Порядковый номер жертвы

Он понял, чего выжидал, когда ему исполнилось семь лет. Садик закончился. Но началась школа.

* * *

Это место было не лучше садика. И даже хуже. Школа означала одни обязанности, за выполнением которых, собственно, никто особо не следил. Времена, когда образование шло рука об руку вместе с воспитанием, лет пять, как закончились. Слова «деньги», «бизнес», «прибыль» и «успешность» стали звучать чаще, нежели «долг», «честность», «дружба». Понятия «честь», «совесть», «стыд» и «порядочность» превратились в анахронизмы, равно как и обозначающие эти понятия слова, употребление которых стало считаться ненужным пережитком прошлого. В бизнес ударились и учителя, особенно что были помоложе, и в учительских теперь вместо обсуждений предметов и результатов контрольных работ шли разговоры о подработках и почасовых ставках удачливых коллег-репетиторов.

Школа тоже являлась миром, для него враждебным. Класс делился на группки, которые держались от остальных учеников на расстоянии. Случалось, эти группки враждовали между собой, но чаще всего попросту не замечали друг друга.

Несколько человек в классе держались особняком, не входя ни в какие группки. В их числе был и Стасик. Так его звали. Учился он неплохо, мог бы и лучше. Но не было желания выкладываться. Он уже чувствовал, что много из того, чему их учат, в жизни пригодится всего-то раз-другой. А может, и вовсе никогда не пригодится.

Часто он сидел на уроках, наблюдая за остальными учениками. Он узнавал их привычки, характерные движения и словечки, часто угадывая, как, к примеру, поступит Костик Бондин, если его толкнут в спину, и что ответит Наташка Королькова, когда ей скажут, что она задавака.

Однажды он поспорил с Сашкой Матвеевым, своим соседом по парте, что завтра, когда училка по русскому языку и литературе Марья Степановна войдет в класс с тетрадками с их сегодняшними контрольными работами, то, поздоровавшись, сначала снимет очки и положит их на стол, потом осмотрит весь класс и каждого ученика в отдельности, а потом скажет, что «крайне недовольна результатами контрольной работы». Поспорили они на жвачку «Бомбибом» с красивыми яркими вкладышами марок автомобилей.

На следующий день урока русского языка спорщики ждали с нетерпением. Когда он наступил, и в класс вошла Марья Степановна с пачкой тетрадей в руках, то, поздоровавшись, она сняла очки, положила их и тетради на стол, обвела класс недовольным взором, останавливая на мгновение свой взгляд на каждом из учеников, и произнесла:

– Я крайне недовольна результатами контрольной работы.

– Ну, что я говорил? – толкнул он в бок соседа по парте. Матвеев недружелюбно посмотрел на него и промолчал.

– Жвачку давай, – протянул он ладонь.

– Завтра, – ответил Сашка.

Никакой жвачки Стасик не получил. Пару раз он напоминал пацану-соседу, что за ним должок, и тот все время кормил его «завтраками». Наконец он не выдержал:

– Ты чего своих слов не держишь? Мы же поспорили.

– Ты все это подстроил, – заявил сосед по парте.

– Как? – искренне удивился он.

Сашке Матвееву было нечего ответить. Он молча взял свои вещички и демонстративно уселся за другую парту. К Олечке Нечаевой.

Частенько получалось предугадывать и действия учителей.

– Сейчас наш физик войдет и споткнется, – громко заявил он однажды.

Его прогноз слышали почти все ученики. И стали ждать подтверждения пророчества или фиаско прорицателя. Чтобы заполучить весомый повод для насмешек.

Учитель физики Николай Иванович имел шаркающую походку, поскольку его возраст крепко перевалил за семьдесят лет. Молодые выпускники педвузов в школу шли не особо, предпочитая лучше устроиться менеджерами в магазины и торговые центры, нежели иметь дело с детьми, и заменить Николая Ивановича было попросту некем. Поэтому вот уже сорок с лишним лет он преподавал свой предмет, который знал досконально. Ходил Николай Иванович в стареньких стоптанных ботинках. Не потому, что было не на что купить новые, а оттого, что это была самая удобная для его ног обувь. Ну как домашние тапки. Из-за походки и старенькой обуви учитель физики, случалось, и спотыкался, но тут был заявлен конкретный случай и конкретное время. И когда Николай Иванович зашел в их класс, он зацепился каблуком за порожек и споткнулся.

Весь класс обернулся на прорицателя. Для большинства учеников это был облом их чаяний, поскольку многие, если не все, желали, чтобы он ошибся. А Стасик сделал вид, что все, что произошло, в порядке вещей…

Он мог предугадывать многие действия почти всех учеников в классе. Однако этим его умением открыто никто не восхищался. Никто не говорил ему, какой он наблюдательный и умный. Никто не считал его каким-то особенным. И это злило. Он ждал если не восторгов, то хотя бы адекватной оценки его способностей. Еще злило то, что многие его побаивались. А раз боятся, значит, не любят. Получалось, что мир школы был для него тоже враждебен. И только мама его понимала.

– Ты, Стасик, постарайся быть таким же, как все. Не выделяйся. И свои способности всем и каждому не показывай. Не любят у нас тех, кто способнее и умней других…

А он как раз жаждал выделяться. И не хотел быть таким, как все. Как этот Костик Бондин, с виду хитрый, а на поверку тупой и предсказуемый, действия которого в той или иной ситуации вполне легко можно было просчитать. Не хотел быть как Сашка Матвеев, таким же жадным и нацеленным только на то, чтобы иметь больше, чем имеют другие. Не хотел быть и Николаем Ивановичем, всю свою жизнь занимающимся одним и тем же делом, скучным и наверняка опостылевшим до чертиков.

В девятом классе Стас влюбился в Альку Осипчук. Он сидел за ней и часто ловил себя на том, что смотрит на завитушки ее волос, прикрывающих шею. На переменах он следил за ней, несколько раз хотел подойти, когда она оставалась одна, но не решался.

Алька нравилась многим пацанам и даже парням из десятого класса. Особенно Генке Силякову из десятого «Б», который все время норовил «случайно» попасться ей на глаза и заговорить. Иногда, когда она разрешала, он провожал ее до дома.

Алька была красива, мила, обаятельна, привлекательна, притягательна… И все же этих слов было мало. Она была такой, что слов недоставало, чтобы точно и полно ее описать. Если бы имелась такая возможность, Стас мог бы смотреть на нее часами.

После уроков он незаметно провожал ее до дома и потом еще долго слонялся около в надежде, что она выйдет.

Как-то в конце мая он попался на глаза Силякову.

– Ты чего за ней ходишь? – недобро спросил Силяков, а двое пацанов, Жорка Мортиросян и Женька Копылов, что были вместе с ним, зашли за спину Стаса, отрезая ему путь к отступлению.

– Ни за кем я не хожу, – ответил он.

– Я тут не первый раз тебя вижу, – процедил сквозь зубы Силяков. – За Алькой следишь?

– А тебе какое дело? – хмуро посмотрел он на Генку.

– Так нельзя разговаривать со старшими, – зло ощерился Силяков и ударил его по лицу. – Понял?

– Нет, – ответил он, глядя в упор на Генку.

– А если так? – Удар сзади пришелся в район виска. В голове помутнело, и он едва удержался на ногах. Но он нашел в себе силы повернуться к парню, ударившему его, и, вымучив улыбку, сказал:

– Все равно не понял, Жорик.

Это разозлило всех троих парней. Мортиросян, что ударил его в висок, накинулся на Стаса и повалил его на землю. Третий из парней, Женька Копылов, больно пнул его, уже лежащего, в живот. Генка Силяков тоже стал пинать его, стараясь попасть в лицо.

Он как мог закрывался. Увидел, как из подъезда вышла Алька и вместо того, чтобы потребовать прекратить драку, стала с интересом за ней наблюдать. Точнее, не за дракой, а за избиением.

– Теперь все понял? – наклонился над распластанным Стасом Генка.

Стас молчал.

– Не слышу?

Ответа не последовало.

– Да оставь его. Пошли, – услышал он голос Мортиросяна.

Алька, а следом за ней и парни ушли. Он встал на колени, с трудом поднялся на ноги и поплелся домой. К приходу матери он кое-как привел себя в порядок. Если так можно было назвать заплывший глаз, вздувшуюся шишку на виске и рассеченную губу. Еще болели ребра. Похоже, парочка из них была сломана, поскольку даже легкое покашливание причиняло сильную боль. А когда он чихнул, то едва не заорал от охватившей его резкой боли.

Конечно, мама стала допытываться, что случилось. Он отмалчивался, и только на ее предложение сообщить об избиении в полицию он ответил:

– Не надо.

Несколько дней он отлеживался дома, раздумывая, как ему быть дальше. Что он получил по мордасам от Алькиного ухажера Силякова с его дружками – это было понятно. Но Алька? Почему она не заступилась за него? Почему не остановила драку?

Ладно, он ей это припомнит. И Генке Силякову с Мортиросяном, и Копыловым – тоже. Но не сразу. «Месть – блюдо, которое нужно подавать холодным»… Он вспомнил эту фразу из «Крестного отца» сразу, как только избитым приплелся домой. Она не выходила у него из головы, когда он отлеживался дома. А что, эта фраза заслуживала внимания. И обдумывания. Что он будет жестоко мстить – это он решил сразу. Но вот когда и как – это стоило обдумать.