Десятый самозванец

Коль пришла такая паскуда,
Мне теперь на все наплевать.
Водки-пива теперя добуду,
Победую, едрит твою мать!

– Ну, парень, силен! – прищелкнул языком цыган. – Знал бы тебя раньше, попросил бы песню сложить! А теперь, что уж там…

– Ладно, мужики, отдам я деньги, раз проиграл, – хмуро сказал Акундинов. – Только, – чуть помедлил он, – водки мне поднесите…

– Вот это по-нашему, – обрадовался Федот. – Правильно, проиграл – плати! А вот водки-то, не обессудь… – притворно развел он руками, – хозяин задарма не нальет. Он же решит, что ты, как приказной, хочешь ему проверку устроить – государеву водку, да задарма! Домой ступай, да и пей там, сколько влезет…

* * *

… А еще вчера казалось, что жизнь – славная штука! Вчера подьячий Приказа Новой Четверти Тимофей Демидов, сын Акундинов возвращался домой, довольный собой, жизнью и службой, которую он раньше частенько поругивал. Приказной дьяк Редькин, по приказу боярина Патрикеева, ведавшего приказом, сообщил, что с завтрашнего дня он назначен старшим подьячим. Приказные средней руки запоглядывали косо, зато младшие, на всякий случай, стали именовать его с «Тимофеем Демидычем», а жаловаье теперь будет не в пример больше – не десять рублев в год, а цельных тридцать!

Выйдя на Тверскую, миновав терема и службы шведского резидента, Акундинов подошел к собственному двору. Немного постояв и подумав – а не постучать ли в ворота, что бы жена, али, Костка, вышли и открыли новоиспеченному старшому, но передумал. Засов, чай, супруга опустит только на ночь, а потянуть за веревочку, поднимая крючок, особого труда не составит.

Перед тем как зайти в избу, Тимоха немного помешкал, поглядывая на дом. Что ж, хорош дом… Нынешним летом плотники заменили три нижних венца и надставили еще на три и, изба стала выше. Еще бы пару-тройку венцов – терем будет!

«Баньку, что ли новую срубить… – подумал Тимофей, еще толком не представляя – куда же он будет тратить такие огромные деньги! – Или, сарай каретный поставить?» Правда, вовремя вспомнил, что каретный сарай ему, вроде, как и не нужен, потому как не то, что кареты, но даже простого возка нет! Ну, а зачем возок, если он и лошадь-то не держит? Ну, теперь-то и лошадь можно завести. Ну, а там и о возке подумать можно…

– Танька! – громко позвал Тимофей супружницу, пытаясь, что бы голос звучал грозно, как положено хозяину…

– Тихо ты! – отозвался вместо жены Костка Конюхов, бывший в доме то ли приживалом, то ли слугой. – Сергунька спит. Только-только спать уложил. Разорался…

– А чего, он сам-то не уложится? – удивился Тимофей, но потишел. – Осьмой уж год парню пошел… Меня, в его годы никто спать не укладывал. Да я… – стал он вспоминать, как в младоотроческие годы таскал отцу в караулку туесок с едой, бегал с хворостиной за гусями, да ловил в реке Вологде здоровущих раков.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал Константин, слезая с полатей, где спал сын. – Попросил малец, что бы я ему быличку рассказал. Ну, я ему и рассказал. Правда, – зевнул Костка, – сам чуть не заснул. С робетенком-то, как с котом – засыпается страсть, как хорошо…

… Константин Евдокимов, сын Конюхов, был единственным сыном стремянного Дворцового приказа. Батька его, родом из дворянских детей, ратной службе служить не восхотел, а потому, не получивши имения, выбрал для себя стезю царского конюха. Но, постепенно, дошел до высоких придворных чинов и скопил изрядное состояние. Константин – Костка или, как звали его родные и друзья – Костка, с детства терся около приказных да посланников иноземных. К шести годочкам уже знал и письмо и, грамоту, а к десяти мог «шпарить» целые страницы из Иоанна Дамаскина, да из Николы Медиоланского. Иноземные языки учил вообще шутя. К двадцати годам знал греческий и латынь, аглицкий и немецкий, турецкий и польский и состоял в личных толмачах у Великих послов. В двадцать пять лет Константин Евдокимович стал старшим подьячим Посольского приказа. Бывал и в немецких землях и во французских, живал в Польше и Швеции. И, быть бы ему приказным дьяком и доверенным помощником боярина Лыкова, ведавшего в те годы Посольским приказом! Да, что там – приказным дьяком… Боярин, говорил, что Константин может и думским дьяком стать! Только, сгубило мужика то, что губит многих других – страсть к «зелену вину»… Вначале, Конюхову все сходило с рук. Лыков, тогдашний начальник приказа, самолично таскал за чуб и делал отеческие внушения. Константин, клялся и божился, что пить будет только по большим праздникам, но, проходила неделя-другая, «срывался». И длилось так не год-два, а лет, наверное, десять. Постепенно, «слетел» из старших приказных, в средние, а там – и в младшие, а из Константина Евдокимыча, стал просто, Константином, а там и Коской. Потом, правда, судьба ему предоставила редкостный миг, когда можно было бы все возвернуть и, даже преумножить! Любимец царя Михаила Федоровича, боярин Морозов, отправляемый в Свейское королевство для подтверждения границ, да для подписания торгового договора пообещал, что ежели, все выгорит, то быть Константину опять старшим подьячим, а то и – помощником боярина! Но Конюхов, встретив знакомого по Франции мушкетера, искавшего места при королевском дворе, набрался так, что потребовал, что бы свеи вернули обратно Корелу с Ижорой и все, что отошло шведкой короне после Смуты! И, хотя войны между Россией и Швецией не случилось и договор тот шведы подписали, но разъяренный боярин, которому пришлось потратить серебра раз в десять больше, чем рассчитывал, велел бить толмача кнутом и отправить в Сибирь, куда-нибудь в Тобольский острог. Правда, остывши (а тут еще и батька долго вымаливал прощения у царя), пристроил дурня в приказ Новой Чети в разряд неверстаных подьячих, коим, денежное жалованье не полагалось, но положены были, «перьевые» деньги, позволявшие не помереть с голоду. Теперь Костка ходил в приказ только тогда, когда в нем была большая нужда. Нередко и старые друзья-приятели из Посольского приказа, не сумев разобрать какую-нибудь заморскую грамоту, звали его на подмогу. Так, что денег, на еду ему хватало. Ну, а водки… Какой же кабатчик-целовальник не напоит бесплатно подьячего из Приказа Новой четверти, зная, что он завтра может быть послан с проверкой? Правда, раздосадованный батька, Евдоким Конюхов, отчаявшись дождаться от сорокалетнего оболтуса хоть чего-то путного, согнал его со двора. И, как-то раз, пьяный Костка, шагавший из кабака, упал в сугроб. Наверное, в этом сугробе и закончилась бы его жизнь, но судьба была к нему благосклонна.

Тимофей, возвращавшийся в тот вечер со службы, прошел бы мимо мужика, спавшего в сугробе. Пьяниц в Москве много. Каждую зиму, почитай, можно увидеть заснувших в сугробе. Кому-то везет и, проспавши ночку в сугробе, греет счастливчик потом задницу на печке, да посмеивается. Кто-то потом, на паперти стоит, культями трясет, да ради Христа на водку просит. Ну, а ночные караулы поутру стаскивают крючьями до десятка замерзших. Хорошо, если у кого-то из мертвецов родственники сыщутся. А нет – так пролежит до весны, а когда землица оттает, то похоронят во рве, за кладбищем.

Жалеть всех – жалетельности не хватит. Но этого угораздило упасть около ворот Акундинова. Помрет, так ищи потом родственников, а не найдешь – хороняй сам, за свои, кровные. Решив, что распинать и растолкать мужика дешевле, чем платить за копание могилу (а копари зимой берут вдове дороже!), Тимоха поднял пьянчугу. Ну, а раз уж поднял, то бросать его было уже нельзя. Пришлось вести в дом, укладывать в сенях и объясняться с женой. При свете лучины выяснилось, что спасенный, в придачу ко всему еще и сослуживец, то выгонять было совсем неможно. Так, с тех пор, Костка и жил у Акундинова. Танька, супружница Тимохи, хоть и ворчала порой на постояльца, редко бывавшего трезвым, но подкармливала. Костка, будучи пьяным, хозяевам старался на глаза не показываться (дом-то большой, чуланов хватало!), а когда был трезвым, то исправно кормил скотину, таскал воду, дрова, а зимой еще и расчищал дорожки. В трезвом виде, заработав какую-нибудь денежку, Костка сдавал ее на хранение Таньке, зная, что пьяному она их не отдаст ни за что!

… Сегодня Конюхов был трезв, аки голубь. И, даже, собирался терпеть целых две недели – аж, до самой Казанской…

– Что за быличку-то рассказывал? – полюбопытствовал хозяин. Тимофей и сам, вместе с женой, с удовольствием слушал Косткины россказни, коих тот во множестве нахватался в разных странствиях. Особенно Акундинову нравилась та, что про кота в сапогах. Только – дурак этот кот. Надо было самому князем становится, а не бездельника пропихивать. Хотя, на хрена коту власть и титулы?

– Да вот, про девку одну, которую злая мачеха в лес прогнала, да убить хотела. А там, ее семеро карликов к себе жить взяли.

– Карликов? А разве ж, это не семь богатырей было? – удивился Тимофей, который уже давно заметил, что былички, которые рассказываются в разных царствах-государствах, очень похожи с нашими, русскими.

– Ну, у нас – семь богатырей, – не стал спорить приятель. – А у немцев да французов – семь гномов, карлов по-нашему.

– Ну, а потом ее яблоком порченым отравили, да выжила девка-то. А там и королевич приехал, девку поцеловал, да за пир и свадебку. Все, так? – завершил Тимоха.

– Так, да не совсем, – покачал головой Костка. – Во французской-то быличке, там прынц-королевич спящей принцессе ребенка заделал, да и утек.

– Вот ведь … – покачал головой Тимофей. – Все-то бы им опаскудить… Э, – спохватился вдруг он, – а Сергуньке-то как рассказал?

– Не боись, рассказал так, как положено, – хохотнул друг.

– Ну и ладно, – успокоился любящий отец. – А где Танька-то?

– К вечерне ушла, – сообщил Конюхов, загремев печной заслонкой. – Велела – ее не ждать, мальчонку уложить, да тебя накормить.

Костка ловко орудуя ухватом (будто всю жизнь этим занимался!), вытащил из печки горшок. Поставив его на опечек, снял крышку и зажмурился от удовольствия:

– Ух, ты, вкуснота!

По избе разнесся запах мясных щей. Тимоха, сглотнув слюну, достал из хлебного ларя каравай. Конюхов сбегал в сени и притащил соленых огурцов.

– М-м, – только и сказал Акундинов, проглотив первую ложку.

– Мастерица, жёнка-то у тебя, – подтвердил и приятель, наворачивая щи. – Одну ложку съешь, так и язык проглотишь…

Что да, то да! Танька, хотя и взял ее Тимоха только ради приданного, (нет, девка-то была смазливая, только вот, «давала» направо и налево так, что и родители и дед-епископ, плакали от стыда), после свадьбы остепенилась. Оказалось, что и готовить мастерица и хозяйка хорошая. Да что там, положа руку на сердце – и жена верная и мать – на зависть.

– К такой бы еде, да водочки чуток, – заметил Тимофей, лукаво покосившись на Коску.

– Ну, дак, как скажешь, – деланно-равнодушно отозвался тот, а потом с тревогой спросил: – А Танька-то, ругаться не будет?

– Ну, сегодня не будет, – снисходительно ухмыльнулся Акундинов и сказал то, чего уже давно хотел рассказать: – Я ведь, нонеча повышение получил. Теперь я – не хухры-мухры, а – хрум-хрум!

– Ну, никак Тимоша, в старшие подьячие выбился! – восторженно произнес друг-приятель. – Ну, молодец! Ну, а там, глядишь, в дьяки выйдешь.

– В дьяки-то, вряд ли, – вздохнул Акундинов. – Патрикеев-то, боярин, нынче у государя в остуде. А так… – задумался он, – кто его знает…

– Ну, так кончится остуда-то, – утешил друг. – Глядишь, станет он у государя опять в милости. Да и какая у боярина-то остуда? При деле, при месте. Никто ни шапки его соболиной не лишал, ни места в приказе. Ха… Так что, будет Танькин крестный во власти – и тебя не забудет. Эх-ма, – вздохнул Костка, – вроде, не хотел я и пить-то, но, за ради такого дела… У тебя есть чего?

– Ну, кое-что, для аппетиту… – хитро ухмыльнулся Акундинов, доставая маленькую скляницу, не больше шкалика.

– Ну, а чего тут пить-то? – разочарованно сказал Конюхов, но за чарками сбегал.

Скляницы хватило, аккурат, по половинке чарки.

– Ну, Тимофей! – поднял Костка тост. – За то, что бы быть тебе дьяком!

Акундинов, скромно потупился, но подумал: «А чем черт не шутит? И, впрямь, почему бы дьяком-то не стать? Тот же боярин Патрикеев, прежде чем начальником Новой четверти стать и в дьяках успел побывать, да и в приказных хаживал. Чем это я хуже?»

– Скляница-то такая хитрая, откуда? – поинтересовался Костка, рассматривая посудину. – На аптекарскую похожа.

– Ну, так она аптекарская и есть! – хохотнул Тимоха. – Мне ведь, за что старшинство-то дадено? За то, что накрыли кабак, что мимо казны торговал.

– Слыхал, – кивнул Костка.

– Ну вот, – принялся объяснять Тимофей. – Ту-то водку, что в кабаке нашли, вылить пришлось…

– Вылить?! – в ужасе встрепенулся Конюхов. – Это как, вылить?