Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста

Вихра позабыла, какие тут хранились книги, да толком и не разглядывала их. Только запомнила, что на стеллажах попадались и настоящие бумажные томики, и пластиковые муляжи. Глупо, но для перформанса в самый раз.

Мы пофотографировали карту, отметили угловую плитку с эмблемой производителя – шляпа с именем «Daniel Doom» на тулье и растительным узором на широких полях – и побрели наружу. Выбравшись, с наслаждением вдохнули чистый горный воздух.

Я, конечно, расстроилась, но слишком устала, чтобы по-настоящему переживать из-за того, что головоломка Смирнова завела в тупик. Чувствовала, как дрожат неверные ноги, и боялась на спуске грохнуться с валуна, а Гаммер с прежним пылом носился по скалам. Ловил возможность вскарабкаться на какой-нибудь выступ, чтобы постоять на нём в полный рост и покрасоваться на фоне раскалённого неба. Вихра уже не пыталась его окрикнуть, но просила не убегать далеко – предупредила о старых вентиляционных стволах. Они зияли бездонными провалами по всем окружавшим Маджарово горам.

Когда местный рудник ещё работал, внешние зевы стволов были огорожены. Запечатать их после закрытия рудника никто не догадался. Ограда со временем обвалилась, подступы к зевам спрятались за кустами, и даже старожилы не могли сказать, где они расположены. Вот так пойдёшь через заросли и шагнёшь в пустоту – полетишь в недра горы, а лететь тут долго, метров триста-четыреста.

Вихра описала, как в вентиляционные стволы сигают коровы, потом вспомнила парочку страшных историй про заброшенные надшахтенные строения. Мы с Гаммером вспомнили не менее страшные истории о катакомбах Балтийска. В разговорах я и не заметила, как мы миновали выбеленный солнцем плакат, проскочили обзорную скалу и продрались через густой подлесок к дубу с приколоченными к нему указателями. Получасом позже мы спустились к дому Вихры, и нас вышли поприветствовать её родители – Страхил и Станка. Они вернулись в Маджарово, пока мы пропадали на Моминой скале.

Станка тепло обняла меня, грязную, исцарапанную, с растрёпанными волосами, и по-болгарски сказала что-то ласковое. Чтобы завоевать мою любовь, большего и не потребовалось. Закрыв глаза, я на кратенькую секунду представила, что обнимаю свою маму, что мы стоим на заднем дворе нашего дома в Безымянном переулке, – и чуть не расплакалась от накатившей слабости.

Родители Вихры привезли из Пловдива её десятилетнего двоюродного брата Богдана, чтобы он познакомился с нами и попрактиковался в общении на русском языке. Мама Богдана, родившаяся в Нижнем Новгороде, вышла замуж за брата Станки и превратилась в настоящую болгарку, даже имя поменяла с Марии на Марушку, но хотела, чтобы её сын вырос двуязычным, о чём Богдан, поздоровавшись, тут же нам рассказал. Добавил, что мама называет его Богданчиком.

Говорил он с едва уловимым акцентом, почти без ошибок, а потом выяснилось, что Богданчик долго воевал с мамой за «Твич» и сторговался на русскоязычных стримерах – тех, чью речь она признала не слишком грубой. Литературные слова из книжек у него перемешались с разговорными словами из стримов, и звучало это забавно. Станка передала мне заживляющую мазь для царапин, и Богданчик радостно назвал мазь подхилом. Вместо «посмеяться» сказал «покекать», вместо «пропустить» – «скипнуть». Картошку почему-то назвал по-украински картоплей. Нашу овчарню обозвал «домом из говна и палок», затем обрушил на Гаммера целую россыпь имён – взахлёб перечислил любимых стримеров: Артура с Дашей, которые теперь из Краснодара, а вообще были из Уфы, Артёма с Таней из Харькова и Диму с Евой, которые точно жили в России, но где конкретно – Богданчик не знал. И они замечательно играли поодиночке, а уж когда собирались вшестером, стрим шёл огненный, и они называли его «6D-кооп», то есть «кооп шести дураков». Богданчик сомневался в точной расшифровке этого названия, но, судя по всему, расшифровывалось оно именно так. Мы с Настей недоумённо переглянулись, а Гаммер понял, о ком идёт речь, и обсудил с Богданчиком недавнее прохождение карандашного «Мундауна» на канале «БлэкУфа».

Станка взялась приготовить нам праздничный ужин, и я бы ей помогла, но валилась с ног после восхождения к горной библиотеке и при первой возможности убежала в овчарню. Отдохнуть всё равно не получилось. Гаммер рвался в Маджарово – хотел прочувствовать местный постапокалиптический вайб. Настя и Глеб его поддержали. Мне бы махнуть им на прощание рукой, но я, поворчав и поохав, выползла во двор.

Неподалёку от дома нас встретил кудлатый пёс. Унюхав в руках у Гаммера недоеденную баницу, он начал вилять хвостом и так разошёлся, что вскоре завилял всем своим худеньким телом. Гаммер бросил ему последний кусок пирога, и пёс взвизгнул от счастья, но тут же принялся выкусывать блох. Искусал себя и не сразу вспомнил, где тут и что ему предлагали. Наконец обнаружил под лапами баницу, тряхнул слюнявой мордой и с жадностью схватился за угощение.

Мы шли по сельскому пригороду, и я заглядывала в полуразрушенные дома. В раззявленных комнатах угадывались отблески некогда отлаженного быта. На перекошенной оконной раме болталась занавеска, на растрескавшейся стене висел старенький радиоприёмник. В сарае на первом этаже лежали с виду целёхонькие и только чуть облупившиеся ульи. В саду, заросший бурьяном, плодоносил инжир. Им никто, кроме муравьёв, не интересовался. А вдоль изгороди тянулся ежевичник со спелыми ягодами, обречёнными без толку высохнуть под солнцем – их, как и плоды инжира, собирать никто не торопился.

После мимолётного дождичка явственно запахло кошачьей мятой. Из-под зарослей вербы, перевитой диким виноградом, выползла сухопутная черепаха – крохотулька в игрушечном панцире и с загрубевшей мудрой мордочкой. Мы с Настей фотографировали её и норовили погладить, однако черепаха не обрадовалась нашему вниманию и предпочла вернуться в заросли.

Я бы и дальше бродила по усыпанным козьими какашками тропинкам, но Гаммер рвался в городской центр, и мы двинулись к отделению почты, с которого вчера началось наше знакомство с Маджаровом. Увидели новенькую коммунальную технику «Комацу», жёлтый школьный автобус с табличкой «Превоз за собствена сметка» под лобовым стеклом, свеженькие «шкоды» с приоткрытыми окнами, и Маджарово показалось не таким уж запущенным, но мы добрались до центра и сполна прочувствовали постапокалиптический вайб, о котором грезил Гаммер.

На башенке городской администрации висели сломанные электронные часы советских лет. В одном помещении «Народно читалище» виднелись запылённые книжные полки, а в другом открывался свал всевозможного барахла – прильнув к оконной решётке, мы разглядели цветные ульи, шкафы, велосипеды, инвалидные кресла, гантели и стопки перевязанных бечёвкой книг. По соседству с библиотекой в том же здании красовались разбитые витрины и проржавевшая дверь бара «Скай Клаб». И чем дольше мы гуляли по городу, тем чаще нам попадались следы тех лет, когда Маджарово процветало, а его улицы наполнялись отдыхавшими после смены шахтёрами.

Прошлись по пустынному парку капитана Петко-воеводы. За кустами обнаружили парочку облезлых палаток с ещё различимыми вывесками вроде «Кафе „Кодима“» или «Кафе-аперитив „Памела“». Всё это навевало уныние, как и парадный стенд «Туристически обекти в община Маджарово» с растрескавшейся картой местных достопримечательностей. Мы с Настей и Глебом быстро заскучали, а Гаммер фотографировал прогнившие газетные киоски, норовил отодрать на память какой-нибудь плакат, выискивал новые развалки и называл их чудесными образцами ретропостапокалипсиса.

Самым ухоженным зданием была школа. Мы поглазели на её ровненькие стены, на аккуратный дворик с баскетбольной площадкой и велопарковкой, словно по ошибке занесёнными сюда из более современного европейского уголка, затем побрели обратно в пригород. Напоследок отметили красивенькие урны, понатыканные по всему центру в таком количестве, будто власти Маджарова надеялись на возрождение города и ждали наплыва переселенцев, подобного тому, что случился после открытия рудника.

Солнце опустилось за вершины Моминой скалы. На тропинках, гремя колокольчиками, показалось стадо тщедушных овечек, разбавленное десятком чуть более добрых коз. Пастух подгонял их спокойным словом, изредка срываясь и хрипло гаркая на непокорный молодняк. Козы с готовностью отвечали ему задорным «бе-е», а овцы нехотя отзывались басовитым «бэ-э». Проводив их взглядом, мы вошли в калитку, и нас поймала обеспокоенная Станка – ужин стыл.

Мы подождали, пока Вихра приведёт двух стареньких соседок, и поднялись на веранду второго этажа. В другой день я бы порадовалась шумному застолью, но сейчас, вымотанная, больше молчала. Глеб тоже молчал, рассеянно смотрел в пустоту и лишь изредка, взглянув на Настю, улыбался самыми кончиками губ, а Настя вовсю отдувалась за нас – отвечала на все обращённые к нам вопросы.

Станка и Страхил плохо говорили по-английски, соседки английского не знали вовсе, но изредка выдавали что-нибудь по-русски. Вихра и дед Кирчо вразнобой переводили их болгарские слова, и разговор превратился в трёхъязычную какофонию. Ну или четырёхъязычную, если учесть, что одна из соседок зачем-то бросала фразы по-немецки. Гаммер между тем обсуждал с Богданчиком компьютерные игры. Богданчик время от времени распевал «Тихо в лесу кто-то жрал колбасу», подмигивал Гаммеру и был просто-таки счастлив, что рядом нет мамы, ругавшей его за такие песни.

Когда дед Кирчо заговорил о том, как его брат Данчо помогал отстраивать столицу Македонии после страшного землетрясения в шестьдесят третьем году и там познакомился с молодыми ребятами из Новосибирска, я выскользнула из-за стола. Поняла, что ещё чуть-чуть – и я помру.

Доплелась до овчарни и повалилась в кровать.

Ноги гудели, голова пухла, но сон не приходил, и я достала смартфон. Зашла в посткроссерскую группу. Там жизнь шла обычным ходом. Никаких головоломок, приключений и сокровищ. Девочки писали, что из-за пандемии открытки не доходят до Финляндии, хотя официальных ограничений не появилось. У меня у самой висела потеряшка с финским адресом, и я поплакалась об этом в группе, посмотрела на новые ягодные марки с облепихой, поворчала, что в Калининграде для них не подготовили штемпели специального гашения. Ненадолго отвлеклась от лабиринта мертвеца, но следом открыла на смартфоне «Золотую цепь» Грина и нашла нужный фрагмент текста.

«Коридор был в ширину с полметра да ещё, пожалуй, и дюйма четыре сверх того». «По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись тёмные вертикальные черты – двери или сторонние проходы, стынущие в немом свете». «Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол – серым и чёрным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы».

Я не ошиблась! Коридор горной библиотеки в точности копировал коридор особняка из «Золотой цепи»! Ну хорошо, не в точности. Детали, конечно, отличались. В нашей пещерке не нашлось ни дверей, ни сторонних проходов, ни электрических ламп, и, главное, у Грина коридор привёл к лабиринту с сокровищами, а в Моминой скале он привёл к облицованному кафелем тупику с простенькой картой мира. Не могли же мы проморгать спуск?! Там и без перфоратора видно, что никакого спуска нет. Да и куда бы он вёл? В заброшенные шахты?

Перечитав описания библиотеки и лабиринта у Грина, я открыла сделанные в Калининграде конспекты шести книг Смирнова. Пробежалась по отдельно выписанным деталям вроде тайного прохода за шкафом с вымышленными книгами в рассказе Честертона «Злой рок семьи Дарнуэй». Вспомнила, что, по словам Вихры, в горной библиотеке наравне с обычными книгами стояли муляжи. Отсылка к «Злому року»? Но опять же – куда там идти через базальтовые глыбы?!

Или вот история Честертона о князе Отто, который приехал в Пруссию искать золото и построил у себя в замке настоящий лабиринт. Ещё одна отсылка? Князь искал сокровища и забрался в пещеру отшельника. Вход в неё чернел, «полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек». Слуги отшельника – да, у того отшельника были свои слуги! – напали на князя и завязали ему рот. Он сбежал, но с завязанным ртом не смог ответить часовому и получил пулю. Поучительная история. Жажда золота погубила князя. Замковый лабиринт его не спас. Тоже ведь, выходит, лабиринт мертвеца. Но головоломку Смирнова так назвали уже после его смерти, а значит, никакой связи тут нет. Да и мы шли по подсказкам «я таджика»! Выбрали более простой путь и вообще не должны были попасть в горную библиотеку, стоявшую на пути более сложном! Почему же в ней обнаружилась отсылка к «Золотой цепи»?!

Перечитывая фрагменты из электронных Грина и Честертона, я пожалела, что не взяла в Болгарию бумажные книги, хотя… они были самые обычные, советские, изданные громадными тиражами. Папа, увидев «Золотую цепь», сказал, что в детстве читал точно такое издание с парусным кораблём на обложке, а наш сосед дядя Витя отыскал в домашней библиотеке «Оцеолу» из такого же детгизовского собрания сочинений. Выделялся лишь «Потерянный горизонт» Хилтона, изданный в две тысячи седьмом году, однако он пользовался популярностью и раньше. Папа, например, в мои годы прочитал Хилтона, отпечатанного на пишущей машинке.

– Хватит! – Я сунула смартфон под подушку.

Закрыв глаза, задремала.

В тревожной дрёме продолжила метаться по книжным страницам, рассматривать чернильное пятно на развороте Майн Рида и щупать коленкоровый переплёт Честертона, затем вспомнила слово, днём вылетевшее из головы, и проснулась.

Апофения!

Одержимость, заставляющая видеть несуществующие взаимосвязи. Или как-то так.

Вспомнив слово, я почему-то успокоилась. Напряжение ушло. Мысли перестали кружить вокруг загадок «я таджика», и меня накрыла умиротворяющая тишина.

Глава пятая

«Кошки Шпицбергена»

Во сне мы с папой бегали по катакомбам бывшего Пиллау в поисках утерянной Янтарной комнаты. Над нами гремели гаубицы и стрекотали автоматы. Проснувшись, я сползла с кровати и отправилась на кухню хозяйского дома. Отыскала там корзинку с овсяным печеньем и услышала стрельбу на втором этаже, в комнате Страхила и Станки. Перепугалась, но сообразила, что всё ещё сплю. Открыла глаза во второй раз и опять поплелась на кухню. На полпути без всяких выстрелов с отчаянием осознала, что по-прежнему вижу сон! Проснувшись в третий раз, нащупала рядом Настю, почувствовала боль в занемевших ногах и с облегчением признала, что уж теперь всё точно происходит наяву.

Есть вроде бы не хотелось, но я зашла на кухню, слопала пару бутербродов, затем поднялась на веранду, чтобы с высоты понаблюдать за ласточками, бесновавшимися в соседних покинутых домах. Едва присев на скамейку, услышала голоса. Открылась дверь, и я увидела, как из комнаты Вихры выходит Глеб. Была уверена, что он спит, и не ожидала встретить его здесь.

Глеб замер. Кажется, растерялся. Или мне показалось? Если и растерялся, то на микроскопическое мгновение. Потом поздоровался и пошёл вниз по лестнице. Вихра, одетая в маечку и пижамные шорты, улыбнулась мне с порога и как-то неуверенно промолвила, что Глеб поднимался к ней с вопросами о горной библиотеке. Я только пожала плечами, а когда Вихра позвала, зашла к ней в комнату. Обнаружила турецкую печку-плиту «Кахведжи» и короб с заготовленными дровами. Рассказала о своей печурке «Манхайм», которую тоже кормила дровами, и мы с Вихрой разговорились о прелестях зимних ночей в стареньком доме.

В комнате царил уютный беспорядок. У двери гудел холодильничек «Зероватт» с поцарапанной эмалью – самые глубокие царапины были отчасти спрятаны за цветными магнитиками и наклейками. Под ворохом вещей у стены обнаружились и стиральная машинка, и гладильная доска. Под окном стоял музыкальный центр «Шарп», проигрывавший диски и кассеты, а на двух внушительных колонках красовались виниловые фигурки «Фанко ПОП» – Гаммер оценил бы.

Пока Вихра застилала кровать, мы болтали о посткроссинге. На официальном сайте Вихра зарегистрировалась шесть лет назад, за это время не получила и полсотни карточек, а коллекцию собрала получше моей, и мне стало обидно. У неё в коробке из-под сандалий лежали вышитая открытка из Нидерландов, швейцарская рельефная открытка с тканевой маркой в виде медицинского пластыря, ещё одна из Нидерландов с засыпанным внутрь листовым чаем и самодельная индийская, слепленная из журнальных вырезок и до сих пор пахнущая то ли специями, то ли благовониями. Мне вот ничего подобного не приходило!

В «Подслушано у посткроссеров» писали, что карточки иногда попадаются совсем уж невероятные, вроде настоящего дубового листика, поджаренного гренка или нижнего белья, и всё это – с адресом, марками и штемпелями. Я бы многое отдала за такую «карточку»! Да и открытку с чаем приняла бы с радостью, а Вихра была не слишком довольна, потому что надеялась собрать нувельки, выпущенные в стиле французских «Нувельз Имаж», написала о них в профиле, однако не получила ни одной.

В коробке у неё отыскалась и открытка из Калининграда. Ирина, ровесница моей мамы, отправила Вихре фотографию Потрохового моста и написала: «На майские праздники ездила в место силы – туда, где я наполняюсь радостью и счастьем. Это дом на хуторе в 200 км от города. Мы собираемся там семьёй. Гуляем по полям-лесам, поём песни у костра, играем в настольные игры и обязательно ставим спектакли. В этот раз была безумно смешная интерпретация Чуковского – „Мух-Цокотух“. Мой муж исполнял главную роль, я играла злую паучиху, а дочка – комарика-освободителя! Мы очень любим наш семейный театр!» Я не поленилась тут же найти профиль Ирины на сайте посткроссинга и написала ей, как обрадовалась, встретив в Родопах карточку из родного города.

Два года назад Вихра вытянула последний адрес. Мужчина из Флориды перечислил сотню интересовавших его тем: от персонажей видеоигр «Йоши» до икон Ватикана, – и попросил ограничиться единственной надписью: «Дорогой Лиам, твой дядя Брайант любит тебя больше жизни». Хотел собрать гору таких открыток, чтобы подарить их племяннику на совершеннолетие. Вихра пришла в ужас, представив, как на бедолагу Лиама обрушатся тысяча или две тысячи одинаковых посланий о навязчивой любви дядюшки, и с тех пор перестала вытягивать адреса, а мне затея Брайанта понравилась! Да, немного странная, но по-своему милая.

От Вихры я спустилась в хорошем настроении. Пошла будить Настю, потом позвала Гаммера и Глеба завтракать. На кухне никого не было, и я бы постеснялась опять лезть в хозяйский холодильник, а Настя раздобыла нам всяких разносолов со вчерашнего ужина, и мы устроились за деревянным столом, обсуждая планы на день. Притихли, услышав, как на втором этаже ругаются Страхил и Вихра. Они ругались долго и громко. Когда хлопнула дверь, на лестнице раздались торопливые шаги. Вихра, вся суровая и недовольная, ворвалась на кухню. Кажется, не ожидала встретить нас. Постояла у мусорного ведра, словно забыв, зачем пришла. Дёрнула плечами и сказала нам садиться в машину.

Мы быстренько вымыли посуду и послушно забрались в «опель-корсу». Гаммер, как самый широкий, привычно сел впереди, а мы с Настей и Глебом утрамбовались сзади. Вихра порывисто повернула ключ зажигания, вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев, и сорвалась с места.

Распугивая собак и редких прохожих, мы промчались через центр Маджарова и выскочили к пятиэтажным панелькам. Не доезжая до бетонного моста через Арду, свернули на юг. Неподалёку, отгороженный деревьями и соседскими дворами, промелькнул дом Вихры, и она остыла. Перестала вдавливать педаль газа, расслабила руки и даже улыбнулась мне в зеркало заднего вида.

Мы ещё минутку ехали молча, и происходящее начинало казаться совсем уж странным, затем Вихра как ни в чём не бывало сказала, что везёт нас в Сеноклас.

– Это недалеко.

– И там… – протянула Настя.

– Там ваши книги.