Десятый самозванец

– Ну-у, Прохор Степаныч… – заканючил Тимоха, как ребенок, что просит у мамки сладкого петушка на палочке. – Выдал бы, что ли…

– Где ж ты их держать-то будешь? В твоей-то каморе, только простой сундук стоит. Моя бы власть, так я тебе не по полста, а только бы по десять рублей давал. А ежели, скажем, украдут их у тебя? Если, десять украдут, то ладно, не такая потеря. Да за десять не всякий тать и в камору под замок полезет. А пятьдесят? Кое-кто на такие деньги десять лет прожить сможет.

– Ну, Прохор Степанович, оч-чень надо! – чиркнул Тимофей себя ребром ладони по горлу. – Пятьдесят-то рублев – на подьячих, а еще пятьдесят… Ну, очень! А украдут – так ведь рассчитаюсь, поди. Куда же я денусь-то? Мне что, на правеж охота?

– Это точно, – согласился казначей. – Батогов всыпят, да из жалованья вычтут… Купить чего удумал? – поинтересовался догадливый старик, который, вроде бы, поддался на уговоры.

– Эх, догадливый же ты человек, Прохор Степаныч, – восхитился Тимофей. – Сразу, в самое нутро зришь…

– Ну так, Чего тут непонятного-то? – засмеялся казначей, теперь уж совсем подобревший. – Ну, тогда уж скажи – чего покупать-то надумал?

– Да вот, дом совсем плох, – закручинился Акундинов. – Весь сырой, со стен течет, гниль кругом. Летом три венца перебрал, оказалось – все надо менять. А за новый сруб сейчас двадцать рублев просят. Ну, сруб купить, да – туда-сюда…

– А как возвертать-то будешь? – поинтересовался казначей. – У тебя ж жалованье-тридцать рублев в год.

– Так у Таньки-то у моей, от приданного, кое-что осталось. Домишко есть в Вологде, от ейного деда-епископа завещанный, – продолжал врать Тимоха. – Много-то за него не дадут, но и десять рублев – деньги. Ну, а остальное, как-нибудь. Жили же мы раньше на десять рублев в год.

То, что Тимофей был женат на внучке покойного епископа, уже не в первый раз сослужило добрую службу. Казначей, немного подумав, вытащил из сундука еще один мешок.

– Ну, – пиши расписку, – сказал старик, закрывая сундук и указывая на стоявшую в углу конторку, где желтели листы самой дешевой бумаги в осьмушку. – Так, мол и так, взял старший подьячий, имярек, сто рублев, в чем – расписуюсь. Ну, сам знаешь, что писать.

Акундинов, старательно нажимая на плохо очиненное перышко, вывел расписку. Плохо чиненое перо брызгало и царапало бумагу. Когда закончил, не удержался и спросил:

– Прохор Степаныч, может, тебе кого из писцов прислать, перо-то очинить? Или – давай, я сам…

– Иди себе, – махнул рукой старик, – пером-то этим я уже года два пользуюсь. Вот, как совсем сносится, так я новое-то и очиню. А пока – и старым хорошо.

Акундинов, пожал плечами, но вслух говорить ничего не стал. У каждой зверушки – свои игрушки.

Что же, сто рублев есть. Где бы взять еще сто? Пока ничего мудрого в голову не лезло. Потому, к неудовольствию супруги, вернувшись со службы Тимофей опять пил «горькую» с постояльцем-собутыльником. Что бы избежать попреков, мужики снова ушли в чулан. В запале, даже не взяли никаких закусок-заедок, поэтому пришлось обойтись рукавом, занюхивая им выпитые чарки. После третьей захотелось выговориться.

– Я ведь, Константин, в кости проигрался, – начал Тимофей. – Вот, думаю, что же теперь и делать-то?

– Много? – искренне обеспокоился друг-приятель и, по доброте души предложил. – У меня вроде, копеек пять осталось – у Татьяны прибраны. Только свистни – так хоть сейчас и приволоку. А, нет, – оборвал свой порыв Костка, тяжко вздохнув, – пока, не приволоку…. Пока пьяный – Танька мне денег не даст. Проверено. До завтра придется ждать…

– Пять копеек… – усмехнулся Тимоха, хотя на душе стало слегка теплее. – А двести рублев, не хошь?

От изумления, Конюхов пролил водку мимо чарки, чего с ним никогда не случалось…

– Скока? – открыл он рот, как рыба на солнцепеке.

– Скока, скока – с куриное коко, – передразнил Акундинов приятеля. – Сколько слышал, двести!

– Ну да не хрена себе! – выдохнул Костка, грустно посмотрев на лужу. И, не поймешь – то ли он друга жалел, то ли водку пролитую … – Да за такие деньги, терем боярский поставить можно, да еще, на сундуки, да коня хватит…

– Слушай-ка, – спросил Тимофей, которому вдруг пришла в голову мысль. – А ты, случаем, не знаешь таких – Федота, что за гостя торгового себя выдает, да цыгана, что кости метает?

– Так, как же их не знать? – хмыкнул Конюхов, пытаясь согнать лужу в чарку. – О них, почитай, вся Москва знает. Подбирают мужика, побогаче, да обыгрывают. Кости-то у них, игральные, со свинцом внутри. Цыган, как ни бросит, ему всегда больше очков выпадет. При цыгане целая шайка, из стрельцов, коих из полков за татьбу да за трусость выгнали, да из теребней кабацких. Ежели кто, платить не хочет, так силой заставят.

– А, Разбойный приказ, как же? – подивился Тимофей, подливая водки.

– А что, приказ-то? – усмехнулся Костка, опрокидывая чарку. – Мы же с тобой тоже, в Приказе Новой четверти служим, а водку мимо казны как продавали, так и продают. А подьячие наши, что должны за водкой да табаком следить, разве, денег от целовальников не берут? Стрельцы караульные, ежели, поймают кого в кабаке, кто в карты там, али в зернь – в кости играет, то в Приказ и сволокут, да на дыбу подвесят. И то, кого до Приказа доведут, а кого и отпустят, если копеечку-другую заплатит. А, коли, сотнику рубля два-три в месяц платить, так он своих стрельцов и близко к этому кабаку не подпустит. Вот, так-то. Ну, а даже, если кто в Приказ пойдет, то что? Федот этот, мужик башковитый. Он все хитро обстряпывает. Либо, грамоту заемную подписать заставляют, либо – кабальную грамоту. Поди-ка, поспорь с ими. Был, правда, упрямец один. Он, цыгана-то за руку схватил, когда у того кость подменная была, со свинцом внутри, да в морду тому и дал. Грит – не отдам, мол, раз обыграли нечестно. Так, поймали его, руки-ноги сломали, глаза – выкололи, да и язык отрезали, что бы, не мог не написать, ни рассказать ничего. Люди бают, что милостыню просит теперя, на Сивцевом вражке. Так и то, каждый вечер к нему человечек от цыгана приходит, да милостыню-то и отбирает…

– Да, дела! – протянул Тимоха.

– А еще, люди-то баяли, – продолжал Костка, – что к Федоту, людишки разные ходят, ежели, дело какое нужно решить. Ну, порешить там, кого… Может, знавал ты Муху-великана? Был тут у нас, боец наемный.

– Это, который на Божьем суде у Расторгуева был? – припомнил Тимоха. – Тот, что дворянского сына Семина изувечил? Помню. Из татар крещеных. Здоровый мужик был – поперек себя шире и, кулачищи пудовые. Он тогда Семину всего один разок и врезал, да так, что у того челюсть набок перекосилась…

– А что с ним стало-то, знаешь?

– Вроде, зарезали его, по пьянке… – пожал плечами Акундинов. – В кабаке, будто бы, с пьяными ухарями столкнулся. Не то – с мясниками костромскими, не то – с соледобытчиками камскими.

– Как же, по пьянке! – хмыкнул Конюхов. – Его Гаврила Потапков, стольник царский, на Божий суд, вместо себя нанял. За десять рублев! Он, Потапков-то, с боярином Троекуровым из-за вотчины поспорил. Будто бы, отрезал боярин от его поместья две десятины, что еще пращурам Гаврилиным за службу дадены были. Потапков-то – столбовой дворянин, а какой-то евонный дед, при Федоре Иоанновиче окольничим был. Вот, схлестнулся он с боярином, да челобитную на него и написал. Дело-то долгонько разбирали, года два. Уж сколько на том стряпчих да подьячих озолотилось – не счесть! Ну, тогда и захотел Потапков на Божьем суде биться. Нанял он Муху-великана, а боярин, как узнал про то, то испужался. Самому-то ему супротив холопа, пусть и бывшего, выходить – честь боярская не позволяла, а нанять кого – так сильнее Мухи на Москве никого не сыщется. Мужик – что на кулачках, что на саблях – лучше всех. Все ж, не зря он, в боевых холопах у князя Оболенского служил, а за Смоленскую войну ему вольную дали, потому что боярину жизнь спас. Троекуров-то, людишек послал к Федоту, да двадцать рублев тому заплатил. Так за те деньги, Федот, своим людишкам-то и шепнул, что следует. Пятеро на Муху-великана и напали. Троих-то он насмерть убил, одного искалечил, а последний-то исхитрился, да нож ему в спину и засадил. Ну, пятого-то он, хоть и полумертвый уже, но задавить сумел. Тело-то Мухино в Яузу бросили. Рыбаки, говорят, вытащили через неделю – так весь раками объеден, только по кресту и узнали!

– Да… – обронил Тимофей негромко, – с такими лучше не связываться…Себе дороже…

– Так ты – цыгану с Федотом проиграл? – вдруг понял Костка, побледнев.

– Им, собакам, – повесил Акундинов буйну голову.

– Так, может, боярину рассказать? – предложил вдруг Конюхов, но спохватился. – А, бесполезно. Боярин только осерчает, а помочь-то не может. Как помочь-то? Ежели, только тебя в острог садить, али, в монастырь отправлять, навечно… Стрельцов, конечно, может боярин послать, что бы кабак-то прикрыли, – принялся рассуждать приятель. – Только, не будет же Федот в кабаке сидеть, да у моря погоды ждать. Да и то… Стрельцов посылать, шума будет много, до государя дойдет… А так, все одно – платить заставят. Эх, как же тебя угораздило-то?

– Как, как, головой – об косяк! – злобно огрызнулся Тимоха. – Чего уж теперь скулить-то, поздно… Двести рублев отдать надобно…

– Ой, Тимоша! – по-бабьи всплеснул руками Конюхов. – Где же такие деньжищи-то взять? Может, продадим чего?

– А что продавать-то? – почесал затылок хозяин. – У меня имущества – все на мне, да сабля отцовская где-то под печкой лежит… Самому только, головой к кому заложиться. Так ведь и то, больше ста рублев не дадут. А барахло… Все, что есть – все Танькино. Да и так – время нужно, что бы продать-то его. А времени-то и нету!

– В долг, у кого взять? – неуверенно предложил Конюхов, понимая, что двести рублей никто без залога не даст. А залог, так его тоже еще найти нужно… – Или, украсть, если…

Костка, сказав такое, сам испугался сказанного. Что бы замять неловкость, выцедил из бутылки оставшиеся капли в чарку Тимохи.

– Да, чего там мучаешься-то, – усмехнулся Тимофей, доставая из кисы копеечку. – Сбегай в трактир, пущай бутыль нальют. Только, посуду возьми, – указал он на пустую бутылку, – дешевше выйдет. А я пока – чего-нибудь на закуску найду.

Танька, хоть и поорала, но выдала мужикам миску с капустой да с солеными огурцами и несколько ломтей сала с хлебом. Ну, а пару луковок Тимофей взял сам.

По большому-то счету, супруге было грех жаловаться. Ее муж, по сравнению с другими-прочими мужиками, пил не часто. Так, может раз, а может – два раза в месяц. Да и во хмелю был не особо дурным и, бил не часто. Только, если вспоминал, что досталась ему невеста «порченой». Танька, правда, за словом в карман не лезла. Говорила, что заместо девственности своей, коей – полкопейки цена в базарный день, вытащила его из с…й Вологды, да хорошее приданное принесла, да место в приказе.

Когда запыхавшийся, но довольный Костка притащил бутыль, Тимофей уже успел накрыть на стол. Посему, вторую выпили по-человечески, с закуской. Дальше, хорошо так посидели, душевно. Песен каких-то попели… Правда, на следующий день, когда нужно было идти в приказ, Тимофей едва-едва сумел встать. Хотел, было, опять «заболеть», но пересилил себя.

Весь день был «вареный». Но, к счастью, никаких важных дел не было, боярин с дьяком в приказ вообще не зашли, поэтому можно было тихонько дремать в уголке, время от времени, посылая младших подьячих за квасом. Хотелось, правда, пива попить, но – не рискнул. Вдруг да боярин явится. Одно дело – с похмелья человек, а другое – пьяный на службу. Зато, к вечеру голова уже совсем посвежела, а пока сидел и размышлял, кое-что удумал…

… Василий Шпилькин, подьячий средней руки Разбойного приказа и давний, еще с Вологды, знакомец (да не просто знакомец, а кум!), был дома. Когда Тимофей постучался, он, вместе с женой Людмилой и детьми, ужинал.

– Кого это там принесло? – проворчал Васька и недовольно сказал жене: – Сходи, посмотри…

Когда улыбающаяся Людмила (благоволившая к Тимофею) ввела нежданного гостя, Шпилькин обрадовался: