Утятинский летописец

Зазвонил телефон. Чтобы не побеспокоить сестру, Эля вышла во двор. Звонила дочь, спрашивала, когда мать приедет. Эля ответила, что это зависит от того, как будет чувствовать себя сестра. Из дальнейших пререканий выяснилось, что Лена по-прежнему рассчитывает, что мать поедет с внуками в Черногорию:

– Хватит уже! Три недели возилась с этой убогой, пора о себе подумать.

– Дочь моя, что за тон? С каких это пор ты решаешь, с кем мне возиться и о чем думать?

– Ты же обещала!

– Обещала, когда могла поехать. Теперь не могу. Попроси Людмилу Валерьевну, думаю, она не откажется.

– Конечно, не откажется! Весь вопрос в том, соглашусь ли я!

– Поняла. Подумать о себе – это эвфемизм. А думать мне надо о тебе.

Ленку такими словами не окоротишь. Она сказала, что не понимает, почему матери и не подумать бы о родной дочери, что она достаточно времени уделила утятинской родне, пора им и честь знать.  Эля вспылила:

– Ясно. И ты у нас кому-то сестра. Значит, в случае беды Игорю тоже не стоит на тебя рассчитывать? Тем более что моя сестра меня много лет растила, кормила и учила, а твой брат тебе по малолетству ничем существенным не помог? И у тебя двое детей. Ты уже предупредила их, чтобы они друг на друга не рассчитывали? Знаешь, ты мне пока не звони. Я должна это все … осознать.

И отключила телефон. Постояла на крыльце, успокаивая себя: Ленка эгоистка, но не безнадежная. Пусть вспомнит, как в детстве к тетке на лето выезжала, как та ее баловала. Когда Эля вторично вышла замуж, отчима Ленка поначалу встретила в штыки. Еще и Элина тяжело вынашиваемая вторая беременность! Тогда она чуть не упустила дочь. Только сестра с ее учительской выдержкой смогла примирить их. Ведь что греха таить, неправильно повела себя с дочерью и Эля…

Вернулась в дом.

– Ты плакала? – спросила чуткая Зоя.

– Я никогда не плачу. Я просто по телефону поругалась.

– Не ругайся!

– Ладно, не буду. Мы на какой букве остановились?

В кухню вошла Елена Игнатьевна:

– Кто-то меня покормить обещал?

За обедом Эля невольно натыкалась взглядом на криво сидящую на сестре блузку, и каждый раз поспешно отводила глаза. Елена Игнатьевна заметила это:

– Да ладно, не обращай внимание. Мешает мне этот протез. Хоть дома не буду его носить. Постепенно привыкну.

Потом она заметила цепочку на Зоиной шее. Та с гордостью продемонстрировала матери крест и иконку.

– Ты тоже не обращай внимание. Ну, захотела я стать крестной матерью Зое.

Елена Игнатьевна пожала плечами:

– Ладно, проехали. Да, а отец-то крестный кто?

Эля оживилась:

– Ни за что не догадаешься!

– У нас мужиков знакомых раз-два и обчелся.  Из них тех, к кому Зоя не боится подойти, человек пять. Перечислить?

– Не надо. Потому что никто из них. Зоя, скажи маме, кто твой крестный?

– Крестный! – ответила Зоя, вылавливая ложкой ягоды из компота.

– А как его зовут?

– Дядя Костя.

– Ничего себе! – удивилась Елена Игнатьевна. – Ты же его боялась всегда.

– Он добрый.

– Понимаешь, договорились мы с Геной. Они Ритуську свою крестили, вот мы и решили заодно. Встретились на Пушкина, он Зою повел и по дороге пинал, что под ноги попадется, крестницу развлекал.  Попал ногой в поребрик и сломал палец. Что было! Катька на него орет, Зоя плачет, жалеет. Спасибо, Ираида со своим Константином с нами шли. Мы Генку на скамейке бросили, Ираида Роберта вызвонила, он коляску тещину привез и в последний момент доставил Генку к церкви. А у нас время. Тут Костя говорит Зое: «Возьмешь меня в крестные?» А она вдруг берет его за руку и ведет в церковь! А Генка теперь на рынок ходит в гипсовой калоше.

– Гене не больно, он сказал, – вставила Зоя.

– Лена, а откуда Ираида его взяла, этого Костю? Давно он у нее?

– Года два. Наезжает довольно часто. Мы сначала не знали, откуда. А прошлым летом он с Борисом Аркадьевичем приезжал. Я так поняла, не то начальник охраны он у него, не то компаньон.

– Что за Борис Аркадьевич?

– Наппельбаум. Ему лет девяносто. Потомок здешних Наппельбаумов. Он Ираидиного покойного мужа какой-то родственник. Очень богатый ювелир. В советском прошлом не то цеховик, не то держатель общака. Значит, и Костя этот из братков. Впрочем, Иру не мне учить.

Глава 12

– Не мне учить тебя, Пелагея, как полы мыть, – сказала Маша, потирая колено.  – Ты женщина немолодая уже, должна бы уметь.

Только что она чуть не упала, поскользнувшись на мокром полу в прихожей и ударившись об дверь. Собралась выйти, и вот…

У порога ахала забежавшая к ним вдова чиновника Бокина, сдававшая Федору Ионовичу дом: «Ох, Марья Игнатьевна, голубушка, что же вы так неосторожно…»

Узнала бы мачеха, что Маша не может справиться с прислугой, что крепостной уступает! Пол-то мылом вымазан. Такие штуки они в пансионе проделывали. Федор Ионович вновь в отъезде, а его метресса опять воюет с хозяйкой.

Выйдя из дома, Маша повернула на дорогу, что вела мимо часовни к Ветошникам. Со времен сватовства она полюбила одинокие прогулки. Как хорошо выйти из дома и брести, куда глаза глядят! И никому не докладываться, благо муж в отъезде.  После того, как сгорел храм Михаила Архангела, Маше в гости было ходить не к кому. С месяц еще отец Василий служил в Петропавловском, замещая болевшего отца Тихона. А затем его вдруг назначили в дальний приход. Маша помогала крестной собирать вещи.

Гуляла она до сумерек. Потом повернула к дому. У палисадника большого дома исправника она остановилась, чтобы вытряхнуть из туфель песок. Только наклонилась, как стукнула дверь, и она услышала громкий шепот:

– Ваш высокоблагородь, к Шпильманам доктор Зильбер приехал! Ей-богу, гимназист у них! Сказывали же, что поранился он, когда из окна сигал!

– Беги в управу, скажи приставу, чтобы с собой двоих взял и на Набережную живой ногой! Передай, я тотчас там буду.

Маша увидела, как, спрыгнув с высокого крыльца, по улице побежал крупный детина.

Побежала и Маша, но потом перешла на быстрый шаг. Что подумают о ней знакомые, если увидят бегущей!

Когда она вошла в общественный сад, то снова перешла на бег: в это время здесь никого не было. За садом начиналась Погореловка – так назывался пустырь, где лет десять назад был большой пожар, а теперь рос бурьян до самой Набережной.  Выйдя на Набережную, вновь перешла на шаг. Вот дом Кузнецовых. Тимофей Силыч женился-таки на своей Любаше. И приданое за ней хорошее взял. Поговаривали, что Митрохину на этот раз пришлось уговаривать жениха.  Об этом Маша вспомнила, уже поворачивая к крыльцу.