Амурная примета

Новое сокровище Рудольфа Вершинина

В тот день, когда Эмилия Бланк вошла в комиссионерскую контору, у ее директора Вершинина в жизни наступил, можно сказать, критический момент: от последнего пятисотрублевого выигрышного билета пятипроцентного займа, внесенного в качестве залога одним из новых служащих конторы по фамилии Матевосян, оставалась всего пара сотен рублей. Были потрачены и все деньги компаньона, находящегося в отъезде. Все, милостивые государи, больше тратить было нечего. Комиссионерская контора первого разряда «Гермес» в скором времени должна была с треском лопнуть с объявлением несостоятельности, то бишь банкротства. Что будет с ним дальше – Рудольф Залманович не ведал и не хотел думать, поскольку будущее ничего хорошего не сулило. И тут – появление этой девицы с соблазнительной порочностью во всем: взгляде, манерах, голосе… Надо было видеть, как она вошла в кабинет и как спросила, директор ли он. Герцогиня, да и только. Причем прехорошенькая герцогиня. С такой ладной фигуркой, каковую он уже давненько не встречал и не заключал в объятия. И еще возникло ощущение, что судьба или провидение ниспослали ему эту девицу в роли ангела-спасителя, который поможет ему выкарабкаться из почти безнадежной ситуации и не свалиться в уже уготованную для него яму…

Она сказала, что прочитала объявление об открывшейся вакансии управляющего новым магазином и желала бы занять это место. На что она рассчитывала, не имея ни рекомендательных писем, ни суммы залогового обеспечения? Наивно полагать, что прелестница действительно намеревалась занять место управляющей магазином, на что у нее не имелось никаких шансов. Значит, был какой-то иной интерес, а сделаться управляющей магазином было лишь поводом для ее появления в кабинете Вершинина. Скорее всего, она рассчитывала понравиться директору комиссионерской конторы. Что ей, надо признать, удалось.

Звали девицу Эмилией Бланк. Когда Вершинин предложил ей пообедать вместе с ним, она согласилась.

Говорили за обедом немного, но Эмилия все же успела разоткровенничаться о том, что ее выгоняли из гимназий, и о сеансе гипноза, устроенном ее отцом, а также о негоцианте, который соблазнил ее и бросил, уехав за границу. А что? Хорошенькие и ладненькие барышни тоже кому-то надоедают…

Слушая все это, Рудольф Залманович мотал на ус, покуда еще не ведая, как использовать девицу в своих интересах. Впрочем, один свой интерес Вершинин вскоре реализовал, пригласив Эмилию к себе в меблированные комнаты. Она согласилась и на это, а когда он в запале страсти стал срывать с нее одежды, она с не меньшей неистовостью стала срывать одежды с него. Упоение друг другом длилось долго. Эмилия исполняла все прихоти Вершинина, причем с явным удовольствием. Несмотря на юность, она была поистине совершеннейшим орудием сладострастия. Рудольф Залманович долго не мог насытиться своим новым приобретением и успокоился только к утру. И первой мыслью, что пришла к нему в голову после пробуждения, была та, что нельзя допустить, чтобы Эмилия могла ускользнуть от него в ближайшем будущем. Успокоило его то, что девушка была совершенно без средств и ей попросту негде было ночевать. Что ж. Покуда она от него зависит, ей никуда не деться…

* * *

Девять месяцев назад Рудольфу Вершинину стукнуло сорок восемь лет. К этим годам у нормальных людей уже имеется семья, положение и достаток. У Рудольфа Залмановича из перечисленного не имелось ничего. Если не считать положения директора комиссионерской конторы, во многом дутого, поскольку конторе осталось жить совсем немного. А ведь у него когда-то имелась и семья, и деньги. В двадцать два года ему посчастливилось жениться на доброй кроткой женщине с более чем хорошим приданым. Ну чего еще желать? Казалось бы, живи да радуйся. Впрочем, Вершинин так и поступил: стал жить и радоваться. Жить невероятно широко, а радоваться весьма бурно и часто. Через несколько лет просадил приданое жены, потратив его на липовые коммерческие предприятия, но более всего – на радости с хорошенькими женщинами и дамами полусвета. На крохи, оставшиеся от приданого, Рудольф Залманович завел винокуренный заводик, и дела его вроде бы пошли неплохо. Однако неудачные спекулятивные предприятия и опять-таки слабость к женщинам заставили его залезть в большие долги, в результате чего винокуренный заводик был продан с торгов, что отнюдь не покрыло всю сумму долга.

Несколько лет Вершинин перебивался мелкими коммерческими сделками, позволявшими ему поддерживать видимость прежнего достатка, затем он удачно провернул одну спекулятивную операцию и разжился кое-какими средствами. После чего, вступив с одним коммерсантом в товарищество, открыл с ним на паях комиссионерскую контору, занимающуюся посредническими сделками по предоставлению услуг по торговле и приобретению земли под строительство, сдаче и найму жилья, его приобретению и продаже, реализации строительных материалов и многого другого, что могло бы принести прибыль. Одними из последних дел являлись посреднические услуги по продаже тридцати меблированных комнат на Арбате за двенадцать тысяч рублей и реализация двух мест длиною девять и шириною пять аршин[3 - Аршин – мера длины, равная 0,71 метра.] на кладбищах Донского и Новодевичьего монастырей за девятьсот рублей каждое. Деньги, полученные конторой за эти сделки, Вершинин давно профукал, затем залез в карман отсутствующему компаньону и истратил большую часть денег от обеспечения, внесенного в качестве залога одним из служащих конторы. Дальше было уже некуда. Хоть стреляйся! И вдруг – удача: девица Эмилия Бланк. Настоящее сокровище! Ведь красота, молодость и порок всегда имеют спрос. И на этом очень даже легко можно делать хорошие деньги…

* * *

Салон Софии Морель, вдовы капитана Федора Петровича Мореля, в доме на Домниковской улице близ Докучаева переулка можно было бы назвать борделем, если бы в нем имелся штат блудниц, предоставляющих мужчинам платные интимные услуги. Но таковое в салоне капитанши Морель не практиковалось. Это был не дом терпимости, а дом знакомств. Или некий рынок наподобие большого базара женщин в Стамбуле, где любой желающий мог приобрести для себя правоверную мусульманку, кавказскую девственницу, пленницу-славянку, а искушенный сластолюбец, жаждущий экзотики, – стать хозяином покорной китаянки или воинственной негритянки.

Собирались в салоне любители новых знакомств, предполагающих в скором времени интимную связь, которая по обоюдному желанию сторон могла либо продолжаться, либо закончиться сразу после первого раунда услуг. Посещение салона было платным. Для мужчин. Мужчины же, приведшие в салон женщин, получали обязательный табльдот[4 - Табльдот – общий обеденный стол с единым меню.], равно как и женщины, посетившие салон. Все остальные платили за еду и выпивку из собственного кармана.

Рудольф Вершинин был одним из «посвященных» и в салоне капитанши Морель считался своим. Когда он первый раз посетил салон Софии Морель, приведя туда Эмилию, она если не произвела в салоне фурор, так, несомненно, обратила на себя внимание многих мужчин. В первый же вечер (естественно, с молчаливого согласия Рудольфа Залмановича) с ней свели знакомство молодой князь Георгий Асатиани; семнадцатилетний сын сахарозаводчика Терещенко Яша и престарелый маркиз де Гильи. Причем последний был крайне настойчив и тотчас предложил Эмилии содержание и разовое вспомоществование «на обустройство» в размере полутора тысяч франков[5 - 1500 франков – это на начало 20 века около 560 рублей.]. Казалось, вот она, «жар-птица», держи ее за хвост двумя руками! Однако Рудольф Залманович не счел нужным хвататься за первое попавшееся предложение, торопиться с решением не стал и задумал поводить покуда сластолюбивого старикана за нос, хотя Эмилия и была готова дать согласие на предложение престарелого распутника. Как опытный комиссионер, Вершинин решил попридержать товар с тем, чтобы через какое-то время получить за него значительно большую цену. И не просчитался! В следующее посещение салона капитанши Морель, когда Рудольф Залманович, увидев, что Эмилии оказываются повышенные знаки внимания, удалился из салона под предлогом якобы неотложного дела, маркиз Антон де Гильи, едва не пуская слюни, предложил Эмилии, помимо содержания, уже две тысячи франков разового вспомоществования. Проинструктированная Вершининым Эмилия сделала вид, что не понимает, о чем идет речь, и приняла предложение князя Георгия Асатиани скоротать вечерок в его загородном доме в Пушкине. Вкупе с вечерком Эмилия скоротала с князем и страстную ночку, после которой вернулась к Рудольфу Вершинину в меблирашки, имея в своем ридикюле восемь сторублевых банкнот и вексель на сумму двести рублей. На следующий день комиссионер с любовницей, сдаваемой в аренду, выехал из меблированных комнат, сняв пятикомнатную квартиру на той же Ильинке в пятиэтажном доходном доме подворья Троице-Сергиевой лавры.

В последующие дни Эмилия побывала в любовницах еще нескольких завсегдатаев салона Софии Морель, однако какой-либо значительной выгоды ни себе, ни Вершинину такие объятия не принесли.

Наконец маркиз де Гильи созрел, и в одно из посещений Рудольфом Вершининым и Эмилией Бланк салона капитанши Морель предложил Эмилии, помимо хорошего содержания, единовременное вспомоществование «на обустройство» в сумме уже трех тысяч франков.

– Великолепно! – потирая руки, изрек Рудольф Залманович, когда Эмилия сообщила ему о предложении сластолюбивого старикана. – Маркиз предлагает тебе весьма сладкий десерт. Что ж, на такое предложение ты не ответишь отказом. Соглашайся, и мы вместе слопаем его до самой последней косточки!

– Как скажешь, милый, – ответила на тираду Вершинина Эмилия и улыбнулась, сделавшись на мгновение похожей на французскую фарфоровую лисичку, что некогда стояла на комоде в их доме.

Рудольф Залманович кивнул и тоже улыбнулся. Дела складывались в последнее время очень удачно, что не могло его не радовать.

Глава 5

Преступление без трупа

Первая неделя расследования закончилась тем, что Воловцов и Гавриков осмотрели четыре трупа, схожих по описанию со словесным портретом судебного пристава Щелкунова, и ни один из них ему не принадлежал.

Судебный следователь по особо важным делам Иван Федорович Воловцов в ведении следственных действий во многом руководствовался интуицией или даже инстинктом. То есть некой формой вдохновения, подобного чутью охотничьей собаки, нисходящего как бы случайно, однако не имеющего ничего общего ни с везением, ни с удачей.

Вот и теперь, когда направление розыска выглядело туманным, оставался единственный путь – двигаться на ощупь. Иван Федорович скорее почувствовал, нежели пришел к умозаключению, что смысла искать и надеяться, что судебный пристав Щелкунов еще жив, не имеется никакого. А то, что до сих пор не обнаружен его труп, значит лишь, что злоумышленник или злоумышленники его хорошо спрятали. И еще возникла некоторая уверенность, что мотивом преступления является не месть и не противостояние служебным обязанностям Владислава Сергеевича, а деньги, что он получил от надворного советника Грацианова в счет судебных издержек и обеспечения затрат на ведение дела. Те самые, что оставил у себя дома…

В воскресенье семнадцатого января Воловцов побывал на премьере «Вишневого сада» Чехова в Московском художественном театре. Не то чтобы он был заядлым театралом, как, к примеру, его непосредственный начальник, председатель Департамента уголовных дел Судебной палаты статский советник Геннадий Никифорович Радченко. Вот тот был настоящим поклонником сцены, не пропускающим ни одного театрального события в Первопрестольной. А тут – премьера! Сам Станиславский в роли Гаева, а Леонидов в роли Лопахина. А каков был Фирс в исполнении Александра Артема! Василий Качалов блестяще исполнил Трофима, а Ольга Книппер-Чехова была неповторима в роли Раневской. Успех «Вишневого сада» был просто неизбежен.

В понедельник ближе к обеду Воловцов получил (наряду с прочими уведомлениями) известие о том, что в окрестностях города Дмитрова, недалеко от деревеньки Игнатовки, обнаружилось в завязанном мешке голое тело, по описанию похожее на словесный портрет судебного пристава Владислава Сергеевича Щелкунова. Ивану Федоровичу нездоровилось, но он все же наметил для себя отъезд в Дмитров назавтра, послав курьера к Гаврикову с записочкой, дабы тот в половине десятого утра был на Бутырском вокзале.

Утром во вторник Иван Федорович уже с трудом встал с постели. Ехать куда бы то ни было не представлялось возможным: раскалывалась голова, нос был заложен гноем, а сухой кашель рвал горло хуже всякого наждака. Но это все еще куда ни шло, можно было перетерпеть. Донимала ломота, будто на Воловцове неделю пахали, после чего сильно лупили батогами куда ни попадя. Пришлось телефонировать председателю Департамента уголовных дел Радченко и попросить его – поскольку он был не только начальником, но и другом Ивана Федоровича, – чтобы тот примчался на вокзал, разыскал там Гаврикова, уговорил его ехать в Дмитров одному и оставил ему надлежащие инструкции.

Ближе к обеду на казенную квартиру Воловцова в Кавалерском корпусе Кремля заявился старенький почтенный лекарь в пенсне.

– Здравствуйте, – прошамкал доктор, раскрывая коричневый саквояж из потрескавшейся свиной кожи. – На что жалуемся, сударь?

Ответа от Ивана Федоровича не требовалось: эскулап велел задрать рубашку, и когда Воловцов повиновался, лекарь потер ладонью о ладонь, как бы согревая их, потом, приложив один палец к груди, стал отрывисто и коротко постукивать по нему согнутым указательным пальцем другой руки. То же самое он проделал со стороны спины, прислушиваясь к извлекаемым звукам. Иван Федорович тоже пытался слушать звуки постукиваний, которые были то звонкими, то глухими, однако ничего в этом не понимал и через некоторое время начал полностью следовать воле старого лекаря. А тот тем временем, пробурчав что-то вроде «наличия жидкости в полости груди не наблюдается», достал из саквояжа древний, как он сам, деревянный стетоскоп и стал слушать дыхание Воловцова, поворачивая его из стороны в сторону и приказывая:

– Дышите… Не дышите… Дышите…

Старикан пощупал запястье, измеряя пульс, потом безапелляционно произнес:

– У вас инфлюэнца, милейший. Как с температурой?

Иван Федорович неопределенно пожал плечами. Лекарь снова полез в свой саквояж, достал продолговатый футляр и вынул из него термометр.

– Суньте его под мышку и держите пять минут, – в приказном тоне промолвил лекарь. А когда Воловцов сделал, что ему приказали, ему был задан прямой вопрос: – Как вы вчера провели день?

– Как обычно, – ответил Иван Федорович.

– А позавчера? – продолжал допытываться доктор.

– В театр ходил…

– Вот! – Лекарь торжествующе поднял вверх крючковатый указательный палец и тоном наставника, которого не подобает ослушаться, твердо произнес: – Там вы и подхватили инфлюэнцу. Большое скопление людей всегда способствует распространению болезнетворных вирусов. Дабы избежать заболеваний, надо всячески избегать лишних сношений с людьми.

– Так что, теперь, чтобы не заболеть, нужно не выходить из дому? – ворчливо произнес Воловцов.

– Может, оно и так, – посмотрел на больного старый лекарь. – Ежели, конечно, хотите оставаться здоровым.

Через пять минут он велел вынуть термометр, посмотрел на его показания и хмыкнул.

– Ну, чего там? – поинтересовался Иван Федорович.

– А чего вы ожидали, расхаживая по театрам? Температура там, – пробурчал старикан.

Перечить Воловцов не стал. В общем-то старик прав: береженого бог бережет…

Какое-то время лекарь что-то писал на листке бумаги, потом, отдав его Ивану Федоровичу, промолвил:

– Я бы даже сказал, что у вас катаральная инфлюэнца! – строго объявил лекарь.

– Это смертельно, доктор?

– Вы все шутить изволите, – пенсне недобро блеснуло. – Я прописываю вам очень надежное и действенное средство «Аспирин», зарекомендовавшее себя исключительно с положительной стороны. Только смотрите, чтобы его изготовителем была немецкая фармацевтическая фирма «Байер», а не какая-то иная. Принимать следует по одному пакетику порошка три раза в день после еды. Периодически надлежит полоскать рот раствором борной кислоты… Это вас спасет!

– Простите, доктор, но это средство против тараканов… – возмутился Иван Федорович, недоуменно глянув на старикана.

– Не переживайте. В аптеке вам продадут раствор борной кислоты для полоскания горла меньшей концентрации, – пояснил старый лекарь. – И еще: советую перед сном практиковать горячие ножные ванны с горчицею. И пить больше воды, чтобы выходили пот и моча, а вместе с ними вымывались и болезнетворные бактерии…