Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста

Настя с Гаммером обсудили, какой бы колледж они выбрали. Между тем автобус свернул с Фракийской автомагистрали, которая вела от Бургаса прямиком в Софию, но свернул не на юг, а куда-то на север. Я испугалась, что мы всё-таки сели не в тот автобус, и уже не отвлекалась от дороги. Выяснилось, что автобус лишь сделал крюк, чтобы высадить пассажиров в Нова-Загоре и Стара-Загоре, а следом двинулся в Хасково.

Заглянув в смартфон, я увидела, что мы проехали треть всей Болгарии с востока на запад и теперь спускаемся в долину реки Марицы.

Холмы окончательно стеснились, просторных полей я не замечала, однако редкие участки с подсолнухами встречались и здесь. На дороге попадались тушки сбитых и закатанных машинами животных. Ближе к Димитровграду начались настоящие хвойные леса. До Хаскова осталось километров двадцать, и пассажиры оживились.

Мы проехали аквапарк «Райски кът». Миновали серый, безотрадный Димитровград с его отданными запустению заводскими районами на окраинах и похоронным бюро «Вечен рай» в центре, а вскоре добрались и до уныло-индустриальных пригородных кварталов Хаскова.

Глядя на панельки самого угрюмого советского стиля и битые тротуары, я приуныла. Даже увидев, что в город мы въезжаем через район, названный в честь Орфея, не слишком обрадовалась, а Гаммер назвал это хорошим знаком. Заметил моё настроение и попробовал меня приободрить. Сказал, что тут не хуже, чем в калининградском Юдиттене. Я бы ответила Гаммеру, но автобус свернул на старенький замызганный автовокзал, и отвечать расхотелось.

Я понадеялась, что мы пробудем здесь недолго и как можно скорее отправимся в Маджарово. Села с вещами на покоробленную скамейку, а Настя, Гаммер и Глеб побежали искать кассы – метались от одного забранного решёткой наружного окна к другому, затем скрылись за неприветливо темнеющей дверью вокзала. Заметив вывеску «Пощенска станция. Клон 4», я улыбнулась. Правда, окна и двери четвёртого отделения хасковской почты тоже прятались за решёткой и жизни за ними не угадывалось.

Вернулась Настя. Сказала, что тут везде стоят кабинки транспортных компаний, по большей части закрывшихся к вечеру, да и предлагавших лишь дальние поездки в Турцию, Грецию и ещё бог знает куда. Когда вернулись Гаммер с Глебом, мы вместе пошли осматривать таблички платформ. Отыскали шестую, на которой среди прочего красовалось и Маджарово. Не обнаружили ни намёка на кассу. Наконец Глеб обратился к водителю единственного припаркованного автобуса и выяснил, что последний из двух маджаровских автобусов давно ушёл и поездку придётся отложить на завтра.

Представив, что нас ждёт ночёвка на скамейках, я совсем раскисла. У меня и месячные начались. Очень вовремя… То есть, конечно, вовремя, но радости мало. Да и на что мы вообще рассчитывали? Наша поездка была обречена на провал. Хорошо, если до рассвета нас не ограбят и не похитят, а я уже видела тут обвешанных золотом цыган, и нет, я ничего против них не имела, однако цыгане у меня ассоциировались с калининградским Табором, и как-то не хотелось ночью оказаться в их компании.

Я ругала себя за такие мысли, злилась на собственную трусость, а потом Настя взяла меня за руку и повела прочь с вокзала – успела по «Букингу» забронировать два номера в одной из немногих хасковских гостиниц, – и я встрепенулась. Понадеялась выспаться и встретить новый день без утомительной хандры.

Глава третья

В кальдере вулкана

Настя и Глеб сходили в душ и спустились прогуляться. Позвали меня, но я отказалась. Гаммер тоже остался в гостинице и заглянул ко мне в номер поговорить о завтрашней поездке в Маджарово. Я его быстренько прогнала. Даже зубы не почистила. Завалилась в кровать и мгновенно уснула, а в три часа ночи подскочила вся взмыленная и с колотящимся сердцем. Кажется, мне приснился кошмар. Я с минуту приходила в себя. Услышала, что Настя мирно посапывает на своей кровати. Вновь легла, но спать не захотела и перебралась на балкончик. Села там на пластиковый стул и с высоты третьего этажа пару минут просто наблюдала за вымершим в ночи центром Хаскова.

Вымер он не полностью. Фонари погасли, но местами горели витрины запертых и зарешечённых магазинов. Ещё горели неоновые вывески игорных клубов и баров. По улице блуждали разрозненные группки то ли старшеклассников, то ли студентов. В темноте они немножко шумели, смеялись, однако неизменно стягивались к свету витрин, рассаживались под ними на тротуарах и затихали. Музыка лишь урывками доносилась из баров, и в городе было тихо. Я различала, как жужжат внешние блоки кондиционеров на соседних домах и как в открытой помойке шебаршат крысы. Или кошки. Трудно сказать. Вчера по пути в гостиницу я видела много бездомных котов. Они все были какие-то подранные: одни хромали, другие зло смотрели единственным глазом. Собаки попадались более ухоженные и к тому же с бирками на ушах – совсем как у нас в Калининграде.

Проводив взглядом очередную группку студентов, я откинулась на спинку стула. Сон не возвращался, и я почувствовала себя непривычно бодрой. Послушала посткроссерский подкаст чудесной Маши Мокеевой. Не зная, чем ещё заняться, открыла на смартфоне файл с подсказками «я таджика».

Неиспользованных подсказок у нас осталось мало. Три штуки. Главная из них – фотографический пейзаж на открытке «я таджика». Ну, по крайней мере, я считала её главной. Саму карточку мы с папой, отсканировав, продали на «Ибэе». Она оказалась антикварной, выпущенной почти сто лет назад Обществом болгарского Красного Креста. Судя по всему, Смирнов нарочно выбрал дорогую открытку, чтобы получатель хотя бы попытался с ней разобраться. Вырученные деньги я планировала потратить на подарок маме ко дню рождения, а в итоге взяла с собой в Болгарию.

Покупатель на «Ибэе» нашёлся быстро. Пожалуй, чересчур быстро. Карточка, конечно, антикварная и редкая, но «я таджик» испортил её надписью, и мы с папой даже не надеялись, что кто-то выкупит наш лот по довольно высокой фиксированной цене. Гаммер, разумеется, посчитал это подозрительным – он вообще любил городить всякую паранойю по любому удобному поводу – и попросил меня хоть что-нибудь разузнать о покупателе, однако тот остался анонимным и я о нём забыла. Предпочла сосредоточиться на само?й открытке, точнее на её лицевой стороне с чёрно-белым снимком каменистого пляжа.

Снимок запечатлел отвесные скалы над рекой, пасущихся коров и лежащих под зонтиками людей. Мы с Гаммером, Настей и Глебом не сомневались, что в объектив болгарского Красного Креста попали именно Родопские горы и протекающая в них Арда, но определить конкретное место не сумели. Судя по фотографиям из интернета, пейзаж для Родоп был типичный, да и сам пляж за последние сто лет мог измениться до неузнаваемости.

Второй подсказкой была банка из-под птичьего корма – наша награда за долгое путешествие по Калининградской области. Мы раскурочили стену в заливинском доме маячника, уверенные, что найдём ключ к головоломке Смирнова. Нашли «Сухой корм для щеглов, зябликов и зеленушек». Сняв крышку, обнаружили серый песок, пахнущий чем-то металлическим и чуть поблёскивающий на солнце. Настя предположила, что это прах кремированного Смирнова, и я ужаснулась, но успокоила себя тем, что песок чересчур тяжёлый, куда тяжелее обычного песка и тем более праха.

Мы тогда зареклись возвращаться к лабиринту мертвеца с его замороченными загадками и банку с тяжёлым песком не прихватили. Даже не сфотографировали! Теперь только и могли сказать, что её украшали рисунки голодных птиц с жадно раскрытыми клювиками и рекламная надпись – что-то о «размножении молодых особей». Уж не знаю, чем это поможет в поисках сокровищ.

Наконец, третьей подсказкой мы называли стопку из шести книг, некогда принадлежавших старику Смирнову, хотя «Таинственное похищение» болгарского писателя Ивана Ружа всё-таки считали отыгранным. Руж, конечно, описывал Родопы и упоминал Орфея, но его книга вывела нас на головоломку, и этого было вполне достаточно. «Оцеола, вождь семинолов» Майн Рида в свою очередь намекнул, где в доме маячника искать банку с тяжёлым песком, и я бы признала его тоже отыгранным, однако Гаммер просил не забывать громадное чернильное пятно на развороте с утраченными страницами – утверждал, что оно отдалённо похоже на карту. Сомнительная получилась карта: без ориентиров и крестика, указывающего, где спрятан сундук. Даже если знать, на какую местность её наложить, всё равно запутаешься. Мне пятно больше напоминало схему кровообращения из прошлогоднего учебника биологии.

Ещё четыре книги пока не сыграли никакой роли. «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, «Золотая цепь» Александра Грина, «Лорд Джим» Джозефа Конрада, «Рассказы» Гилберта Честертона. И лишь на «Потерянном горизонте» не красовался экслибрис личной библиотеки Смирнова – возможно, в этом крылся особый смысл. Ну или я, одержимая Смирновым, потихоньку сходила с ума и в бессилии перед его головоломкой начинала угадывать особые смыслы во всём подряд.

Книги я прочитала и чуть голову не сломала, гадая, почему Смирнов выбрал именно их. Обычные приключенческие и детективные истории с кучей вымышленных мест вроде гриновского Зурбагана. Или Смирнов хотел голосом того же Хилтона намекнуть на содержимое своего сундука: «Золото, приятель. Золото, и точка. Тонны, буквально тонны золота»? Было бы неплохо.

Вот и всё. Три подсказки. Негусто.

Группки студентов пропали. Бары закрылись. Город окончательно вымер, и я вернулась в кровать.

Утром встала неожиданно бодрая, готовая хоть пешком идти до Маджарова. Ну хорошо, не настолько бодрая, но от вчерашней хандры я избавилась. Растормошила Настю и помчалась будить Глеба с Гаммером. Обнаружила, что они давно проснулись и раздобыли нам простенький завтрак. Не сказать, что я наелась кренвиршкой, то есть сосиской в тесте, однако на голод не жаловалась и к вокзалу шла довольная жизнью.

На автовокзале собралось с дюжину микроавтобусов, и мы выяснили, что автобус в Маджарово действительно отправится с шестой платформы, однако не раньше половины третьего. Заранее билеты никто не продавал, нужно было занять место в живой очереди. Киснуть больше пяти часов на скамейке мы не захотели и потащились обратно в гостиницу, сложили там вещи в подсобку и зашли в единственное открытое поутру бистро.

Загрузились ещё по одной кренвиршке, выпили кофейку и отправились бродить по улицам Хаскова в поисках чего-нибудь любопытного, как и положено обычным туристам. Никто бы не заподозрил, что мы охотники за сокровищами. Я даже сфотографировала Гаммера на фоне крылатого памятника. Памятник, кстати, жутковатый. Нет, крылья росли как положено – из лопаток, а не из-под мышек, – но сверху на них давили когтистые лапы кого-то невидимого, кто пытался эти крылья оторвать. Гаммер такое любил. Правда, расстроился, разобрав, что памятник посвящён не мутантам грядущего апокалипсиса, а тем, чья слава не даёт покоя завистникам.

Я увидела, что Хасково не такой уж скверный городок, хотя ему, конечно, далеко до Созополя или Бургаса. Его бедность читалась по тому, как выглядели местные старики. Они одевались в застиранные брючки и курточки советского покроя, шли с потрёпанными дипломатами, авоськами или выцветшими пакетами. Ноги у старушек были отёкшие, тяжёлые, что не мешало им раскладывать скатерти со всякой мелочью на продажу: от резиновых шлёпок до пучков лука и засыпанного в пластиковую бутылку гороха.

Российские машины – старенькие «Нивы» и «Жигули» – в Хаскове встречались чуть ли не чаще, чем в Калининграде. Нам всюду попадались вывески ломбардов, одинокие лотки с варёной кукурузой, которую тут продавали не початками, а зёрнами в одноразовых стаканчиках с ложкой. И везде виднелись стенды с уличными некрологами. Под фотографией умершего было написано, где он жил, как давно умер и кто по нему скорбит. Поминальные листки висели на заборах, на деревьях и на дверях некоторых домов – сотни некрологов в каждом квартале, иногда перемежающиеся с объявлениями мастеров по замене черепицы.

Мы полюбовались балконами с виноградными лозами на стенах, большими кадками с зацветающими жориками и двинулись обратно к гостинице. Настя спросила, почему я называю георгины жориками, и я объяснила, что их так называет бабушка Нина. По-украински они – «жоржини», а её первый муж, то есть мой родной дедушка, родился в украинском селе Россоши, и бабушка подцепила это слово от него. Смешно и грустно. О нём, папином родном отце, и сейчас жившем где-то на Украине, я знала лишь по таким обрывочным воспоминаниям, которые выуживала из бабушки. О маминых родителях из Рязани я знала и того меньше. Мама с ними почти не созванивалась, а в гости к ним не ездила с тех пор, когда я ещё ходила в садик.

Ровно в два тридцать мы выехали из Хаскова. Заплатили по десять левов и кочевали по полупустому микроавтобусу «Бреза – Белев», гадая, с какой стороны откроется обзор получше, потом угомонились, и я вдруг почувствовала невероятное облегчение – не оттого, что заняла удачное место, а вообще. Поняла, что обратного пути нет. Мы с головой нырнули в лабиринт мертвеца, теперь не было смысла мучить себя сомнениями, и я в «Вотсапе» написала Вихре. Она ждала нас в Маджарове и готовилась поселить в доме родителей. Я нашла её на сайте посткроссинга. Вихра давненько ни с кем не обменивалась открытками, однако на моё сообщение ответила быстро, и за последний месяц мы немножко подружились, хотя Вихра была старше меня на три года. Она с детства помогала родителям, работавшим в природоохранном центре «Восточные Родопы», – ей доверяли иностранных туристов – и хорошо ориентировалась в родных горах. Трудно представить лучшего проводника!

О лабиринте мертвеца я Вихре не сказала. Это уж Гаммер постарался со своей «разумной осторожностью». Его смутило, что Вихра так беззаботно пригласила к себе четырёх незнакомцев из России. Дай Гаммеру повод, он и Глеба, перебравшегося в Калининград незадолго до того, как мы организовали детективный отдел, в чём-нибудь заподозрит, и моего папу, ведь тот работал на нижнем чердаке и при желании мог подслушать наши обсуждения. Ну ладно, моего папу Гаммер даже в страшном бреду не додумался бы в чём-то подозревать, а вот дядю Рустэма, забравшего у меня «Оцеолу» для знакомого любителя бракованных книг, назвал мутноватым.

Паранойя Гаммера мне представлялась излишней, однако я не забыла, как во «ВКонтакте» кто-то заинтересовался открыткой «я таджика», а потом удалил свой профиль, и как из моего почтового ящика пропала обычная карточка от болгарского посткроссера – пропала и вернулась. И анонимного покупателя на «Ибэе», схватившего открытку «я таджика», тоже не забыла. Поэтому и согласилась утаить от Вихры правду о нашем приезде.

Вихра ответила в «Вотсапе», что встретит нас в Маджарове, и я убрала смартфон. Увидела за окном полуразрушенные амбары, коровники и возвышающиеся между ними электрические столбы с металлической корзиной на верхушке. В корзинах, судя по всему, время от времени гнездились аисты. Самих аистов я не приметила.

Поначалу места шли суходольные, с лысоватыми холмами, лугами цветущего клевера, и они во многом напоминали родные места в Калининградской области, не хватало только ершистой тимофеевки, но за Книжовником сгустились хвойные леса, дорога пошла на подъём и я почувствовала, что мы покидаем долину реки Марицы, потихоньку забираемся в Родопы – одни из самых высоких гор Балканского полуострова, оставшиеся здесь от некогда могучего Македоно-Фракийского массива. По ним шла южная граница Болгарии, а за их южными отрогами лежала тоненькая полоса греческой территории, отделявшей Болгарию от Эгейского моря.

Чем дальше мы ехали, тем чаще встречались разбросанные по солнечным склонам деревушки. На поворотах водитель сбрасывал скорость, и я успевала разглядеть осадистые крыши с торчащими из-под стрехи пучками соломы. Стены частично прохудились, и половина дома нередко оказывалась заброшенной или отданной под овчарню, однако в другой половине, залатанной и оштукатуренной, по-прежнему жили люди – бедно, но по-своему аккуратно. За ветхими оградками просматривался чистый двор с размеченным плодовым садиком, покосившимся, но подпёртым амбаром и хозяйственными пристройками, возведёнными из всего, что попало под руку бережливому хозяину: от старых досок до кроватей с панцирной сеткой.

Кровли иногда встречались сложенные из пластин сланца, отчего дома выглядели совсем уж древними. И печные трубы у них торчали каменные, похожие на башенки, а спаренные трубы соединялись арочной перемычкой, похожей на средневековый мост. Но красная черепица, конечно, попадалась чаще серого сланца, и я вспоминала Калининград. Правда, черепицу здесь выкладывали неряшливо, особенно коньковую – под неё заливали столько бетона, что он выпучивался из всех щелей и делал крышу какой-то перекошенной.

Я любовалась закутками арбузных бахчей и заросшими вербой берегами горных речушек, потом извилистая дорога пошла круче, за обочиной протянулись пустыри, заросшие терновником и крапивой, а ближе к Силену подъём прекратился. Мы теперь спускались в долину реки Арды – той самой «дороги древних людей», по которой восемь тысяч лет назад переселенцы каменного века отправились на поиски плодородных земель и по которой нам самим предстояло отправиться на поиски сокровищ. Не верилось, что мы действительно добрались до края, зашифрованного в головоломке Смирнова!

Место для своего сундука он выбрал заурядное, если забыть о раскопанных вокруг Маджарова фракийских гробницах, святилищах и крепостях. Впрочем, таких раскопок хватало по Родопам, и Маджарово тут не выделялось. Из переписки с Вихрой я знала, что это крохотный городок на шесть сотен постоянных жителей. Во всём одноимённом муниципалитете, куда входили ещё восемнадцать ближайших сёл, жителей насчитывалось чуть больше двух тысяч. Иные сёла пустовали, а в других ютились три или четыре старика, из упрямства отказавшихся покидать свои дома.

В начале прошлого века людей в Маджарове было ещё меньше – тогда, названное Ятаджиком, оно и городом-то не считалось, – а вот к середине века население муниципалитета резко выросло. Маджарово располагалось в кальдере громадного вулкана, в последний раз извергавшегося тридцать пять миллионов лет назад. Кальдера давно утратила вулканические очертания, превратилась в кольцо разрозненных хребтов вроде Кован Кая и Патрон Кая, но болгарские геологи обнаружили в ней полиметаллические месторождения, и в Маджарово устремились сотни рабочих, снаряжённых для добычи меди, цинка и свинца.

Маджарово отчасти повторило путь Мадана, который также раскинулся на правом берегу Арды и попал на страницы «Таинственного похищения». Иван Руж писал: «Прошло несколько лет. Изменился Мадан. Нет больше невзрачного горного селения. Цветущий городок белеет среди гор. Вечером над горными хребтами сияет электрическое зарево. Наполненные доверху рудой, круглые сутки спускаются по канатной дороге, связывающей рудники с флотационной фабрикой, вагонетки. От зари до зари кипит там труд». Как в итоге сложилась история Мадана, я не знала, а вот в Маджарове к концу прошлого века полиметаллические месторождения иссякли, шахты рудника закрылись, и люди постепенно разъехались.

По словам Гаммера, Смирнов нарочно выбрал столь малолюдный уголок. Не хотел, чтобы до золота случайно, в обход всех головоломок добрался какой-нибудь ушлый кладоискатель или обычный рабочий, например раскапывающий землю под фундамент нового дома. Как бы там ни было, мы проехали Рыженово, где сошёл последний пассажир, и остались в опустевшем салоне вчетвером. Желающих добраться до Маджарова, кроме нас, не нашлось.

За Долни-Главанаком с его кирпичными домами и унылыми бетонными развалками открылись миниатюрные луга, залитые розовыми цветками мальвы. Показались овраги, заросшие орешником, и кучные стада коров – водитель притормаживал, пропуская их через дорогу, – а дорога пошла битая. По ней катились редкие машины и узенькие повозки с высокими бортами и единственной лошадкой на вожжах.

Миновав парочку поселений, мы выехали к бетонному мосту через Арду. Преодолели мост и очутились на просторах древней кальдеры, где когда-то бушевали «океаны огней» из головоломки Смирнова. Так и не скажешь, что обступившие нас горные кручи прежде смыкались и были внутренними стенками вулкана.

Маджарово встретило нас пустующей коробкой полицейского поста и вполне советскими панельными пятиэтажками. Стену первой панельки на высоту всех этажей украшал цветной рисунок египетского стервятника, стерегущего яйцо с человеческим младенцем внутри. Гаммер назвал рисунок криповым, вспомнил болгарскую марку с этой желтомордой птицей на конверте «я таджика» и посчитал появление стервятника хорошим знаком.

Проехав квартал из шести панелек, мы оказались в центре Маджарова. Вышли у отделения почты и увидели припаркованную «опель-корсу». Прислонившись к её зелёному капоту, стояла Вихра. Фотографиями мы не обменивались, однако других людей поблизости не было, а коротко стриженная девушка улыбнулась, приветственно махнула рукой, и я сразу поняла, что вижу именно Вихру. На ней были джинсовые шортики с торчащими из-под коротких брючин карманами, растянутая синяя футболка без рукавов и ярко-жёлтые кроксы. Когда мы подошли к машине, Вихра поздоровалась за руку с Глебом и Гаммером, обняла меня с Настей, и я почувствовала, как от неё сладко пахнет туберозой.

Гаммер с Глебом закинули вещи в багажник, и мы покатили вперёд. Асфальт быстро сменился грунтом, и «опель-корса» чуть подпрыгивала на камнях и выбоинах. Из центра с его бетонными постройками мы выехали в пригород Маджарова, который я бы назвала не пригородом, а отдельной деревушкой на окраине. Дома здесь стояли старенькие – нам больше попадались заброшенные, с просевшими крышами и обвалившимися стенами, но встречались и ухоженные, побелённые известью. Многие участки заросли? бурьяном, изгороди покосились, и почти повсюду угадывалось умиротворяющее запустение.

Мы ехали минут пять, потом остановились, и Вихра повела нас через калитку во двор – он прятался за каменной оградкой и был похож на сельские дворики, которые я заметила на пути в Маджарово, разве что тут не нашлось ни хлева, ни скота.

Семья Вихры жила в двухэтажном красночерепичном доме, в свою очередь напомнившем мне другие дома на склонах Родопских гор. Он был сложен из кусков камня, соединённых красноватой глиной, и его стены поднимались голые, разделённые поперечными буковыми балками, – только один из углов второго этажа был оштукатурен. В неотшлифованном камне виднелись беленькие осколки ракушек. Они напоминали, что задолго до первых извержений вулкана здесь плескалось не огненное, а самое настоящее водное море, и мне бы восхититься древностью использованных при строительстве материалов, однако, когда счёт переходил на миллионы лет, я в них терялась и ничего особенного не чувствовала. Куда больше меня впечатлило, что дом построили в позапрошлом веке, когда Ятаджик ещё считался турецким, а граница с Болгарией проходила совсем рядом, по берегу Арды.

В единственном оштукатуренном углу хозяйского дома располагалась спальня родителей Вихры, и там же была потайная комната, где разные жильцы в разное время прятались от турок, от болгар и от немцев. Вход в потайную комнату открывался с крыши, и я бы напросилась туда, но вход давно заделали, хотя само укрытие не тронули – поленились сносить фальшивую стенку.