал головой Владимир Петрович Мещерский, – это не тот путь для нашей страны. У нас огромная империя, которой невозможно управлять с помощью парламента.

Николай II был на распутье: уезжать или нет из страны? В таком состоянии, он с женой и поехал в Сергеевское. Именно там, 1 ноября[16 - Здесь и далее все даты событий происходящих в Российской империи по юлианскому календарю, (то есть старому стилю). По григорианскому календарю это было 15 ноября, (то есть по новому стилю).] 1905 года, Николай II познакомился с Гришкой Распутиным. Собственно всё это чаепитие в Сергеевке, Станой и Милицей задумывалось, что бы показать старца Григория царской чете.

– Из каких мест будешь, божий человек? – спросил Николай II.

– Из Тобольской губернии батюшка, – ответил Гришка, в пояс, поклонившись, царю, – исходил я Россию-матушку вдоль и поперёк. Много всякого народу перевидал.

– Что говорят в народе? – поинтересовался царь.

– Нуждишки разные у людей, – погладив бороду, ответил Гришка, – оно конечно Господь сотворил человеков подобно себе, да ведь всяк своим умишком живёт. У кого это хорошо получатся, тот всегда сыт, а кого Господь умом обделил, тот иной раз и голодает. От голода людишки ропщут. Оно ведь как, сытый голодного не уразумеет, голодный сытого, чуть что, норовит на вилы поднять. Все беды людские от недостатка ума.

– Жаль, что люди этого не понимают, – вздохнул царь, – они наслушаются всяких смутьянов, которые подбивают народ против власти бунтовать.

– Э батюшка, грешные люди смутьяны те, – махнул рукой Гришка, – гибель ждёт их. Ибо восстав против царя, против Бога бунтуешь. Сказано: «Противящийся власти, противится Божьему установлению. А противящиеся сами навлекут осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из-за страха наказания, но и по совести».

– Только люди стали забывать заветы Божьи, – покачал головой Николай II.

– Ничего, вскорости вразумит их Господь, – ответил Гришка, – ибо как непослушание одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного человека, сделаются многие праведниками. Вразумит Господь заблудших и отринутся они от грешников – бунтовщиков, возмутителей спокойствия. А те, кто не вразумятся от истины Божьей, падут от меча слуг Господа.

Спокойная и неторопливая речь Гришки благотворно подействовала на царя. К себе во дворец он ехал в приподнятом настроении, чего с ним не было уже давно. Приехав во дворец, царь написал письмо Вильгельму II, в котором благодарил того за заботу о нём и его семье, но предложение ехать в Германию отклонил. Покончив с письмом кайзеру. Николай II написал в своём дневнике:

«1 ноября. Вторник. Холодный, ветреный день. От берега замёрзло до конца нашего канала и ровной полосой в обе стороны. Был очень занят всё утро. Завтракали: кн. Орлов и Ресин (деж). Погулял. В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим – Григорием из Тобольской губернии. Вечером укладывался, много занимался и провёл вечер с Аликс».[17 - Так Николай II, звал в кругу семьи свою супругу Александру Фёдоровну.]

Закончив писать дневник, царь вспомнил, что не изучил ещё доклад министра внутренних дел Дурново.

25 октября 1905 года Николай II принял, наконец, отставку прежнего министра МВД Булыгина, окончательно убедившись в его полной неспособности обуздать ситуацию в стране. Новый министр Пётр Николаевич Дурново, неделю изучал ситуацию в стране, и подал царю доклад, в котором он писал, о том, что неспокойно по всей стране. Особое беспокойство у Дурново вызывала ситуация в Москве.

Летом 1905 года в Москве рабочие на предприятиях стали организовывать комитеты. Перед хозяевами эти комитеты выдвигали чисто экономические требования – сокращение рабочего дня с 14 часов до 8 часов, повышение зарплаты и выплаты больничных, в случае травмы на производстве. Владельцы фабрик, заводов и мануфактур взывали о помощи к московскому обер-полицмейстеру Дубасову, просили его, навести порядок на их предприятиях, и разогнать комитеты рабочих. Однако тот мер не принимал. Причина в том, что солдаты московского гарнизона были ненадёжны, в казармах околачивались агитаторы от различных революционных партий. Офицеры, опасаясь за свою жизнь, не препятствовали им приходить в казармы. Полагаться Дубасов мог только на полицию и казаков, но их в Москве было недостаточно, для того, что бы справиться с рабочими.

Царь и председатель правительства Сергей Юльевич Витте возлагали большие надежды на Манифест от 17 октября 1905 года, дающий некоторые послабления. Однако проблем рабочих этот манифест даже не затрагивал, а потому после его опубликования митинги и забастовки не прекращались. В воздухе пахло восстанием. Рабочие захватывали предприятия, причём производство там они не останавливали. Фактически, владельцами предприятий становились рабочие комитеты.

С октября в Москве, разрозненные комитеты стали объединяться, налаживать контакты с такими же комитетами в Петербурге и других городах Российской империи. Пока это было стихийное движение.

Революционные партии – эсеры[18 - Эсеры – ПРС (партия социалистов-революционеров).] и социал-демократы (большевики и меньшевики), практически никакой роли не играли. Эсеры вообще больший упор в своей пропаганде делали на крестьян. Большевики работали среди рабочих, но охранка[19 - Охранка – так в среде революционеров звалось охранное отделение полиции. Орган полиции, занимавшийся политическим сыском в Российской империи.] и жандармы постоянно громили их организации, потому большевиков на свободе было мало – они либо сидели в тюрьмах, либо находились в ссылке или были в эмиграции. Меньшевики агитацию вели посредством газет, и среди рабочих они практически не появлялись.

В сентябре первые социал-демократы, а именно Троцкий и Парвус поехали в Россию. Они приехали в Петербург, и включились в работу Совета народных депутатов, который возглавлял социал-демократ Георгий Хрусталев-Носарь. После его ареста, Троцкий возглавил Совет.

В Москву никто из лидеров эсеров и социал-демократов не приехал. Несмотря на это, московская организация РСДРП[20 - РСДРП – российская социал-демократическая рабочая партия. Имела два крыла – большевики возглавляемые Ульяновым-Лениным и меньшевики, возглавляемые Плехановым и Мартовым.], приняла решение активизировать подготовку к вооружённому восстанию.

Ещё летом в Москву приехал с Урала Эразм Кодомцев – товарищ Владимир, как он значился в партийной организации большевиков. На Урале братья Кодомцевы организовали боевые рабочие дружины. Сам Эразм бывший офицер, дезертировавший из армии. Он участвовал в русско-японской войне, так что боевой опыт имел. В Москву Эразм приехал с братом Иваном, в их задачу входило создание в Москве рабочих боевых дружин и их обучение. Так же в Москву приехал химик-бомбист имевший псевдоним Аптекарь. Ему раздобыли подложный паспорт на имя Егора Агафоновича Иванова, и по нему Аптекарь устроился на мебельную фабрику Шмидтов, которая находилась на Пресне. Там Аптекарь организовал химическую мастерскую по производству бомб.

Мебельной фабрикой Шмидтов владел Николай Шмидт. В ту пору ему было двадцать два года, и он учился на втором курсе Московского университета. Николай был членом РСДРП, большевик. В подвале здания его фабрики братья Кодомцевы организовали тир, где обучали стрельбе членов боевых рабочих дружин. Николай Шмидт свёл дружбу с сотрудниками обсерватории Московского университета, которая находилась по соседству с его фабрикой, и те изготовили карты Москвы для всех боевых дружин. По этим картам, студенты-архитекторы выбирали наиболее удобные места для строительства баррикад, во время будущего восстания. На закупку оружия Николай Шмидт выделил двести тысяч рублей, по тем временам, это было целое состояние.

В Дангуэровской слободе, которая находится возле Лефортова, боевую дружину организовал и возглавил Владимир Холмогоров. Летом Эразм Кодомцев обучил Холмогорова, стрелять и тактике боя в городских условиях. Теперь Владимир учил военному искусству боевиков своей дружины. За городом в укромных местах, боевики Холмогорова учились стрелять из ружей и пистолетов, кидать бомбы. Пока вместо бомб швыряли двухфунтовые[21 - Фунт – мера веса, равная 400 грамм.] гири. Сестра Владимира – Валентина, и несколько других девушек из Дангуэровской слободки, под руководством фельдшера Славина, учились оказывать первую медицинскую помощь при огнестрельных ранениях. Пока в арсенале дружины Холмогорова было два револьвера и три охотничьих ружья. Иван Смирнов, член Московского комитета РСДРП (большевиков), обещал помочь с оружием и бомбами.

Кроме обучения военному делу, дружинники Холмогорова поддерживали порядок в Дангуэровской слободе и во всём Лефортове, потому как полиция здесь появляться боялась. Изредка лишь показывались казачьи разъезды. В субботу, пятого ноября, Владимир сказал Валентине:

– Иван велел нам ехать на Пресню. Там на мебельной фабрике Шмидта, для нашей дружины приготовлено оружие, патроны и медикаменты.

– Вдвоём поедем? – осведомилась Валька.

– Возьмём с собой Тимоху Воробьёва. Он у нас вместо извозчика будет. Обещал у дядьки сани и лошадь взять.

На деньги Николая Шмидта, московской организации большевиков, удалось приобрести большую партию револьверов «Лефоше», «Наган», а так же охотничьих ружей «Винчестер» и «Зауэр». Боеприпасы, бинты и вату, йод. Основной склад большевиков размещался на мебельной фабрике Шмидта, но держать там долго оружие было опасно, могли пронюхать жандармы или полиция. Для транспортировки оружия, Холмогорову на мебельной фабрике вручили гроб, в нём, на санях и повезли оружие и патроны, из Пресни в Дангуэровской слободу. На Вороньей улице[22 - Воронья улица – ныне в Москве эта улица носит название Сергия Радонежского.] их остановил казачий разъезд. Старший патруля, чернобородый урядник[23 - Урядник – унтер-офицерский чин. Аналог современному званию сержант в армии РФ.], перегородив своим конём дорогу саням, сказал:

– Стой! Куда путь держите?

Владимир, шедший рядом с санями, сунул руку за борт пальто, там во внутреннем кармане у него был револьвер.

– Господин казак, тётушка у нас умерла, – сказала Валентина, встав с саней, – вот домой с Яузской больницы везём.

– Открывай крышку гроба, посмотрим на твою тётушку! – приказал урядник.

Один из казаков подъехал к уряднику.

– Петро, у людей горе, а ты к ним с обыском лезешь, – сказал он. Посмотрев на Вальку, казак продолжил: – Здравствуй Валентина.

– Андрей, а со мной ненужно здороваться?! – весело воскликнул Владимир. Он тут же вынул руку, оставив револьвер на месте.

Казак слез с лошади и сказал:

– Извини Владимир, – он протянул руку и поздоровался с Холмогоровым. Казака этого звали Андрей Балакирев. Ещё летом, вот так же патрулируя город, он познакомился с Валентиной и Владимиром Холмогоровыми.

– Петро, это мои хорошие знакомые, – обратился Андрей к уряднику, – они не бомбисты и не социалисты.

– Босорылый, ну ты даёшь! – рассмеялся другой казак, Ванька Усов. Уральским казакам, единственным среди всех казаков, на службе разрешено носить бороды. Во всём 10-м Уральском казачьем полку, где Андрей Балакирев проходил службу, без бороды был он один, потому и заработал кличку – Босорылый.

Ванька Усов подъехал к уряднику, указал нагайкой[24 - Нагайка – короткая, толстая ременная плеть, сплетённая из нескольких ремешков. Нагайка у казаков для управления лошадью. Но так же служит она в качестве оружия. Казаки использовали нагайки при разгоне демонстраций.] на Валентину и продолжил:

– Как девка-красавица, так знакомая Босорылого, – в это время Балакирев садился на своего коня. Ванька Усов сказал уряднику: – Тебе, небось, Петюня и самому эта девка глянулась, вот ты и строишь из себя начальника.

– Уряд держит перед девкой, атаманом казаться хочет, – засмеялся рыжий казак Митрофан Егоров.

Среди казаков раздался смех, а урядник, сплюнув, ответил:

– Эх, дура! Я службу исполняю.

– Ну, будем считать, что мы свою службу выполнили. Давай отпустим людей, у них и так горе, – предложил Андрей Балакирев.

– Пущай едут, – махнул нагайкой урядник. Он отъехал, дав саням дорогу.

Когда казаков уже не было видно, Тимоха Воробьёв правивший санями, засмеялся:

– А я Володя как увидел, что ты в карман за «Наганом» полез, так мне небо с овчинку показалось, от страха.