Хроника кровавого века – 2. Перед взрывом

– Ваше высокопревосходительство, в город к имеющейся у нас казачьей команде прибыли две сотни 5-го Уральского казачьего полка. Таким образом, в губернии достаточно сил, что бы подавить антигосударственные выступления и арестовать основных зачинщиков.

– Иван Иосифович, Государь своим Манифестом стремится привести к примирению все сословия Державы нашей, – поморщился Засядко, – а вы своими грубыми, необдуманными действиями, уничтожите все зародившиеся ростки согласия в обществе.

– О каком согласии вы говорите Ваше высокопревосходительство?! – воскликнул жандармский подполковник. Пастрюмин порылся в папке, нашёл нужный лист бумаги и продолжил: – Мне доносит мой агент, что засевший в Пушкинском народном доме, так называемый Совет народных депутатов, обсуждает план вооружённого выступления в Самаре. В селе Старый Буян мужики вовсе объявили в своей волости республику. Они где-то раздобыли ружья и револьверы. Если полыхнут мужицкие бунты в губернии, да ещё эсеры с большевиками поднимут в Самаре восстание, тогда у нас никаких сил не хватит, что бы усмирить всё!

– Вы напрасно драматизируете ситуацию Иван Иосифович, – улыбнулся Засядко, – времена Емельяна Пугачёва давно миновали. Сейчас у нас на пороге просвещённый двадцатый век, ни о каких мужицких бунтах речи быть не может. Так возникают отдельные волнения в деревнях, которые легко подавляются.

Подполковник Пастрюмин поморщился как от зубной боли, щёлкнул каблуками и спросил:

– Разрешите откланяться Ваше высокопревосходительство?

Губернатор кивнул, жандармский полковник ещё раз щёлкнул каблуками, кивком головы обозначил поклон, и вышел из кабинета.

Самарское ГЖУ находилось в двухэтажном деревянном здании на перекрёстке Саратовской и Алексеевской улиц[33 - Перекрёсток Саратовской и Алексеевской улиц – в современной Самаре это перекрёсток улицы Фрунзе и Красноармейской улицы.]. Едва подполковник вернулся от губернатора и уселся в кресло в своём кабинете, вошёл дежурный жандармский офицер и доложил, что пожаловал вице-губернатор Владимир Григорьевич Кондоди. Подполковник встал и вышел из-за своего стола, а в кабинет вошёл вице-губернатор.

– Наслышан от губернских секретарей о вашей баталии с губернатором Иван Иосифович, – улыбаясь, сказал Кондоди. Он поздоровался с подполковником за руку.

Пастрюмин и Кондоди были знакомы с молодости, когда один был юнкером Михайловского артиллерийского училища, а другой студентом Московского университета. С тех пор минуло двадцать лет, Кондоди выслужил чин действительного статского советника, а Пастрюмин стал жандармским подполковником.

– Владимир Григорьевич, вовсе не к месту тут ваше игривое настроение, – вздохнул Пастрюмин.

– Ну, коли хотите серьёзно, извольте, – кивнул вице-губернатор. Он указал рукой на кожаный диван и предложил: – Присядем? В ногах говорят правды нет.

Когда уселись на диван, Кондоди продолжил:

– Положение в губернии, да и в самой Самаре серьёзное. Вот – вот полыхнёт восстание, а губернатор всё поёт лазаря про успокоение народа. Тут ещё начальник нашего ГЖУ сбежал из Самары. Какой из всего этого следует вывод?

– Какой?

– Эти двое, я имею в виду Засядко и Каратаева, не достойны, занимать свои посты, – ответил Кондоди. Он указал рукой на Пастрюмина и себя, продолжил: – Есть более достойные люди. Нужно сообщить об этом телеграммой министру внутренних дел Дурново. Пётр Николаевич слывёт умным и решительным человеком. Уверен, он всё поймёт правильно.

– Ты что же, предлагаешь написать в телеграмме всё то, что только что сказал? – усмехнулся Пастрюмин. Он и сам не заметил, как перешёл на «ты» во время служебного разговора. В то время это было нарушением этики, и могло означать одно, разговор стал интимным, как между двумя заговорщиками. В сущности, так оно и было.

– Ну, зачем же так грубо?! – рассмеялся Кондоди. Он наклонил голову к подполковнику и тихо стал говорить: – Мы сообщим в Петербург, о том, что положение в губернии серьёзное, но губернатор Засядко запрещает проводить решительные меры, а полковник Каратаев, сказавшись больным, вовсе покинул Самару. Опишем положение в Старом Буяне и попросим разрешение подавить там бунт.

– Владимир Григорьевич, не порядочно доносить на своих начальников, – с сомнением сказал Пастрюмин.

– Мы с тобой печёмся о делах в губернии, – похлопал Кондоди по руке жандармского подполковника, – а это наивысшая порядочность.

Кондоди встал и, улыбнувшись, продолжил:

– Сделаем всё отменно, тогда станем, я губернатором, а ты начальником ГЖУ, – он указал рукой на стол, – ну-ка Иван Иосифович садись за стол, давай сочинять телеграмму.

Подполковник Пастрюмин сел за свой рабочий стол, а Кондоди перевернул настольный календарь, и продолжил:

– Сегодня у нас двадцать пятое ноября. Завтра возьмём казачью сотню и поедем в Старый Буян. Все необходимые распоряжения сделаешь после моего ухода. А пока пиши…

***

Как и договорились Кондоди с Пастрюминым, из Самары выехали в полночь 26 ноября, прихватив с собой сотню уральских казаков. Около семи часов утра добрались до Старого Буяна. Казаки налетели на село как ураган, выгоняя из изб на улицу мужиков и баб. Тут же были арестованы Антип Князев и два его помощника. Евгений Пеннер с вооружёнными дружинниками подошли к селу из Царевщины, но увидев, что казаков много, дружинники ушли обратно и попрятали своё оружие.

Казаки согнали мужиков к старобуяновской церкви, пригнали туда и Ивана Чапаева с сыновьями.

– Иван и ты в бунтовщики подался?! – рассмеялся Кондоди, увидев Чапаева.

– Когда мне бунтовать барин? – поклонился в пояс Иван Чапаев. Он указал рукой на стоящих сыновей: – Подрядился с сыновьями, амбар срубить Давиду Николаевичу, помещику здешнему.

Кондоди обратился к Пастрюмину:

– Рекомендую, Иван Иосифович, – он указал рукой на плотника, – Иван Чапаев, отличный плотник. Мне на даче такую беседку срубил. Загляденье!

– Раз плотник тут не причём, пусть занимается своим делом, – кивнул подполковник. Он обратился к Прохору Балакиреву, стоящему рядом: – Урядник, выведите отсюда плотника и его сыновей.

– Пойдём лапоть, – Прохор толкнул в спину Ивана Чапаева, – пока тебя заодно с бунтовщиками не выпороли.

Пока Прохор отводил в сторону Ивана Чапаева с сыновьями, жандармский подполковник Пастрюмин стал требовать у мужиков, что бы они сдали оружие. Те кивали бородами и отвечали, что оружия у них с роду не бывало. Подполковник не поверил, и для начала приказал казакам выпороть с десяток мужиков. Казаки выхватили из толпы десять человек, и принялись охаживать их нагайками под бабий вой и ропот мужиков.

Между прочим, мужики не врали, оружия в селе не было. Точнее был револьвер «Наган» у активиста «Крестьянского братства» Антипа Князева. Его сын, тринадцатилетний Колька, решил отомстить жандарму за отца и выпоротых мужиков. Он с револьвером спрятался на чердаке сарая и стал целиться в подполковника Пастрюмина.

Грохнул выстрел. Однако Колька Князев промахнулся и в жандармского подполковника не попал. Его пуля угодила в грудь стоящему в стороне Прохору Балакиреву. Его тут же отправили в Самару в лазарет, но надежды, что довезут живого, было мало. Казаки бросились искать стрелка, но не поймали. Так закончила своё существование первая в России мужицкая республика.

Первого декабря с поста Самарского губернатора был снят Дмитрий Иванович Засядко, однако планам Кондоди не суждено было сбыться, ибо губернатором был назначен Иван Львович Блок. Про историю с телеграммой министру МВД Дурново, новый губернатор был в курсе, и девятого декабря вице-губернатор Кондоди был снят со своего поста. Лишился своего поста и жандармский полковник Каратаев, однако подполковник Пастрюмин начальником Самарского ГЖУ не стал. Губернатор Блок был крайне недоволен, что Пастрюмин не провёл в Старом Буяне следствие до конца, и не установил, что оружие находилось в соседнем селе Царевщина. Когда это, наконец, было выяснено, оружие там обнаружить не удалось.

Новый губернатор Самары Иван Блок, разгонит Совет народных депутатов. Он утопит в крови начавшееся летом 1906 выступления крестьян Самарской губернии, разгромит организации большевиков и эсеров, последние вынесут губернатору Блоку смертный приговор.

21 июля 1906 года эсер Григорий Фролов швырнёт в его коляску бомбу. Взрыв будет очень сильным, Блока разорвёт на части. Голову губернатора разнесёт так, что его мозг обнаружат на крышах соседних домов. В гробу вместо головы Ивану Блоку приделают ватный шар.

Фролова и других эсеров, причастных к убийству губернатора Блока, полиция арестует. На суде их будет защищать адвокат Александр Керенский. Григория Фролова приговорят к смертной казни, но потом её заменят двадцатилетней каторгой, остальных сошлют в Сибирь.

Губернатор Иван Львович Блок своими жёстокими действиями не полюбился жителям Самары, свою ненависть они перенесли на его семью. Старший сын губернатора, пятнадцатилетний гимназист Иван Блок очень страдал от нападок своих одноклассников. На следующий день после похорон губернатора, Иван Блок застрелится из револьвера отца прямо в гимназии. Второй сын губернатора – восьмилетний Лев, от всех этих потрясений станет сильно заикаться. Лев Блок с тех пор будет сторониться людей, он бросит учёбу в гимназии. Лев особенно полюбит лошадей, и станет извозчиком.

Глава 2

«Революция и правительство – как два человека, нацелившихся один в другого из пистолета. Вопрос в том, кто первый нажмёт на собачку».

Зензинов В.М. один из лидеров партии социалистов – революционеров (эсеров).

Декабрь 1905 года.

Проблемы России копились веками. Вначале крепостное право, при котором мужик был на положении раба – его можно было запороть насмерть, продать или проиграть в карты. К середине XIX века императору Александру II и его правительству стало понятно, что крепостное право нужно отменять. Однако сделав мужика свободным, земли ему не дали, выделив две десятины на семью, за которую к тому же он полвека ещё должен был расплачиваться с помещиком, а ещё нужно платить подушный налог государству.

В России семьи у мужиков большие, восемь-десять человек детей, а с двух десятин урожая много не соберёшь, тут ещё налоги, платы за выкупные ссуды, потому деревни в России голодали. Детская смертность была огромной. Когда жить становилось особенно невмоготу, мужик в отчаянии брался за вилы, жёг барские усадьбы. Казаки и войска такие бунты расстреливали, а усмирив мужиков, их пороли.

Устав от такой жизни, многие подавались в город, устраивались работать на фабрику или мануфактуру. Однако и там жизнь не легче. Рабочий день по 14 – 16 часов, выходные в редкие церковные праздники, а за работу платят столько, что прожить можно лишь впроголодь. В городах рабочие становились более сплоченными, нежели мужики в деревнях, где каждый сам за себя. Оторви мужика от земли – станет он пролетарием, которому «нечего терять, кроме своих цепей». В городе много революционных партий, которые ведут пропаганду среди рабочих. В результате, рабочие объявляли забастовки, выходили на демонстрации.

Десятилетиями зрело в России возмущение. Недовольны были все – рабочие и крестьяне своим голодным существованим, интеллигенция хотела больше прав, отмены цензуры и свободы собраний. В России интеллигенция не голодала, но на сытый желудок, в угнетённой стране, особенно хорошо говорятся вольнолюбивые речи. Реформы назрели, это понимал царь и его правительство, но на беду свою, они не знали какие реформы проводить. Надеялись, что Манифест от 17 октября 1905 года успокоит страну, но не тут-то было, Россия по-прежнему бурлила.

В деревнях полыхали помещичьи усадьбы, в городах организовывались Советы народных депутатов, которые готовили восстания. В таких Советах в основном власть захватывали большевики, а они выполняли резолюцию своего III съезда РСДРП «О вооружённом восстании в России».